Лев - Конн Иггульден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перикл покачал головой. Он справится, встанет на ноги. Его гончарам пришлось на время отложить новые проекты, но скоро они снова растопят печи, примутся за работу, и серебро пойдет. Нужно вовремя погасить долги, чтобы они не раздулись, как жаба. Он вознес молитву Гермесу, богу торговцев и купцов.
Компания Фриниха уходила со сцены с сияющими глазами, воодушевленная одобрением зрителей. Увидев конкурентов, нервно ждущих своей очереди в полумраке, они обрадовались еще больше и, проходя мимо, не поленились осыпать их обидными шутками и язвительными репликами. Эсхил даже набросился на одного из них, слишком медлившего с выходом. Зрители живо обсуждали увиденное – одни вставали, чтобы размять ноги, другие шли к глиняным корытам, где собирали мочу для красильщиков и кожевенников.
Фестивальные дни долги, и едва ли не половина публики после театра посещала купальни в гимнасиях и шла к реке – остыть и обмыться. Таверны наполнялись светом и жизнью, люди ужинали и отправлялись спать. Праздновал весь город, и все поднимали в честь Диониса чашу красного вина, напитка крови и жизни. При этой мысли Перикл улыбнулся. Он и сам достаточно часто делал это в последние месяцы. С настоящими молитвами обращались отнюдь не к богу вина. Молитвами были сами пьесы, сам акт придания им формы поклонения. В этом смысле дионисии были чем-то священным.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем зрители успокоились и приготовились к заключительной постановке вечера. В самом начале Эсхил и другие драматурги тянули жребий для определения порядка выступления, а затем расставляли по местам свои пьесы. Эсхилу просто повезло, что он занял последнее место. Как всегда, заключительный день оставляли для сатиров в их диковинных нарядах. Вот почему именно хору Эсхила предстояло последним привлечь внимание судей и всех Афин, как богатых, так и бедных. Толпы, собравшиеся на Акрополе, готовились увидеть их в свете факелов.
К тому времени, как все было готово, уже стемнело. Эсхил встал перед своей маленькой труппой, и Перикл, как хорег, занял место рядом с ним. Он понял, что знает каждого из них. Вместе с ним актеры пережили месяцы репетиций и перемен, пожар и пьяные вечеринки, которых было столько, что ему не хотелось и вспоминать. Анаксагор и Зенон стояли в хоре. В тех, кого Перикл считал всего лишь союзниками, он обрел друзей. Сейчас они улыбались. Они тоже были готовы.
– Вот и наше время пришло, – сказал Эсхил.
С поднятыми масками хоревты – участники хора – выглядели вполне нормально.
– Пока из всех Фриних немного впереди. Но он уже показал все, что может предложить, тогда как у нас есть последний шанс. Завтрашние выступления сатиров ничего не изменят. Этот момент – решающий. Реплики вы знаете. Если все пройдет хорошо, будете пересказывать их своим детям и внукам. Хор готов? Да благословит вас всех Дионис.
Сойдя со сцены, Эсхил направился на место. Перикл шел вместе с ним, и все Афины смотрели на них. Эпиклу поручили следить за входами и выходами – на случай чрезвычайных происшествий. Во время выступления трагик и хорег сидели как обычные зрители рядом с судьями. Получится ли насладиться постановкой, беспокойно спрашивал себя Перикл, или тревожное ожидание финансовой катастрофы испортит предстоящее зрелище?
Публика, проводив их взглядом, притихла. Слышно было только потрескивание факелов. По сцене разлился свет, и в это освещенное пространство вступил хор – в белых масках и черных накидках, из-за чего он напоминал стайку ворон. Неслышно проскользнув по сцене, хор занял свое место, и Перикл почувствовал, как волосы у него на затылке встали дыбом. Многодневные занятия не пропали даром – хор представлял собой единое целое, и в этом его молчаливом единстве было что-то жуткое, пугающее. Они не шли, но словно бы текли – скользящий край ночи.
Музыканты открыли сцену мелодией в персидском стиле, звучащей в этом месте непривычно и странно. Зрители зашептались и заулыбались, поняв, что и впрямь увидят на сцене персидский двор с царем Ксерксом – тем самым, который стоял на берегу в Пирее, который сжег их город – и не один раз, а дважды. Прижав к губам ладони, люди подались вперед.
И хор заговорил – единым голосом, возвысив его так, чтобы каждая строфа, каждое слово разнеслось по всему огромному открытому пространству:
Все персидское войско
В Элладу ушло…
Одной этой строкой Эсхил овладел всей аудиторией. Персы ушли, но не домой! Нет, это было в прошлом, во время вторжения. Они ушли, чтобы напасть на Афины, и впереди их ждали Фермопилы, Саламин и Платеи.
Перикл и сам наклонился вперед, упершись подбородком в сцепленные руки.
26
Перикл развернул виноградный лист, в котором лежала лепешка из жаренной в хлебных крошках рыбной икры. Выдавив на нее половинку лимона, он невольно поморщился, словно уже ощутил обжигающую язык горечь. Отсюда, с берега острова Саламин, Перикл видел раскинувшийся за проливом Пирей. В большом афинском порту царило небывалое оживление: десятки судов стояли в доке и еще больше, в два или даже три раза, на якоре в некотором удалении от берега. Самые нетерпеливые посылали лодки с требованием поскорее освободить место у причала, пока не испортился груз и на него есть покупатели. В отличие от Пирея, Саламин оставался тихим, мирным островом, хотя и заметно изменился со времен персидского нашествия. На северной стороне возник новый город. Людей тянула сюда дешевая земля, рыбаков – защищенное побережье. Приезжали целыми семьями, жизнь налаживалась, и уже мало что напоминало те дни страха, когда Перикл сидел на этих дюнах с братом, матерью и сестрой, наблюдая за начатым у них на глазах сражением.
Он коснулся пальцами губ, приложил ладонь к сердцу. Саламин пробуждал воспоминания. Перикл уже нашел скромное захоронение с вырезанным на камне именем – «Конис». Там лежал отцовский пес, утонувший в море во время большой эвакуации афинян. Ксантипп сам заплатил за небольшую плиту на его могиле. Для человека, не слишком склонного к проявлению чувств, это был удивительный поступок. Бывая на острове, Перикл всегда спускался к этому месту на побережье и похлопывал по камню.
