История Русской Церкви. 1700–1917 гг. - Игорь Смолич

Церковная иерархия не высказывала никаких реформистских устремлений, которые могли бы оказать давление на обер–прокурора. «Стесненное положение» Святейшего Синода рассматривалось как неизлечимая болезнь, и исцеления ждали только от государственной власти, а не от свободной инициативы со стороны Церкви [700]. Целые поколения епископов выросли под сенью авторитета Филарета, призывавшего их к осторожности и уважению государственной власти. Теперь эти епископы предпочитали склонять головы, подчиняясь желаниям обер–прокуроров и со вздохом принимая «к сведению и исполнению» их инструкции. Такое положение вещей коренилось в преувеличенном консерватизме, который во всяком стремлении исправить господствовавшую систему заставлял усматривать симптом либерализма и отступления от православной традиции. Эти настроения проявились особенно в 1870–1872 гг., когда обер–прокурор граф Д. А. Толстой намеревался провести реформу духовного суда (см. § 6). Аналогично повели себя иерархи и по отношению к реформе духовных училищ в 60–х гг., ограничивавшей влияние епископов. Обер–прокурор граф Толстой так же, как князь Голицын во времена Александра I, являлся одновременно и министром просвещения. Он совершенно не был либералом, но простой здравый смысл подсказывал ему, что реформа духовных училищ необходима, особенно после реформы светских учебных заведений, уже проведенной в 60–х гг. Толстой недолюбливал епископов. Возможно, это было следствием его занятий историей католичества, на примере которой были ясно видны все опасности клерикализма. Так или иначе, но он не был свободен от предубеждений против архиереев, когда предпринимал свои меры по преобразованию совершенно устаревшего епархиального управления и пытался избавить белое духовенство от деспотического произвола епископов, никак не покушаясь, впрочем, на авторитет последних. Толстой много сделал для приходского духовенства как в правовом, так и в материальном отношении, и надо признать, что эти реформы являются заслугой не церковного руководства, а целиком и полностью государственной власти [701].

После смерти 19 ноября 1867 г. митрополита Филарета Дроздова Московским митрополитом был поставлен Иннокентий Вениаминов (1867–1879), успевший прославиться своей миссионерской деятельностью. По некоторым сведениям, он лично рекомендовал императору Александру II созвать Поместный Собор российских епископов. А. В. Горский записал в своем дневнике 23 сентября 1869 г.: «Владыка (т. е. митрополит Иннокентий. — И. С.) говорил, что обер–прокурор ныне летом в Москве снова заявлял свое согласие на учреждение Собора, только не Вселенского наперед, а русского, состоящего из одних русских епископов, но не соглашается ни за что на разделение Русской области церковной на (митрополичьи. — И. С.) округа и учреждение местных Соборов. Это разделение, по его мнению, может вести к распадению с отторжением, например, округа Виленского, или Малороссийского, или Грузинского. Обер–прокурор прибавил, что и государь ему говорил: «Не торопитесь с этим делом», и я ему ответил, что ни я, ни митрополит того не требуем скоро. Затем на последние слова владыка сказал, что обер–прокурор его одного только имеет в виду между желающими Собора. Для учреждения Собора предварительно нужно, чтобы Синод составил вопросы и объявил епископам для обсуждения и чтобы эти вопросы были предметом свободного рассуждения в духовной литературе, чтобы занялись ими pro и contra все академии и даже светская литература» [702]. Никаких практических последствий этот разговор митрополита с обер–прокурором не имел. Все проекты коренной церковной реформы были отложены почти на полстолетия.

Но критика синодальной системы не прекращалась. К ее противникам принадлежал, например, Киевский митрополит Арсений Москвин (1860–1870) [703], который в 60–х гг. многое сделал для приходских школ, а в 1866 г. был председателем Комиссии по реформе духовных училищ. Критически относился к синодальной системе также человек совсем иного духовного склада — приверженец неограниченной епископской власти над приходским духовенством архиепископ (Волынский. — Ред.) Агафангел Соловьев. Он был автором записки «Пленение Русской Церкви», которую попытался передать лично императору в 1876 г. К реформе духовного суда Агафангел относился резко отрицательно [704].

Наряду с этими иерархами старшего поколения в оживленной атмосфере 60–х гг. заявили о себе и представители более молодого ученого монашества, которое успело на себе ощутить давление протасовской школьной системы. Их взгляды были связаны со взглядами их сверстников–мирян, вошедших в русскую историю под названием шестидесятников. Ближе всего к ним были упомянутые уже Смоленский епископ Иоанн Соколов и архимандрит Феодор Бухарев — два совершенно разных характера, выступавшие, однако, как тот, так и другой, за сближение Церкви и жизни. Совсем иные идеи проповедовал в 50–х гг. молодой архимандрит Порфирий Успенский. Он серьезно изучал православный Восток и осуждал русскую заносчивость по отношению к древним Восточным Церквам, которая в эпоху Николая I проявлялась даже у митрополита Филарета. Дневник Порфирия «Книга бытия моего» — это чистосердечная и страстная исповедь. При всей своей субъективности эта книга ценна как редкий документ протеста против национального православия того времени. В результате глубокого знакомства с православным Востоком Порфирий остро ощутил отступление Русской Церкви от древнехристианских канонов, утрату соборности [705]. Также и переписка 60–х гг. между епископами Кириллом Наумовым и Макарием Булгаковым показывает весьма критическое отношение Кирилла к существовавшей церковной системе, по–видимому разделявшееся и его адресатом [706].

г) Церковная политика, ориентированная на государство, по сути дела не имела сторонников ни в иерархии, ни среди приходского духовенства, ни среди мирян. Но разделенность на эти группы не позволяла оформиться единой церковной позиции. Особенно заметно это выявилось во время обер–прокурорства К. П. Победоносцева (1880–1905), который, будучи хорошо осведомлен об оппозиционных настроениях в Церкви, не обращал на них никакого внимания.

Предшественник Победоносцева в качестве министра народного просвещения являлся членом Кабинета министров. Победоносцев был включен в кабинет в качестве обер–прокурора, что давало ему дополнительный вес и усиливало его власть, которая и без того была чрезвычайно прочна благодаря доверию и благосклонности к нему Александра III. Уже при Александре II на церковное законодательство начал влиять еще один фактор государственной власти, а именно — Государственный совет, который впоследствии, при Николае II, после открытия Государственной думы, стал играть роль верхней палаты российского парламента. Многие вопросы, которые Николай I решал еще единолично, поступали теперь на обсуждение в Государственный совет. К зависимости церковной политики от воли императора и его представителя — обер–прокурора теперь добавилась еще прямая зависимость от одного из государственных учреждений [707]. Внутренняя политика государства все больше определялась антиреформистскими тенденциями, стремлением окоротить уже проведенные реформы. Особенно ревниво охранялся принцип самодержавия. Этот курс был следствием не только консерватизма Александра III, но и умения Победоносцева отстаивать свои убеждения и перед императором, и в Кабинете министров. Время Александра III, по определению одного историка, означало возврат к строгому господству, к опеке и надзору со стороны правительства; подчинение правительству местных автономных органов суда и управления; жесткие ограничения свободы высказываний для независимой общественной мысли [708]. Именно этими принципами и руководствовался в своей политике обер–прокурор в области синодального и епархиального управления, в сфере просвещения и культуры, включая и богословие. Такой недвусмысленный курс правительства в известном смысле облегчал положение церковной иерархии, в эпоху Александра II — время противоборства прогрессивных и консервативных тенденций Черниговский архиепископ Филарет Гумилевский жаловался: «В нынешнее время не знаешь, на какую ногу ступаешь» [709]. Теперь ситуация прояснилась. Национализм и консерватизм стояли на знамени правительства, и бóльшая часть епископата, если не весь он целиком, послушно следовала за ним. В 1888 г. Ставропольский епископ Владимир Петров писал своему другу Иркутскому архиепископу Вениамину Благонравову: «Чем больше идет время, идут события, виднее становятся дела и деятели, тем сильнее сознается потребность крепчайшею молитвою молить Вседержителя: да подкрепит Господь при несокрушимой энергии духовной и хрупкие телесные силы Константина Петровича (Победоносцева. — И. С.). Право ж, ведь он стоит не только глубочайшего уважения и признательности, но и горячей любви» [710]. Еще интереснее характеризует Победоносцева Волынский архиепископ Антоний Храповицкий, один из самых значительных церковных политиков среди иерархов последнего 25–летия синодального периода. После того как Победоносцев в 1905 г. получил отставку, архиепископ Антоний писал ему: «Промыслу Божию угодно было ставить меня в такие положения по отношению к людям, пользовавшимся Вашим доверием, что я часто навлекал на себя Ваше неудовольствие; кроме того, мои взгляды на Церковь, на монашество, на церковную школу и на патриаршество не могли встретить в Вас сочувствия и одобрения, однако при всем том я никогда не мог сказать по отношению к Вашей личности слов укорительных и враждебных — так непоколебимо было мое к Вам уважение. Я чтил в Вас христианина, чтил патриота, чтил ученого, чтил труженика. Я сознавал всегда, что просвещение народа в единении с Церковью, начатое в 1884 г. исключительно благодаря Вам и Вами усиленно поддерживавшееся до последнего дня Вашей службы, есть дело великое, святое, вечное, тем более возвышающее Вашу заслугу Церкви, престолу и отечеству, что в этом деле Вы были нравственно почти одиноки. Вы не были продолжателем административной рутины, как желают представить Ваши жалкие, бездарные критики. Напротив, Вы поднимали целину жизни и быта, брались за дела, нужные России, но до Вас администрации не ведомые… Вы не только служили, Вы подвизались добрым подвигом. Вы не были, однако, сухим фанатиком государственной или церковной идеи: Вы были человеком сердца доброго и снисходительного» [711].