Прыжок в темноту. Семь лет бегства по военной Европе - Лео Бретхольц

Это было ущемление грыжи, опасное для жизни. Может быть, мне нужно просто умереть здесь, думал я, и избавить больничный персонал от возможности мучить меня за то, что я еврей, прежде чем убить во время хирургической операции извращенным арийским способом. Я откинулся на спинку скамейки и услышал голос: женщина в накидке, склонившись надо мной, сказала, что я выгляжу больным. Я попытался отмахнуться от нее. Она настаивала, что мне нужно в больницу. Я ответил, что это невозможно. Однако, вопреки моему желанию, моя жизнь снова оказалась в руках постороннего человека.

Через несколько минут подъехала скорая помощь. Эта женщина работала в Красном Кресте. В машине мне дали наркоз — сознание покинуло меня; на следующее утро я очнулся в отделении Centre Hospitalier Régional de Limoges (Центральной областной больницы Лиможа).

В больнице работали монахини. Я почувствовал дренажную трубку в паху и горячий кирпич у ступней. Лежа в дремоте, я задавался вопросом, что они знают обо мне. Безусловно, они видели, что я обрезанный. Не ясно было, передадут ли они меня теперь властям. Я открыл глаза, и снова закрыл, и опять уснул. Открыв их снова, я увидел два больших черных глаза, пристально вглядывающихся в меня, — лицо монахини в белой одежде. Я опять закрыл глаза. Монахиня протянула руки под одеяло и поправила кирпич у моих ног. Я старался прикрыть руками паховую область.

— Я сестра Жанна д’Арк, — сказала монахиня.

Орлеанская дева? Теперь я был уверен, что это сон. Это анестезия и война сделали со мной то же, что и с дядей Леоном. Я попытался сфокусировать свое сознание.

— Пока я нахожусь в этом отделении, — тихо добавила она, — вы можете ничего не бояться.

Я слабо улыбнулся. Когда я погрузился в сон, ее голос, голос ангела-хранителя, вернулся эхом: ничего не бояться, ничего не бояться. Проснувшись, я был поражен, что все это действительно правда, что я оказался в безопасном месте, чтобы прооперировать грыжу, и могу некоторое время побыть в покое.

Мне было интересно, на самом ли деле существует эта сестра. Я думал о Бланш Александер и детях, ожидающих бумаги, которые я им не принес. Я думал о мадам Бержо, ждущей моего возвращения. Я снова уснул.

Вечером сестра Жанна д’Арк опять подошла к моей постели. Она вновь заверила меня, что я в безопасности, пока она здесь. Очаровательно улыбнувшись, она ушла легкой танцующей походкой. Проходя по большому отделению, мимо кроватей с больными и ранеными, Жанна д’Арк счастливо насвистывала.

Поздно вечером в больницу пришла Бланш Александер. Она вспомнила о моих неприятностях с грыжей, о жалобах на боль после происшествия на товарной станции и пришла сюда по наитию.

— Слухи о войне хорошие, — сказала она.

По радио намекали о предстоящем вторжении союзников.

— Бланш, — сказал я, — в этот день мне хочется быть не в больнице.

Это было девятое мая, ровно четыре года с момента, как я лег в бельгийскую больницу на операцию грыжи. Немцы напали на следующее утро. Теперь позади было бегство длиной в сотни километров, изношено несколько самодельных бандажей — освобождение я хотел встретить на своих ногах.

— Отдохни, — сказала Бланш.

— Хорошо, — ответил я.

Здесь было безопасно. Так сказала мне хорошая сестра, парящая по отделению успокоительно посвистывая.

Этой ночью, лежа в постели, я думал о друзьях, собиравшихся в квартире рабби Дойча. Вечерами по пятницам мы пели «Chant des Camps», в память о невзгодах и страданиях депортированных на восток.

Loin dans l’infini s’étendentLes grands prés marécageux…

(«Далеко в бесконечность простираются безбрежные болота…»)

Я лежал на этих заболоченных полях рядом с рельсами, ведущими в Аушвиц.

Pas un seul oiseauNe chante dans les arbresSecs et creux…

(«Ни одна птица не поет в этих чахлых искореженных деревьях…»)

Но охранники здесь, они ищут Манфреда и меня, в то время как товарный состав катится дальше на восток, полный ни в чем не повинных людей в последние часы их жизни. В момент исполнения этой песни у меня все вставало перед глазами: депортированные с согнутыми спинами; полные презрения охранники; приговоренные к смерти узники, которых принудили самим себе копать могилы.

Я спрашивал себя, что такого совершили моя мама и сестры, чтобы испытывать такие страдания, и не мог найти никакой вины в их жизнях.

Mais un jour dans notre vieLe printemps refleurirera…

(«Но однажды в нашей жизни снова расцветет весна…»)

…Пение продолжалось:

«Однажды, однажды… однажды страшный враг исчезнет».

О terre enfin libreOu nous pourrons revivre,Aimer, aimer.

(«О, земля наконец свободна, где мы можем снова жить и любить, любить».)

В больнице у меня был рюкзак, а в нем дневник, который я время от времени заполнял, пока шла война. Лежа в больнице, я написал: «Анни сегодня не пришла. Может быть, завтра». Но она больше вообще не пришла.

В конце мая я оставил больницу и сестру Жанну д’Арк и вернулся в свою комнату у мадам Бержо. Вечерами мы с Эженом Бастине слушали радиопередачи из Лондона. Новости наполняли нас надеждой. Хотя все еще продолжались убийства и депортации в лагеря, вести о высадке союзников становились все более правдоподобными.

Наша комната всегда была полна беженцев. Бывали ночи, когда более дюжины спало на полу и четыре или пять — сбоку на кроватях.

В ночь на пятое июня мы услышали передачу о генерале Эйзенхауэре и метеорологической обстановке. Уклончиво упоминалось об «активности» в районе Ла-Манша. Всю предыдущую неделю передаваемые новости были недвусмысленно зашифрованными: «Бабушка на велосипеде объезжает вокруг сарая три раза. Повторяем, три раза». Или что-то, выглядящее абсолютно бессмысленным: «Если кролик опростоволосится, за дождем последует солнце».

Это были шифрованные сообщения, направляющие конкретные группы Сопротивления к определенным целям. Специально обученные подразделения декодировали эти сообщения. Некоторые из них просачивались к нам на нижние уровни. Мы слышали о парашютистах и сбрасываемом вооружении. В ночь на шестое июня 1944 года, перед днем «Д», одна из кодированных инструкций призывала к диверсионным действиям: выведению из строя железнодорожных путей, возведению дорожных заграждений, использованию всех возможных средств для замедления или полного блокирования движения немецких войск.

Утром шестого июня мы узнали о вторжении. Сначала нас охватила эйфория, но мы быстро вернулись к реальности. На улицах все еще были немецкие солдаты. От вокзалов поезда по-прежнему везли евреев в лагеря смерти.