Вокруг трона Ивана Грозного - Геннадий Ананьев

   — И-и-и, боярин, кто же за правду опалит? И ещё скажу: мы — мастеровые. На нас вся Россия держится. Начни нас на колы сажать, как бояр крамольных и своенравных, кто созидать станет? А ты, боярин, прежде чем стращать меня, разберись, послушав моё слово. Русские что дом, что терем строят по всемеру. От длины всё идёт. И ширина, и высота. Если выдержан всемер, то глазу утешно, не боязно тогда, что покоситься может. А для кораблей ещё нужна устойчивость на крутой волне и при покосном ветре. Тут иной всемер. Но и он по длине. Англичане и голландцы красивы, слов нет, но даже в ласковых морях при добром ветре нередко киль задирают. Для наших морей такие корабли вовсе не годны. Если только на гибель людей слать? Вот мы по своему всемеру и ладим корабли, чтоб, значит, ходкость добрую имели, и на крутой волне устойчивыми были. Скажу одно: придёт время, по нашему всемеру все суда будут строить. Слижут у нас. Да пусть их, мы не жадные. Для людей же всё. Немцы ли они, испанцы ли, — всё одно люди.

   — Не слишком ли высоко берёте? — не так уже гневно вопросил Джером Горсей.

   — Не слишком. Испытаны веками поморские суда самим Батюшкой Ледовитым. До самых до тёплых морей хаживали на промыслы и на торги выгодные. Пока царский запрет не вышел, мы и в Мангазею, что к соседу на блины ходили. Вот и посуди: раз на наших морях ходко, разве хуже станет на ласковых?

Горсей слушал артельного голову Ивашку внимательней Бельского, забыв вовсе про обиду. Он даже начал выяснять, что такое всемер, и не только Ивашка, но и другие артельные головы старательно объясняли английскому гостю суть прямой зависимости ширины, высоты от длины, но Горсей, похоже, никак не мог взять в толк, для чего нужны такие жёсткие пропорции.

(Не удивительно. Уже многие века ищут крупнейшие проектировщики закономерность пропорций. Вплотную подошёл к открытию этих пропорций зодчий Фибоначчи, предложивший систему пропорционирования; ещё дальше шагнул Корбюзье, разработавший модулёр; но ни единый ряд Фибоначчи, ни модуль Корбюзье не достигли такой универсальности, каким был древнерусский «всемер», но он отчего-то не был взят великими зодчими на вооружение либо от неведения о его существовании, что вероятней всего, либо от мнения, что русские ничего стоящего изобрести не могут).

Бельский слушал артельщиков вполуха. Ему было не до всемера. Он рад, что обида прошла у Горсея.

«Что ж, ещё один знатный щелчок по носу явно на пользу, — удовлетворённо думал Богдан. — Не станет жаловаться Грозному».

Горсей действительно при встрече с Иваном Грозным не вспомнил ни об отповеди начальника Архангельского порта, ни о грубости остроглазого артельного головы, хвалил всё, что видел и слышал в дороге; оставил он и надежду Ивану Васильевичу на удачу в сватовстве, поэтому государь, посчитав, что не обошлось и в этом вопросе без доброго слова Бельского, приблизил его к себе окончательно.

У трона оказалось два любимца, два жёстких соперника, вынужденных выказывать взаимную дружбу: Богдан Бельский и Борис Годунов. Они были повязаны одной верёвкой. Начался новый этап их взаимоотношений, и они оба переступили на новую ступень лестницы, которая, как они полагали, вела к овладению троном. И здесь главная роль постепенно перешла к Годунову.

Однако Богдан Бельский сделал ещё один шаг для достижения своей победы, и хотя думал он только о себе, тем не менее оставил глубокий и весьма суровый след в истории России.

Всё произошло уже после насильственной смерти царя в строжайшей тайне. О том событии знали только отец Марии Нагой[54], последней жены Ивана Васильевича, и её брат Афанасий.

Сразу же после того, как обнародовали духовную царя, в которой роль опекуна царевича Дмитрия отводилась Бельскому, поспешив в кремлёвский дом Фёдора Нагого, отца Марии и деда Дмитрия, предложил ему прогуляться по саду вдоль кремлёвской стены.

   — Разговор без чужого уха.

   — Не взять ли с собой сына моего Афанасия?

   — Можно, — немного подумав, ответил Богдан. — Жду вас на крыльце.

О деле Бельский заговорил только тогда, когда полностью убедился, что их никто не подслушает.

   — Я предвижу дальнейшие действия Годунова, поэтому предлагаю решительный шаг: в Углич привезти не Дмитрия, а подмену ему.

   — Но при чём здесь Годунов? В духовной покойного государя определено жить царевне вдовой и сыну их с Грозным в Угличе до кончины царя Фёдора, если же у того не родится сын, наследовать престол Дмитрию. Детей у Фёдора не будет, тут к ворожее ходить не нужно. Годунову ли предлагать что иное?

   — Верхоглядство. Борис Фёдорович вошёл в царскую семью, и хотя я, как оружничий, доносил не единожды царю о его коварствах. Поверьте мне на слово. Так вот, что бы я ни сообщал, Годунов всегда выходил сухим из воды. Теперь вот он в Верховной боярской думе, хотя в завещании Грозного о нём ни слова. Пролез. Наступит срок, как я предвижу, когда по его слову царь Фёдор Иванович опалит всю Верховную думу, а Годунов останется единственным его советником. Вернее, единоличным правителем. Конечная цель его — престол. Поверьте мне, он домогается именно престола. На пути его — царевич Дмитрий. Разве не постарается он устранить это препятствие?

   — Ты о многом умалчиваешь, оттого меня берёт сомнение, — признался Фёдор Нагой. — Пойти на такой шаг, не зная всего, можно ли?

Фёдор Нагой, как и все в Кремле, подозревал, что смерть царя насильственная, и это подозрение подкрепляли слова Бельского, хотя и говорил он туманно; вот Нагой и хотел услышать от опекуна внука Дмитрия всю правду, какую Бельский, по его пониманию, знал. Но разве мог Богдан открыться? Ответил поэтому кратко, но твёрдо:

   — Можно. Можно и нужно.

Долго шагали молча, отягощённые всяк своей думой. Прервал молчание Богдан Бельский.

   — Вы хотите определить, какой резон в моих столь настойчивых хлопотах? Поясню. Я по духовной — опекун Дмитрия, стало быть, отвечаю за него перед Богом. Я знаю лучше вас Годунова и предвижу его крамолу, а она мне в ущерб. Если же воцарится Дмитрий Иванович, то в благодарность за заботу о нём он приблизит меня к трону, как приближал покойный государь. Думая о царевиче Дмитрии, я не забываю и себя.

   — Это я вполне понимаю, — согласился Фёдор Нагой, — и готов принять твоё предложение. Дай только срок подумать, как ловчее подготовить подмену в полной тайне.

   — Вам этого делать не стоит. Любой ваш шаг известен Тайному дьяку, а он, как я подозреваю, докладывает не только мне, своему начальнику, но и Годунову. Давно. Теперь же, предполагаю, станет обходить меня чаще. Подмену поэтому я организую. От вас нужно только ваше согласие. И ещё точное исполнение моих советов. Точное, безоговорочное и совершенно тайное. Даже из Нагих о нашем уговоре могут знать только ты, Фёдор Фёдорович, царица Мария и сын твой Афанасий, — Бельский повернул голову к Афанасию: — Тебе, как я считаю, быть при сестре своей неотлучно. По рукам?

   — По рукам.

Сам Богдан Бельский уже продумал, как произвести подмену, и теперь ему оставалось всё претворить в жизнь, не выезжая из Москвы. Он сразу же послал стремянного звать Хлопка, воеводу боевых холопов, в кремлёвский дом. В нём, как считал Бельский, можно говорить без утайки, разговор никому не передадут, и не ошибался.

Встретил Бельский Хлопка, как обычно, с почтением и позвал в комнату для тайных бесед, какую устроил в своём кремлёвском доме на манер царской, усадил на лавку против себя и начал сразу же, без всяких околичностей:

   — Я намерен доверить тебе величайшую тайну, поручив дело державной важности. Если о нём проведают, кара одна — смерть. И тебе, и мне. Иного исхода быть не может. Готов ли ты на такое? С ответом не тороплю. Подумай. Можешь согласиться или отказаться. Твоё полное право. В жизни твоей это ничего не изменит, если даже откажешься. Воеводство над боевыми холопами в любом раскладе останется за тобой. Сколько тебе нужно времени?

   — Нисколько. Я согласен.

   — Что ж, спасибо. Не зря я был уверен в твоём согласии. Теперь слушай. Завтра же поедешь в моё ярославское поместье, но не воеводить холопами. Всё изготовь там для тайного приёма годовалого или полуторагодовалого мальчика. Ни моложе, ни старше. После чего, никого не привлекая, даже не беря с собой стремянного, поезжай по сёлам и деревням в поиске младенца. Пригожего лицом выбери. Заплати, сколько запросят, уверив родителей, что сын их станет жить в боярской неге. На всё это тебе недели две. Привезёшь в усадьбу тайно в загодя устроенное место. Дашь мне знать. Дальше жди моего слова.

   — Всё понял. Устрою с Божьей помощью.

Выехать Хлопку удалось, однако, только через два дня, вместе с хозяином своим, ибо события развернулись столь неожиданно и столь стремительно, что Бельский едва смог остаться живым.