Попадают по-разному - Владимир Чистяков

– Знаете, что это такое?

– Настойка красного корня.

– Для чего применяют?

Ухмыляюсь в лицо.

– Чтобы стоял и не падал.

Обескуражен.

– Не думал, что вас ещё и этому учат.

– Ну, так ведь не самое ненужное в жизни умение. Там ещё такое есть?

– Да.

– Всё равно, непонятно, зачем их поубивали?

– Согласен, глупо. Где солдат много, неважно по какую сторону стены, могли бы подзаработать.

– Что-то мне подсказывает, ты бы им платить не стал. Не Весёлый квартал в столице.

– Они даже для лучших домов этого квартала слишком хороши.

– Были.

– Пусть были. Город возьмём – будем знать, кого искать.

– Смотри, на Госпожу в плохом настроении нарвётесь – навсегда о таких поисках позабудете.

– Она сейчас весёлая.

Десятник вбегает.

– Ещё одну нашли. Живую!

– Пошли, глянем.

– Не стоит.

– Так! Веди быстро, гляну, что творите!

– Да ничего такого. В выгребной яме пряталась. Мы её моем, а то вид такой – помойный свин и то бы побрезговал.

– Кто и чем побрезговал бы? – раздаётся голос Госпожи.

Десятник объясняет, Госпожа, слушая вполуха оглядывается по сторонам. Генерал-лазутчик невозмутимостью напоминает старую храатскую статую. За столько лет среди них навидался и не такого.

Генерал Рэндэрд выцеживает сквозь зубы.

– Тоже мне, "Олений парк"!

Дина резко поворачивается.

– Это ещё что такое?

Лазутчик чуть шевелит губами.

– Впервые слышу.

– Читал в старой книге – на Архипелаге член императорского дома жил. Стареть стал. Женщин очень любил. Но дурных болезней боялся. Вот для него в загородном парке девственниц и собирали. Они даже не знали, кто он. Отбором, вроде, его старая любовница занималась. Девиц подбирала таких, чтобы на её место и влияние претендовать не стали.

– Что с ними делали, когда надоедали? Как здесь? Чик по горлу?

– Нет, замуж выдавали. Ещё художников иногда приглашал, чтобы их писали.

– М-да, храатам до нас по развитию – как до Луны на карачках. Как его звали, а то что-то не припомню такой истории?

– Забыл, – мне показалось, чуть замешкался, отвечая. Мне кажется, генерал уже давно чем-то болен, но притворяется здоровым.

– Нужного вон сколько позабывал! Взамен же набрался… Парков Оленьих. Пошли поглядим, с кем там храат развлекался. Пока чего-нибудь не испортили.

Подходя слышим громовой хохот. Солдаты стоят кругом. Расступаются.

Посреди круга в грязной луже стоит закрывающаяся руками девушка. Показалось, голая. Приглядевшись, вижу, – нет. Эта ткань от воды полупрозрачной становится, да к телу липнет. У некоторых солдат в руках вёдра.

Дина смотрит, уперев руки в бока. Все знают – насильников она казнит. В военное время – особенно. Но тут-то пока ничего не произошло.

Девчонка меня точно младше. Храату под сорок. Если бы она одна тут была, ещё можно было бы понять. Тут их вон сколько.

Мёртвых.

– Хватить реветь! – орёт Дина на местном.

Дёргается как от удара, но глаза открывает. Огромные. Как у оленёнка, тьфу на твои истории, генерал!

– Сюда иди!

Двигается как кукла, что за верёвочки дёргают.

Дина рассматривает безо всякого выражения.

Как расхохочется.

Девушка падает. Госпожа, хмыкнув, говорит.

– Так и думала, за этим богомольцем и веры защитником, мечом божьим, сыном свинячьим какое-нибудь дерьмецо водится. Он девочек любит! Всего-то! Вместо господа!

– Собор в столице собирается, многие святые отцы прибыли уже, – замечает лазутчик.

– Понятно, чего их в город не повезли! Вдруг кто из особо упёртых узнает, как правитель развлекается. Рэдд, я с тобой или с Кэр спорила, что благородный дикарь – это выдумка философов?

– Не со мной.

– Жаль. Наука была бы кой-кому. Просто выбросили как игрушки ненужные, дабы не помешали серьёзным людям о высоком разговаривать. Да и кормить лишние рты в осаде ни к чему.

– Их же немного.

– Они вещи. Не люди. Их ценить не обязательно. Тем более, им наверняка сказали, умирают за веру и в рай попадут. Им же себя убивать нельзя.

– Меня не убьют? – про девушку-то мы и забыли, а она спрашивает по-грэдски.

– В обоз к вспомогательным отправлю. Там женщин полно, присмотрят.

– Там её точно убьют, притом медленно и мучительно, – скучно замечает лазутчик.

– Почему?

– Рабы с полей ненавидят господских подстилок. Тем более, таких холёных.

– Тут её прирезать, – предлагает Рэндэрд, – и вся недолга. У неё на боге мозги уже свёрнуты. Дельного ничего не выйдет, а шлюх у нас и так хватает.

Кошусь сначала на генерала. Большеглазую он одним ударом кулака убьёт. Потом на Госпожу. У той в глазах играют искорки болезненно-злого веселья.

– Осень, тебе служанка не нужна?

Вот так так!

– Это награда или наказание?

– Это приказ. До утра можешь быть свободной. Пусть она себя в человеческий вид приведёт.

Надо идти. Рэндэрд тихо сказал, но я услышала.

– Зачем вам это?

– Мы тут собрались из нелюдей делать людей. Вот с этой и начнём.

– Где жила раньше? Веди!

Странная у неё походка. Вроде, ничего не повредили. Чего она так ноги переставляет? Учили будто так ходить.

В этой комнате не была. Но они, похоже, все одинаково жили. Плюхаюсь в кресло, расстёгивая шлем. До этого только маску отстегнула.

– Мокрое снимай.

Закрыв глаза, откидываюсь на спинку кресла. Здоровое, глубокое и мягкое. Я не выспалась. Полночи то туда, то сюда скакала. Отставшей части новое направление. Командиру соседней колонны донесение. Раз Госпожа на ногах, то и остальные должны. Только вот не все из стали.

– Вы спите, господин? – почему-то шёпотом. Не сразу соображаю, обращаются ко мне.

– Нет.

– Вы устали? Помочь раздеться?

– Зачем?

– Вы меня не хотите?

Что!? Поворачиваюсь. Она голая на кровати на животе лежит. Смотрит на меня так…

– Ты что дура?

Непонимающе моргает длиннющими ресницами.

– Но меня же вам подарили…

Соображаю, я говорила на местном, она на грэдском.

– Я тебе велела одежду поменять, а не глупостями заниматься. Вставай и одевайся.

Нарочно медленно поднимается.

– Я вам настолько не нравлюсь. Если нет – то хоть кем у себя оставьте… Только остальным не отдавайте! – теперь разрыдаться готова. Только на меня слёзы не действуют, да и утешать не умею.

– Повторяю, вставай и одевайся. И вообще, все свои вещи собери. Только столько, сколько сможешь в руках унести.

– Мы здесь не останемся?

– Нет. Я из тех, кто утром не знает, где будет спать следующей ночью.

Небогато прожиток. Или наоборот? Ведь всё такое воздушное. Не кожа с железом, как у меня. Платье и прочее в Замке остались.

– А как к вам обращаться господин? Извините, я вашего обращения не знаю.

Криво ухмыльнувшись, подхожу вплотную. Она вся как-то съёживается. Глаза опущены.

– Я – Осень. И если на то пошло, я не господин, а госпожа.

– Ой! – удивившись совсем по-детски, отступает на шаг, рассматривая меня.

Я по-прежнему ухмыляюсь. Шуточки у Госпожи… Не всегда смешные, скажем так.

– Прошу простить, Госпожа Осень, – глазки опущены, поза хоть статую "Покорность" лепи.

Равнодушно киваю. Она неожиданно улыбается, и говорит совсем другим голосом.

– Жаль, Госпожа сразу не сказала, кто она. Я ведь и с девушками умею. По всякому радовать умею. – языком по губам так проводит, меня чуть не вывернуло. Хотелось ударить. Сдержалась. Ей и так досталось. Вот и цепляется за жизнь теми способами, что умеет.

– С этим ко мне тоже не лезь. Прибью! Лучше скажи, где сама этому научилась, думала, тут про это не знают.

– Прежний господин и его гости очень любил смотреть… Когда мы по двое, по трое. И больше иногда. Да и господин не всегда был здесь… – снова этот взгляд.

– Глаз выбью ещё так на меня посмотришь.

– Да, Госпожа. Я всё собрала, госпожа.

Киваю на столик, где косметика разложена.

– А это?

– У рыбок у всех одинаковое.

Пропускаю рыбок мимо ушей.

– Зато, в другом месте этого нет. Собирай тоже.

У неё и ящичек лакированный нашей работы для всего этого барахла был. Ловко складывает.

– Ты давно здесь?

– Да. Второй год.

– А до этого?

– Меня в девять лет продали в цветочный дом.

Ну, надо же! Даже название у нас содрали. Другое дело, у нас за продажу в этот дом казнят. Туда только вступить можно по своей воле и по достижению брачного возраста.

– Кто продал?

– Родители. Год голодный был. А за девочек хорошо платили.

Кажется, понимаю, почему на Чёрном Юге назвать кого работорговцем – самый зверский способ самоубийства. Только как тогда называть тех, кто своими детьми торгует.

– Сюда как попала?

– На последнем году приглянулась. Меня и выкупили. Полгода там жила. На праздник для прежнего господина в подарок готовили.

Читала, но вспоминать неохота, сколько лет девочек в Цветочных домах готовят. Чувствую, если вспомню – мне кого-нибудь убить захочется.