Университетская роща - Тамара Каленова

— Варварски-грубое оскорбление, нанесенное нашим товарищам, студентам Санкт-Петербургского университета, восьмого февраля сего года, сильно возмутило нас, студентов Томского университета, — читал Барабанщиков резолюцию, основной документ сходки. — А потому первое: мы требуем, чтобы наши оскорбленные товарищи-универсанты получили полное удовлетворение за нанесенное им оскорбление; второе: мы требуем, чтобы правительство гарантировало физическую и нравственную неприкосновенность личности, то есть, чтобы во всяком случае насилие разбиралось в общественных учреждениях, имела ли право полиция пустить в ход насилие или нет…

— Правильно! Никто не имеет право насилия!

— Верно!

— Долой инспекцию и полицию!

— Тише, господа, дайте сказать…

— Мы утверждаем, что до тех пор, пока законные требования наших товарищей-универсантов не будут удовлетворены, мы отказываемся от посещения лекций, клиник, практических занятий, репетиций, держания экзаменов! — продолжал обнародовать резолюцию Барабанщиков.

— Так!

— Согласны!

— Не пойдем на лекции!

— Долой экзамены…

— Вон инспекцию из стен университетов!

— Господа, внимание! Дайте Гречищеву сказать!

— Гречищеву сло-во!!

— Ксенофонт, валяй…

Из толпы выдвинули узкоплечего стройного юношу, любимца компаний, живого, веселого, остроумного человека из той породы людей, благодаря которым «в перенасыщенном растворе образуются кристаллы».

Гречищев легко вскочил на стул. Его красивая рука взметнулась над толпой в древнем ораторском жесте.

— Товарищи!!!

Шквалистые неровные аплодисменты, выкрики «браво! Молодцом!» на какое-то время заглушили сильный голос Ксенофонта. Все-таки что ни говори, а обращение «товарищи» было студентам еще в новину, а потому горячило и без того возбужденные головы.

— Товарищи! При современном режиме студенты лишены тех прав, которые предоставлены в России даже каторжникам! Я имею в виду беспристрастный суд. За нами шпионят, следят, доносят. Инспекция проникает даже на лекции… лезет в душу… И вот последнее — узаконенное мордобойство! Доколе мы будем все это терпеть, спрашиваю я вас, товарищи?

— Долой мордобой! Долой мордобой!

— Не желаем!

— Крой, Ксенофонт! Так их!

Ректор Судаков пробовал было продвинуться вперед, к кафедре. Оттерли. Не пустили. Инспекторов зажали в углу, у подоконника, откровенно потешаясь над их бессилием повлиять на собрание.

— Слушайте! — Ксенофонт Гречищев взмахнул листом бумаги, как флагом. — Мы, сибирские студенты, решили всеми мерами добиться официального закрытия университета…

— Браво! Ура!

— И эти меры принимаем с сего момента, то есть, с 12 часов 24 февраля 1899 года! — напрягая до предела голосовые связки, закончил оратор и тем самым в высшей степени наэлектризовал собрание.

— Согласны!

— Сочувствуем и поддерживаем!

— Давай сюда нелюбезную бумагу! Все подпишемся!

«Нелюбезная бумага» в адрес Министерства народного просвещения пошла по рукам.

Ораторы сменяли друг друга почти безостановочно.

Малышев Владимир (медик, V курс): — Мы — небольшая частица той интеллигентной массы, которая именуется студенчеством. Предстоящие неприятности не должны нас смущать! Самое большое, что нам грозит, потеря одного года. Но что значит год в сравнении с тем благом, которое мы окажем товарищам и обществу? Государство, нуждающееся в интеллигентных работниках, потеряет гораздо более, чем мы. Стойте же крепко!

Сергеев Иван (медик, IV курс): — Господа! Наступила новая эра противостояния студенчества… Слушайте телеграмму! Кроме Казанского, Московского университетов, закрыт и Варшавский! Да здравствует студенчество — протоплазма свободного общества!

Берников Федор (медик, V курс): — Вы посмотрите, кто к нам пожаловал! Господин профессор богословия… Товарищи, обратите внимание — только один-единственный курс нам читают бесплатно — это богословие! Долой религиозный дурман! Долой Дмитрия Никаноровича Беликова!

(Дружными усилиями Беликов выдворяется вон из аудитории).

Щербаков Виктор (юрист, I курс): — Требую студенческого суда над Васильевым!.. За его несочувствие общему делу! Васильев не сочувствует…

(Одновременно Щербаков снимает фотографическим аппаратом сходку. Выкрики: «Где Васильев? Подавайте его сюда! Мы ему покажем, как не сочувствовать!»)

Соколин Георгий (медик, V курс): — Педели — собаки! Педели — собаки…

Гольдштейн Симон (юрист, I курс): — Пора накласть в бока жандармам! Пусть-ка сунутся в наш университет!

Барабанщиков Александр (медик, V курс): — Господин ректор! Господа инспекторы! Прошу быть свидетелями: томское студенчество готово пожертвовать собой ради общего дела!

Динь-бом, динь-бом,

Слышен звон кандальный,

Динь-бом, динь-бом,

Путь сибирский дальний…

Динь-бом, динь-бом,

Слышно там и тут —

Нашего товарища на каторгу ведут…

— Барабанщиков, вы ответите за это!!

— Благодарю вас, господин ректор, я — готов!

Наконец «нелюбезная бумага» вернулась к председательствующему. Барабанщиков подсчитал фамилии:

— Прошу внимания! Вышеуказанную резолюцию с внесенными в нее поправками и дополнениями подписало… триста семьдесят пять человек! Ура!

Аплодисменты прервали его. Александр Барабанщиков выждал паузу и закончил резко, уверенно:

— Объявляю Томский университет закрытым!

Крылов одевался с каким-то непонятным для самого себя тщанием, даже усердием: расчесал бороду, волосы, потуже завязал шейный платок, проверил, на все ли пуговицы застегнут старый, но еще вполне приличный сюртук…

Он так и не принял никакого решения по поводу вчерашнего воззвания студентов, но и оставаться дома больше не было сил.

Со стороны главного корпуса доносился шум: нестройные голоса, крики, пение, возгласы «долой! ура! не допустим!», беспорядочный стук, грохот… Сходка выплеснулась из главного корпуса и продолжала «мужевать» в роще.

Навстречу Крылову попался красный, встрепанный ректор, не похожий на самого себя. Он даже не заметил Крылова и не ответил на приветствие.

Затем путь преградила возбужденная студенческая толпа.

— Поворачивайте назад, господин Крылов! Занятия отменяются!

— Я иду в Гербарий.

— И Гербарий отменяется, — весело и дерзко прервали его. — Ступайте домой!

В растерянности Крылов смотрел на молодых людей, в сущности, не узнавая никого. Такими он их никогда не видел. Горящие глаза. Полыхающие румянцем лица. Гордые, свободные взгляды. Резкие движения, жесты. Расстегнутые воротники курток, рубах — словно юношам не хватало воздуха. На февральском морозе — без фуражек. В волосах сверкающий снежок, осыпавшийся с деревьев. Прекрасные, молодые, чистые.

Возле университетских ворот шум усилился. Нервно залился свисток городового. «Прочь! — раздались крики. — Не позволим!»

Толпа отхлынула от Крылова.

В это же время со стороны ботанического сада донесся чей-то жалобный крик:

— Помогите!

Не раздумывая, Крылов бросился на этот крик. За ним несколько юношей.

И подоспели вовремя.

Какие-то люди в студенческих шинелях повалили на снег профессора гинекологии и акушерства Грамматикати и расправлялись с ним пинками и тумаками. Бедный Иван Николаевич совершенно не сопротивлялся, только защищал голову руками.

Вид этого побоища до глубины души возмутил Крылова, и он ринулся на помощь сослуживцу. Его тоже сбили с ног. Крылов упал и заслонил собой Грамматикати. Тяжеленные, отнюдь не юношеские кулаки, — очень может быть, что в них заложены биты-свинчатки, — опустились на его голову, спину…

— Беспорядочные крики. Топот ног.

Подоспевшие вместе с Крыловым студенты, поначалу введенные в заблуждение форменными шинелями, не разобрались и побоище приняли за кучу-малу.

— Бей Грамматикати! — весело завопил кто-то.

К счастью его никто не поддержал.

— Не трогайте!

— Уговору не было профессоров бить… Вы что, а?

— Стой! Это же не наши!!!

— Как не наши? А кто?!

— Лавочники! Переодетые лабазники!

— Провокаторы!!

— Бей провокаторов! Товарищи, сюда! Провокация!

Снег окрасился алым.

Крылов с трудом вытащил Грамматикати из свалки. Помог подняться.

От главного корпуса к месту свалки спешила подмога.

— Бежим!

Клубок дерущихся распался. Теряя на ходу шапки, хулиганствующие сынки лавочников дали деру.

— Что… здесь… происходит? — задохнувшись от бега, спросил Барабанщиков.

— Провокаторы!

— Видать, хотели, чтобы администрация вызвала полицию…

Как же, «студенты избили профессора»…

— А у нас мирная обструкция! Мы протестуем мирно!