История Невского края - Константин Сергеевич Жуков

Другое неудобство эксцентрического расположения столицы, о котором пишет философ, — удаленность ее от поместий многих дворян. Особенно любопытно, что, по мнению Дидро, Петербург не подходил и для реализации просветительских намерений императрицы: «Если великий проповедник желает, чтобы его слышали, то не должен ли он поместиться в центре своей аудитории, а не в углу своей роскошной капеллы? Если ваше величество желаете быть услышанной вашими подданными, то не следует ли обращаться к ним там, где они находятся, а не там, где вас могут услышать только через рупор».

Дени Дидро. Гравюра. 1800-е гг.

Обилие иностранцев в городе, считал европейский собеседник Екатерины, должно оказывать дурное влияние на нравы его жителей: «Как могут сохраниться в Петербурге, который неизбежно будет всегда местом хаотического притока различных мало что стоящих наций, те добрые нравы, которые вы собираетесь насадить в своем народе?»

Наконец, характерное для Петербурга обилие солдат, компактно проживающих в казармах, создавало, считал Дидро, благоприятную среду для осуществления государственных переворотов, подобных тому, который привел к власти саму Екатерину. В Москве же солдат можно разместить на постой в обывательские дома, и этим уменьшить возможность их бунта.

Нам неизвестно в точности, что отвечала на такие доводы Екатерина, но мы можем судить об этом по некоторым мыслям, содержащимся в ее мемуарах и разрозненных записках. Так, в отличие от своего приезжего оппонента, Екатерина видела угрозу «добрым нравам» не в дурном влиянии иностранных проходимцев, а в местных традициях. Описав в своих «Записках» очень осуждающими словами царящие в Москве привычки к роскоши, безделью и неопрятности, она подводит итог: «Вообще и мужчины и женщины изнеживаются в этом городе <…> Повинуясь, так сказать, только своим капризам и фантазиям, они обходят все законы или плохо их исполняют» (см. также документ № 9).

Удаленность от дворянских поместий, о которой говорил Дидро, была только благом, по мнению Екатерины, поскольку усадьбы, как и московские дома, были рассадниками привычки к безделью и к жестокому обращению со слугами и крепостными крестьянами. «Предрасположение к деспотизму, — пишет она далее, — выращивается там <в Москве> лучше, чем в каком-либо другом обитаемом месте на земле; оно прививается с самаго ранняго возраста к детям, которыя видят, с какой жестокостью их родители обращаются со своими слугами; ведь нет дома, в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки при малейшей провинности тех, кого природа поместила в этот несчастный класс, которому нельзя разбить свои цепи без преступления». Москва, как считала императрица, действовала развращающе не только на дворян: «Большая часть наших фабрик — в Москве, месте, может быть, наименее благоприятном в России; там бесчисленное множество народу, рабочие становятся распущенными» (из «Особой тетради»).

И бунтов, по мнению императрицы, следовало ожидать не от дисциплинированных солдат, а от характерного для Москвы чрезмерного количества праздных обывателей — «вот такой сброд разношерстной толпы, которая всегда готова сопротивляться доброму порядку и с незапамятных времен возмущается по малейшему поводу, страстно даже любит рассказы об этих возмущениях и питает ими свой ум» («Размышления о Петербурге и Москве», см. документ № 9).

Таким образом, Москва для Екатерины была символом русского варварства, представляла собой среду, не облагороженную светом европейской культуры, не благоприятствующую распространению просвещения и склонную лишь к деспотии и бунтам. Это, конечно, делало невозможным для Екатерины последовать совету Дидро и перенести столицу в Москву. Однако, как прозорливый политик и по-европейски толерантный человек, императрица свою нелюбовь к Москве не демонстрировала открыто, а в некоторых случаях и заставляла себя забыть о ней: важные государственные мероприятия устраивались ею в Москве, когда это имело символическое значение. Кроме коронации, традиционно происходившей в Успенском соборе, в Кремле начала свою работу знаменитая Комиссия об уложении — для ее заседаний была предоставлена Грановитая палата.

Петербург же являлся в глазах Екатерины воплощением той самой европеизированной русской культуры, формирование и распространение которой она считала своей главной целью: «народ там мягче, образованнее, менее суеверен, более свыкся с иностранцами, от которых он постоянно наживается тем или другим способом, и т. д., и т. д., и т. д.» Не случайно внешний облик Петербурга — красная линия фасадов, регулярная планировка, прямые и просторные улицы, расходящиеся лучами, — послужил образцом для обширной градостроительной деятельности екатерининского царствования, в частности для восстановления Твери после сильнейшего пожара и обустройства новых городов на юге — Екатеринослава, Мариуполя, Одессы, Севастополя.

И если московские обычаи способствовали, по мнению Екатерины, развитию деспотизма, то на севере она находила благоприятные условия для становления просвещенной монархии, которая допускает существование и некоторых элементов демократии.

Полемизируя с аббатом Шаппом д’Отрошем, автором книги «Путешествие в Сибирь», описавшим Россию дикой варварской страной, Екатерина в сочинении под названием «Антидот» (то есть «противоядие») потратила немало горячих слов для доказательства того, что ценности европейской цивилизации столь же естественны для ее державы, как и для западных стран. При этом, в частности, она апеллировала к традиции Великого Новгорода: «великий князь Ярослав, отец Святого Александра Невского, придал законам, которые он ввел, письменную форму, эти законы были скопированы с древних законов Новгорода, которые в свою очередь были теми же самыми, что и законы, которым следовал тогда почти весь Север»[197].

Несмотря на то, что в целом демократическая новгородская традиция была очевидно чужда российскому абсолютизму, это упоминание все-таки нельзя считать только пропагандистской сентенцией. Екатерина, конечно, была твердо убеждена в том, что для такой огромной страны, как Россия, наилучшей и единственно возможной формой правления является абсолютная монархия, и ни в коем случае не республика. Но монархия, чтобы не быть деспотией, должна была, согласно воззрениям императрицы, обеспечивать своим подданным не только довольство и благополучие, но и справедливые законы, гражданские и сословные вольности, такие как право иметь выборные органы власти (конечно, с ограниченными полномочиями). И в этом отношении общественный строй древнего Новгорода, как и сходный исторический опыт многих европейских городов, давал российской государыне образцы для подражания.

Герб Санкт-Петербурга, помещенный на «Жалованной грамоте императрицы Екатерины II Санкт-Петербургу». 7 мая 1780 г.

Екатерина продолжила начатое Петром I введение в России выборных органов городского самоуправления.