Желябов - Александр Воронский

— В сентябре переселился ко мне Желябов. Только и всего… Основной тон ее показаний: — назвать не желаю… разъяснять не желаю… отвечать не желаю…

Отныне судьба Желябова и Перовской сплетены до гробовой доски.

Последний допрос Желябова происходят 14 марта. Желябова предъявляют супругам Бовенко, у которых он снимал квартиру в Александровске. Желябов встретил их добродушным смехом. Ему показали один из снарядов, взятых на Тележной улице. — По поводу предъявленного мне снаряда заявляю, что по внешнему своему виду и по внутреннему устройству он принадлежит к одной из известных мне систем метательных снарядов, изготовленных для нападения 1 марта. На вопрос: — видал ли я эти снаряды в руках кого-либо из членов соц. — рев. партии? заявляю: "да, видел. но в чьих, объяснить не желаю".

Согласно общепринятой народовольческой тактике Желябов охотно давал объяснения общего характера,

Верна ли была такая тактика?

Само собой понятно, что народовольцы имели в виду, как можно шире распространить истинные сведения о "Народной Воле". Вместе с тем они хотели доказать свою правдивость и свое мужество. Часто их показания достигали своей цели, но случалось нередко и то, что жандармам и прокуратуре удавалось выудить нужные сведения. В обоих записках о событиях 1 марта, Победоносцев, между прочим, обронил такую фразу: "Одной из руководящих нитей делу розыска послужили беседы с Желябовым и Рысаковым, в особенности с последним". Ставить рядом имена Желябова и Рысакова конечно, не приходится; однако кое в чем показания А. Ив. могли быть властям тоже полезны. Иногда они невзначай подтверждали показания Рысакова, давали жандармам большую уверенность в некоторых предположениях. То же самое надо сказать и о следственных показаниях Кибальчича. И не случайно, в своем предсмертном завещании Александр Михайлов, настаивал отказываться от всяких объяснений на дознаниях. Совет Михайлова бы впоследствии учтен революционерами позднейших поколений.

Разгром "Народной Воли" продолжается. 4 марта по оговорам Рысакова взяты члены боевого наблюдательного отряда, следившего за выездами царя: Тырков, Тычинин, Оловенникова. 7 марта взят член редакции "Народной Воли" Иванчин-Писарев.

7 марта взяты Кибальчич и Фроленко.

18 марта взят Арончик.

Окладский и Рысаков действуют в меру своих сил.

Распад личности Рысакова самый глубокий. Иногда его показания напоминают бред. Он сам признается, что не может сосредоточиться на какой-нибудь мысли; мелькают отдельные, не связанные друг с другом образы; 1 марта представляется "неясным, шумящим, одним словом, хаосом", в котором трудно разобраться.

Вспомним заявление фон Пфейля, что свидетели покушения производили впечатление помешанных. Тырков, предъявленный Рысакову, говорит:

— Я увидел весь ужас его состояния. Лицо все было покрыто синебагровыми пятнами, в глазах отражалась страшная тоска по жизни, которая от него убегает. Мне показалось, что он уже чувствует веревку на шее.

Рысаков даже уверяет, будто он принял участие и цареубийстве, дабы… лучше бороться с террором.

По явному наущению жандармов и прокуратуры Рысаков заявляет: Желябов околдовал его своими речами. Он, Рысаков, не мог противиться его логике; речи Желябова были неотразимы.

— Не будь Желябова, я бы далек был от мысли принять участие не только в террористических актах, но и в последнем покушении. Во всем повинен Желябов.

Несмотря на удачи в розысках "внутреннего врага", власти все еще не уверены в себе. Новый "венценосец> упорно отсиживается в Аничковом дворце, затем перебирается в Гатчину. Окружающие деревни наполняются полицией, переодетыми сыщиками. В городе — усиленные наряды, патрули, с "граждан" не спускают глаз. Градоначальник Баранов сочиняет диковинный манифест: все лица, принадлежащие к злодейской, террористической партии, за исключением убийц, буде в течение двух недель от издания сего манифеста добровольно явятся и докажут чистосердечное раскаяние, будут нами помилованы. "Произведение" градоначальника остается, однако, в столе.

Победоносцев умоляет царя: ходят слухи, что цареубийцам будет сохранена жизнь. Мысль эта повергает старого изувера в ужас. Александр отвечает:

— Будьте спокойны, с подобными предложениями ко мне не посмеет притти никто и что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь.

К суду цареубийц привлекаются: Желябов, Перовская, Рысаков, Тимофей Михайлов, Кибальчич, Геся Гельфман.

25 марта, накануне суда, Желябов отправляет в Особое присутствие новое заявление.

Он пишет:

— Принимая во внимание:

Принимая во внимание:

во-первых, что действия наши, отданные царским указом на рассмотрение Особого присутствия Сената, направлены исключительно против правительства и лишь ему одному в ущерб; что правительство, как сторона пострадавшая, должно быть признано заинтересованной в этом деле стороной и не может быть судьей в своем собственном деле; что Особое присутствие, как состоящее из правительственных чиновников, обязано действовать в интересах своего правительства, руководясь при этом не указаниями совести, а правительственными распоряжениями, произвольно именуемыми законами, — дело наше неподсудно Особому присутствию Сената;

во-вторых, действия наши должны быть рассматриваемы как одно из проявлений той открытой, всеми признанной борьбы, которую русская социально-революционная партия много лет ведет за права народа и права человека против русского правительства, насильственно завладевшего властью и насильственно удерживающего ее в своих руках по сей день;

единственным судьею в деле этой борьбы между социально-революционной партией и правительством может быть лишь весь русский народ чрез непосредственное голосование или, что ближе, в лице своих законных представителей в Учредительном собрании, правильно избранном;

и в-третьих, так как эта форма суда (Учредительное собрание) в отношении нас лично неосуществима;

так как суд присяжных в значительной степени представляет собою общественную совесть и не связан в действиях своих присягой на верную службу одной из заинтересованных в деле сторон;

на основаниях вышеизложенных я заявляю о неподсудности нашего дела Особому присутствию Правительствующего Сената и требую суда присяжных в глубокой уверенности, что суд общественной совести не только вынесет нам оправдательный приговор, как Вере Засулич, но и выразит нам признательность отечества за деятельность особенно полезную.

1881 г. 25 марта, Петропавловск. крепость

Андрей Желябов