Дом душ - Артур Мэкен

такая шкатулочка – он всегда ее пуще всего берег – и она открыта, а в ней ничего нет. Да только никто не мог забраться в окно, и опять же, ничего такого ценного у него быть не могло, вздор все это. Он и с платой за комнату иной раз на три недели запаздывал, муж мой сколько уж грозился выставить его на улицу, потому как, говорит, мы ничем не хуже других людей и тоже должны зарабатывать себе на жизнь. А только я никак не соглашалась его выгнать. Хоть и странный он был человек, но, похоже, знавал лучшие времена. И вот доктор пришел, посмотрел на него и сказал – тут уж ничем не поможешь, и так он и умер в ту же ночь, когда я при нем сидела. И сказать вам по правде, мы еще понесли с ним убытки, ведь всего-то и осталось, что самая малость одежды, да и за ту мы выручили сущие гроши.

Я заплатил доброй женщине полсоверена и пошел домой, размышляя о жизни доктора Блэка и об эпитафии, которой она увенчалась, пытаясь понять, что же означала его фантазия, будто он был ограблен. Честно говоря, я думаю, что бедняге не приходилось опасаться воров – попросту он был безумен и умер во внезапном приступе умоисступления. Хозяйка сказала мне, что когда пару раз заходила в его комнату (конечно же, чтобы потребовать с несчастного квартирную плату), он заставлял ее с минуту ждать у двери, и войдя, она видела, как он прятал ту оловянную шкатулку в угол у окна. Должно быть, ему мерещилось, будто он стал обладателем какого-то сокровища, и посреди своей нищеты он воображал себя тайным миллионером. Итак, моя история закончена и, как видите, хотя мне и удалось разыскать Блэка, я так ничего и не узнал ни о его жене, ни о ее загадочной смерти. Вот вам Харлесденское дело, Солсбери, и сдается мне, оно потому так глубоко запало мне в душу, что нет и тени надежды когда-нибудь проникнуть в эту тайну. А что вы обо всем этом думаете?

– Честно говоря, Дайсон, мне кажется, вы сами выдумали всю эту загадку. Я принимаю объяснение врача: Блэк убил свою жену, а затем его безумие проявилось в полную силу.

– То есть как? Выходит, вы считаете, что эта женщина и в самом деле была чем-то слишком ужасным – не человеческим существом, по словам доктора, – и что ее не следовало оставлять в живых? Вы ведь помните, что он сказал: ее мозг был мозгом дьявола!

– Ну, конечно, но ведь он говорил… э-э-э… в переносном смысле. Если только посмотреть на это дело с иной точки зрения, то все станет совершенно ясно.

– Ну, может быть, вы и правы, хотя я в этом совсем не уверен. Ладно, не стоит спорить. Выпьете еще бенедиктина? Вот и хорошо. Да, и попробуйте этот табак. Вы, кажется, говорили, вас что-то тревожит – какая-то история, приключившаяся с вами в тот самый день, когда мы вместе обедали?

– Да, меня тревожит, и даже очень, одна вещь… Но это такой пустяк – просто глупости… Мне даже стыдно об этом рассказывать.

– Давайте, давайте, выкладывайте!

Запинаясь, ежеминутно твердя, что все это необычайно глупо, Солсбери изложил историю своих приключений, и нехотя повторив бессмысленные указания и еще более бессмысленный стишок, который обнаружил на смятом обрывке бумаги, смолк, ожидая услышать рокочущий смех Дайсона.

– Ведь правда, очень глупо, что я никак не могу избавиться от такой чепухи? – спросил он, воспроизведя стишок в третий раз.

Дайсон выслушал своего приятеля вполне серьезно, а затем помолчал несколько минут, сосредоточенно раздумывая о чем-то.

– Да, – сказал он наконец. – Безусловно, это удивительное совпадение, что вы спрятались от дождя под аркой именно в тот момент, когда эти двое там проходили. Но я бы не спешил объявлять этот стишок бессмыслицей. Нет сомнения, он звучит странно, но для посвященных в нем наверняка имеется смысл. Повторите-ка мне его еще раз – я запишу, а потом мы попробуем подобрать ключ к этому шифру, хотя не думаю, что нам удастся вот так с ходу его обнаружить.

Нехотя шевеля губами, Солсбери еще раз произнес чепуху, отравившую его спокойное существование, и Дайсон поспешно нанес загадочные слова на лист бумаги.

– Проверьте, пожалуйста, – сказал он, окончив работу. – Я ничего не перепутал? Кто знает, может быть, самое главное, чтобы каждое слово стояло точно на своем месте.

– Вы все записали правильно. Боюсь только, что вам ровным счетом ничего не удастся извлечь из этого. Поверьте, это просто чепуха: кто-то набросал первые попавшиеся слова, какие ему пришли в голову. Мне, пожалуй, пора домой. Нет, пить я не буду: ваш бенедиктин слишком крепок для меня. Спокойной ночи.

– Сообщить вам, если мне посчастливится с этим разобраться?

– Нет уж, благодарю покорно: я бы предпочел ничего больше об этом не слышать. Можете присвоить себе это открытие, если оно покажется вам ценным.

– Очень хорошо, Солсбери, спасибо. Всего доброго.

4

Много часов спустя, когда Солсбери давно уже вернулся в свою уютную комнату с обтянутыми зеленым бархатом креслами, Дайсон все еще сидел за столом – произведением японского искусства – и, обхватив голову руками, курил трубку за трубкой, вновь и вновь перебирая в голове все детали рассказанной ему приятелем истории. Чепуха, раздражавшая и тревожившая Чарльза, Дайсону казалась загадочной и привлекательной. Вновь и вновь брал он в руки листок с непостижимыми письменами и внимательно вчитывался в них, обращая особое внимание на странный куплет в конце. Какой-то знак, символ, условное обозначение, но не код, – вот чем это должно быть, а женщина, бросившая скомканный листок бумаги, сама не понимала значение этих слов. Она была только орудием в руках Сэма, которого проклинала, да и Сэм тоже был не самостоятельным действующим лицом, а, скорее всего, чьим-то подручным, – быть может, наемником того неизвестного лица, которого записка обозначала буквой К. «К. отправился навестить своих французских друзей» – так, хорошо, а что же значит «к-баран-3, 1-ти»? Здесь крылся корень и исток загадки, и даже пачки крепчайшего виргинского табака Дайсону не хватило, чтобы придумать хоть какое-нибудь объяснение. Дело казалось почти безнадежным, но в отгадывании сложных загадок Дайсон считал себя великим стратегом, вроде Веллингтона, и отправляясь в конце концов спать, был уверен, что рано или поздно нападет на след. На несколько дней он погрузился в литературные исследования – занятия, которые его близким друзьям казались мифическими, поскольку они понапрасну обшаривали привокзальные киоски в