Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе - Лео Бретхольц

Утром шестого июня мы узнали о вторжении. Сначала нас охватила эйфория, но мы быстро вернулись к реальности. На улицах все еще были немецкие солдаты. От вокзалов поезда по-прежнему везли евреев в лагеря смерти.

Через три дня после высадки союзнических войск немецкая танковая дивизия СС «Райх», размещенная на юго-западе Франции, двинулась в направлении Нормандии навстречу высадившимся войскам антигитлеровской коалиции. По пути они понесли большие потери от нападавших бойцов Сопротивления. В ответ на это немцы учинили массовые карательные акции над гражданским населением. Так, командир дивизии приказал повесить в Туле девяносто девять французов. Их тела повесили на деревьях, балконах и фонарных столбах, заставляя семьи наблюдать это зверство.

В Лиможе мы с Бастине готовились к поездкам для передачи фальшивых документов евреям, прятавшимся у фермеров в близлежащих деревнях. Эжен должен был ехать в Шабане, поскольку рядом был Сен-Жюньен, где находилась в убежище его мать. Ранним утром в субботу, десятого июня, он поехал на пригородном поезде до станции Сен-Жюньен, где был арестован солдатами передовых подразделений дивизии «Райх». У них был приказ подавлять любое сопротивление в зародыше.

Я должен был ехать в Орадур. Как стало позже известно, немцы подозревали, что в Орадуре находятся бойцы Сопротивления и склад с оружием.

Орадур был идиллической деревней на берегу реки Глан и в обычные времена насчитывал едва ли шестьсот пятьдесят жителей. Вместе с семьями, которые скрывались теперь там, население возросло почти до девятисот человек. Я отправился из Лиможа на поезде тоже десятого июня. Было чуть больше двенадцати часов. Отъехав совсем немного от вокзала, я увидел на улице, идущей параллельно железнодорожным путям, немецкое моторизованное подразделение. Я не имел представления, куда они направляются, но у меня возникло предчувствие чего-то зловещего. Напротив меня сидел фермер.

— Не хочу ехать с ними в одном направлении, — сказал я, указывая на немцев.

— Да, — ответил он. — Особенно после вчерашнего в Туле.

Мы оба вышли из поезда, не доехав одну остановку до Орадура, и я поехал на попутных машинах назад в Лимож. На следующий день, в доме мадам Бержо, мы услышали новости: все пассажиры, прибывшие в Орадур, были убиты. Это было частью массовой расправы над жителями деревни. Мужчин согнали в сараи, женщин и детей в церковь. И все подожгли. Тех, кто пытался бежать, расстреливали с машин. Горстке людей, ужасно обожженных, удалось убежать из огня: лишь трое из них выжили. Мэр города, просивший пощадить людей, был публично казнен на площади Плас де Шамп де Фуар, куда собрали всех жителей перед тем, как они были убиты.

Новости ужаснули нас. Скоро пришли новые трагические вести. До конца недели Бастине не вернулся из Сен-Жюньена. У мадам Бержо мы узнали о его судьбе. В Сен-Жюньене, по дороге в убежище своей матери, он был задержан солдатами дивизии «Райх» и обыскан. В его рюкзаке были найдены уличающие его материалы. Он был убит на месте двумя пулями в голову.

Мы с мадам Бержо сидели на диване и плакали. Союзные войска уже высадились, но война еще не закончилась.

15

ОРАДУР-СЮР-ГЛАН, ЛИМОЖ

(июнь 1944 — январь 1947)

Через несколько недель после зверских убийств я поехал в Орадур и нашел там обитель смерти. Под ярким летним солнцем стояли столы с обугленными вещами жертв: детскими колясками, обувью, игрушками, взятыми детьми в церковь перед тем, как все были сожжены. Лишь горстка выживших осталась от сотен, кто еще недавно мирно жил здесь. Жители ближайших деревень бродили по пепелищу с лицами, застывшими от ужаса, и рассказывали каждому, кто хотел слушать, что произошло.

— Мэр, — произнес кто-то.

Еще в Лиможе мы слышали, что мэр умолял нацистов взять его собственную жизнь взамен жизней жителей города. Однако на этом история не закончилась. Нам рассказали, что мэра привязали к столу в центре города. Двое его сыновей умоляли сохранить ему жизнь. В ответ немцы убили сначала сыновей, а затем, крепко держа отца, мэра этого маленького города, отпилили ему пилой ноги.

Некоторые из нас, из «Шестой», испытывали особые родственные чувства к этому городу. Несколько раз мы привозили сюда фальшивые документы, чтобы несчастные загнанные души могли выйти из своих укрытий, получив свободу передвижения. Все эти усилия обратились теперь в ничто.

Однажды вечером, в июле, после ужина с Бланш Александер и ее семьей, мы услышали по радио «Свободная Франция» сообщение о попытке покушения на Гитлера его собственных офицеров. У нас был не восторг, а изумление. Мы представляли себе различные возможности. Казалось, луч света озарил нашу жизнь. Если собственные офицеры Гитлера отвернулись от него, несомненно, должны закончиться все эти организованные зверства.

В августе французское Сопротивление взяло под контроль Шалю и выпустило письменное воззвание: «Мы обращаемся к патриотам Шалю с призывом участвовать в обороне территории. Встанем все, чтобы продолжить освобождение страны!» Фрайермауеры жили в Шалю. После воззвания мне стало ясно, что они могут не бояться больше немецких облав. Освобождение Шалю было лишь началом, за которым наверняка последует освобождение других городов. В Лиможе находилось еще несколько сот немецких солдат, но после высадки союзных войск в Нормандии их присутствие стало менее ощутимо. СС по-прежнему имело там региональную штаб-квартиру, и солдаты все еще занимали большую часть местного отеля, однако после дня «Д» многие были отправлены в Нормандию.

Однажды над городом были сброшены листовки. Они были похожи на конфетти перед новогодним вечером, на рис во время свадьбы или на телеграммы от самого Бога. В них сообщалось, что союзники продвигаются в направлении Парижа. Что Шербур уже освобожден и союзные войска проходят по городу. Я чувствовал, как усталость буквально покидает меня. На листовках были фотографии. На одной — Уинстон Черчилль в открытом автомобиле во время инспекционной поездки по Нормандии. Восторженный француз протягивает огонек к его сигаре. На другой — передвижение русских танков. Мы бросались на листовки, как будто это были свежеотчеканенные франки. Некоторые застряли на деревьях, и дети лезли наверх, пытаясь их достать. На главной улице Лиможа бегали, громко крича, подростки, а их родители радостно размахивали листовками, подняв их над головами. Головокружительное чувство торжества охватило всех, и ни один немецкий солдат не смел показаться на глаза. Они все еще были здесь, но сейчас они были не видны. В этот день, за девять месяцев до конца войны в Европе, воздух был наполнен этими восхитительными листовками и запахом свободы.