Коварство и честь - Эмма Орци

И в ту же секунду летит спиной вперед в комнату, теряет равновесие и падает. Дверь мгновенно захлопывается, отделяя его от солдат. С другой стороны комнаты доносится скрежет. Потом — тишина.

Маргарита, затаив дыхание, не сразу понимает, что жива. Минуту назад она готовилась к смерти, и вот теперь…

Шовелен с трудом встает и с яростным криком бросается к двери. Но по инерции пролетает дальше, чем следовало бы: дверь снова открывается, и он утыкается в грудь возчика угля, чьи длинные руки обхватывают его, поднимают и несут, как охапку соломы, к ближайшему креслу.

— Вот так, дорогой месье Шамбертен, — учтиво говорит возчик. — Давайте устроим вас поудобнее.

Оцепеневшая Маргарита зачарованно наблюдает, как грязные пальцы ловко обматывают веревкой руки и ноги беспомощного врага и заглушают рычание его собственным трехцветным шарфом.

Она едва смеет верить глазам и ушам.

Этот уродливый немытый бродяга в рваных штанах, с огромными мускулистыми ручищами, заклейменный как преступник, это…

— Я должен просить прощения у вашей милости. Сейчас я омерзителен.

Ах, этот голос, дорогой, дорогой веселый голос! Возможно, немного усталый, но… звенящий смехом и одновременно по-детски пристыженный! Маргарите кажется, что это ангелы открыли для нее врата рая! Она ничего не говорит… и едва может двигаться. Все, на что она способна, — протянуть ему руки.

Но он не подходит. Зато снимает уродливый колпак и медленно опускается на одно колено.

— Ты не сомневалась, дорогая, что я приду? — шепчет он.

Она качает головой. Последние дни были кошмаром, хотя с самого начала не следовало бояться.

— Ты простишь меня? — молит он.

— Простить? За что?

— Эти дни. Я не мог прийти раньше. Ты была в безопасности. Этот злодей ждал меня.

Она вздрагивает и закрывает глаза.

— Где он?

Муж легкомысленно смеется. И тонкой, покрытой пылью рукой показывает на жалкую фигуру Шовелена.

— Взгляни на него! Ну не забавная ли фигура?

Маргарита осмеливается посмотреть на врага, привязанного к креслу, с замотанным шарфом ртом, и с отвращением отворачивается.

А через секунду она оказывается в объятиях мужа.

— Любимый, через что тебе пришлось пройти, — шепчет она, едва сдерживая рыдания.

Он смеется как школьник, благополучно вышедший сухим из воды после очередной проделки.

— Клянусь, все было несложно. Если бы не мысли о тебе, я бы искренне наслаждался этой последней стадией чудесного приключения. После того как Шовелен приказал заклеймить настоящего Рато, желая легко отличить его от меня, пришлось подкупить ветеринара, чтобы он проделал то же самое со мной. Это было несложно: за тысячу ливров он заклеймил бы собственную мать, а я предстал перед ним в роли ученого, проводящего эксперимент. Он не задавал вопросов. И с тех пор, когда Шовелен оглядывал мою руку, я едва не вопил от удовольствия, видя его довольное лицо.

Она молча прижимается губами к его заклейменной плоти.

— Ради всего святого, миледи, не волнуйтесь из-за таких пустяков! Я буду всегда любить этот шрам, напоминающий о славных временах, и еще потому, что это первая буква вашего дорогого имени.

Перси склоняется и целует подол ее платья. И только после этого вкратце рассказывает, что произошло за эти дни.

— Только рискнув жизнью прекрасной Терезы, я смог спасти твою. Никакая иная причина не могла бы подбить Тальена на открытое восстание.

Обернувшись, он смотрит на неподвижного врага, глаза которого полыхают яростью, и горько вздыхает:

— Я сожалею лишь об одном, месье Шамбертен: что после этого вечера мы больше никогда не померимся силами. Ваша проклятая революция мертва… и я рад, что не поддался искушению убить вас. А ведь мог поддаться и лишить гильотину столь ценной добычи. Победители, вне всякого сомнения, гильотинируют многих из вас, дорогой месье Шамбертен. Завтра падет Робеспьер, потом его друзья, приспешники, подражатели… и вы окажетесь среди остальных. Какая жалость! Вы так часто меня развлекали! Особенно когда велели заклеймить Рато и посчитали, что отныне его всегда можно будет узнать. Подумайте об этом, дорогой месье! Помните нашу веселую беседу в кладовой под домом и мой донос на гражданку Кабаррюс? Тогда вы смотрели на мою руку с клеймом и были весьма довольны. Но донос был, конечно, фальшивым! Это я подсунул письма и лохмотья в комнату прелестной Терезы. Но смею поклясться, она не затаит на меня зла, потому что я выполнил обещание. Завтра, когда упадет в корзину голова Робеспьера, Тальен станет величайшим во Франции человеком, а его Тереза — некоронованной королевой. Подумайте обо всем этом, дорогой месье Шамбертен! Время у вас еще есть. Кто-нибудь рано или поздно придет сюда и освободит вас и солдат, которых я оставил на площадке. Но никто не освободит вас от гильотины, когда придет время, если только я не…

Он не закончил. Остаток фразы утонул в задорном смехе.

— Интересная мысль, не считаете? Обещаю, что подумаю над этим…

На следующий день Париж обезумел от радости. Давно улицы не выглядели более веселыми, такими многолюдными. Зеваки торчали в окнах, толпились на городских крышах.

Семнадцать часов агонии неизвестности закончились, тиран был повержен. Несчастный, сломленный, искалеченный, онемевший, терзаемый и оскорбляемый всеми кому не лень. Да! Тот, кто вчера был избранником народа, посланцем высших сил, теперь сидел, вернее, лежал на телеге для смертников, с раздробленной челюстью и закрытыми глазами. Его душа уже отлетала к берегам Стикса. Его освистывали, проклинали женщины и дети, те, кто еще недавно его превозносил.

Конец настал в четыре часа дня, под торжествующие возгласы пьяной от радости публики, восклицания, отдавшиеся эхом по всей Франции. Это эхо не смолкло и по сей день.

Но Маргарита и ее муж почти ничего не слышали. Они весь день провели в покое и уединении в тихом домике на улице Ланьер, который сэр Перси считал своим укрытием, особенно в столь трудные времена. Здесь им прислуживали Рато и его мамаша, которые теперь были богаты на всю оставшуюся жизнь.

Когда над ликующим городом собрались вечерние тени, церковные колокола звонили, а пушки стреляли, тележка рыночного торговца овощами, управляемая достойным фермером и его женой, подкатила к воротам Сент-Антуан. Сидевшие в тележке не вызвали ни подозрения, ни особого интереса. Документы, казалось, были в порядке, но если бы и не были, кого это касалось в такой счастливый день, когда тирания была раздавлена и люди посмели снова стать людьми!