Небо и земля - Виссарион Саянов

С тех пор, до отъезда Быкова, они не разлучались, вместе провели и первые военные дни. Летчик побывал на заводском митинге, где выступал против войны Николай, вместе с рабочими завода участвовал в противовоенной демонстрации и сам носил выпущенные питерскими большевиками листовки на Щетининский завод.

Накануне возвращения в Москву Быков сговорился с Николаем встретиться в Лесном.

В Лесном, гуляя по тенистой аллее парка, Быков рассказал приятелю о только что полученной телеграмме: из летчиков завода формировался отряд на фронт, и Быкову надлежало немедленно явиться к месту работы.

— Как же быть теперь? — взволнованно спрашивал Быков. — Мне без тебя не найти правильного решения. Я с тобой согласен — только шовинист может радоваться этой войне, только помещикам и капиталистам она выгодна. Мы с тобой знаем настроение рабочего Питера: заводы против войны, только черносотенцы да эсеры с меньшевиками вопят за неё. Но как же мне самому поступить? Ведь одно дело рассуждать о войне, а другое, когда сам попадаешь в её мясорубку. Мне ждать нельзя, надо принимать решение. Не дезертиром же стать, черт возьми…

Пощипывая недавно отпущенную бородку, Николай и слова не промолвил, пока Быков не выложил ему все свои сомнения и раздумья. А потом, оглядев внимательно летчика и в такт словам размахивая рукой, с тою же усмешкой спросил:

— Значит, тебе неясно, как следует поступить, и ты у меня, так сказать, консультации просишь?

— Консультации? Ты уж очень громкое слово употребил, а я человек простой. Ты мне по-настоящему скажи, совет дай, — ты человек правильный. Я только твоей правде и верю.

— А наша правда простая, — тихо сказал Николай. — Стачка против войны — глупость. Идти в армию надо…

— Но ведь я в ладоши бил, когда ты на митинге выступал против войны, а теперь ты сам меня на фронт посылаешь…

— Не я тебя на фронт посылаю: весь народ скоро в солдатские шинели оденут. Вот тут-то и начнется главное…

— Главное? Мира добиваться?

— Да, дружище, мира мы будем добиваться. Но теперь такое время наступает, что нам с тобой долго меч в ножны вложить не удастся.

— Долгою будет война?

— Конечно! Раз империалисты всерьез взялись за передел мира, значит, одним боем судьба войны не решится…

— Но кто же победит в войне?

— Тот, кто будет сильнее.

— Антанта победит?

Николай покачал головой и ничего не ответил.

— Значит, немцы.

— Несколько сражений немцы выиграют, а войну проиграют.

— Я тебя не понимаю. Ведь только два счета есть: либо чет, либо нечет, — третьего нет.

— А теперь третий появится.

— Какой же?

— Рабочий класс победит в нынешней войне. И чем яростней она будет, чем напряженней развернется борьба, тем ближе будет наша победа.

— Революция?

— Социалистическая революция…

— Но ведь у царя сейчас армия, миллионы солдат, оружие, а у нас нет такой силы…

— Оружие дадут народу: не хозяева же наши сами на фронт пойдут. Со временем царевы слуги убедятся, что опасно рабочему классу оружие в руки давать. Оружие ему понравиться может. Назад у него попросят, а он и не отдаст… И крестьянство за собой поведет…

— А до той поры, пока то время настанет, что делать?

— Что делать? Нужно создавать подпольные революционные организации в армии. Мы должны превратить войну империалистическую в войну гражданскую. Наша партия сильна связью с народом, она сама плоть от его плоти, кровь от его крови. Мы должны теперь еще лучше, чем прежде, сочетать нелегальные и легальные методы работы, мы должны готовить народ к восстанию против своего империалистического правительства.

Много лет знал Быков Николая Григорьева, много было с ним переговорено, многое вместе пережито, и все-таки каждый раз, когда приходилось встречаться в трудную пору, удивляла летчика спокойная уверенность старого большевика. Он совсем иначе подходил к жизни, чем другие знакомые Быкова, и даже в самых тяжелых обстоятельствах вел себя так, словно чувствовал свою хозяйскую ответственность за все, что происходит в стране. Быкову передавалась эта спокойная уверенность Николая; вот и теперь, в первые же дни войны, летчик сразу понял, как следует поступать в дальнейшем.

И на московских заводах большинство рабочих было против войны. С особенной силой почувствовал это Быков перед отъездом на фронт. На большой московской улице встретил он организованную черносотенцами рабочую манифестацию. По булыжнику мостовой, без шапок, пугливо озираясь по сторонам, словно боясь встретить настоящих рабочих, шли два здоровенных верзилы с распухшими красными носами. Они волокли большой портрет царя, обвитый трехцветными лентами. Подростки в черных куртках несли хоругви, и несколько десятков личностей неопределенного вида, похожие на постоянных посетителей московских трактиров, с диким ревом приближались к перекрестку. Неожиданно из-за угла выехал ломовик и перерезал дорогу. Тотчас извозчика с его огромным, тяжело ступающим битюгом взяли в полон. Наиболее решительные горлопаны уселись на телегу и, размахивая кнутом, стали угрожать стоящим на панели людям. Все до удивительности напоминало неистовую клику илиодоровцев, когда-то стращавших летчика на пыльных улицах Царицына, только не было здесь огромной царицынской толпы: и сотни человек не насчитал Быков в рядах манифестантов.

Манифестация свернула в переулок, и Быков долго стоял на перекрестке, провожая её взглядом. Что ж, можно спокойно уходить на фронт, если рабочая Москва непреклонна в своей ненависти к империалистической войне, — ведь нельзя же принимать всерьез оголтелые выкрики этой кучки хулиганов, шедших по улицам с царским портретом.

…Немало времени прошло с той поры, но не было дня, когда бы Быков не вспоминал о вечере в Лесном. В старом отряде несколько раз приезжали к Быкову доверенные люди от Николая, и немало партийных поручений пришлось ему выполнить: он распространял нелегальные листовки, участвовал несколько раз в собраниях подпольной организации, укрывал в своей избе видного большевика, которому угрожал арест, но ни разу не довелось ему в ту пору встретиться с самим Николаем. И вот теперь так неожиданно пришло письмо, подписанное, как было заранее условлено, женским именем. Быков удивился было, что такое письмо Николай отправил через полевую почту, не боясь цензурного осмотра, но еще раз прочитав адрес на конверте, успокоился: никаких штемпелей и отметок на письме не было, оно было доставлено с оказией, поэтому, должно быть, и не торопился с его доставкой нерасторопный писарь.

— Нет, воистину, в военной форме ты — словно вылитый! — радостно говорил Быков Николаю. — Как будто в жизни ничего, кроме военного мундира, не носил. Были бы на плечах погоны — и сразу принял бы тебя за офицерика, служившего в захолустном гарнизоне, где-нибудь в Царстве Польском или в Бессарабии, за этакого строгого службиста, от которого никому в роте житья не было — даже фельдфебелю…

— Ладно, ладно, не задуши на радостях, — в который раз уже повторял Николай, тщетно пытаясь высвободиться из могучих объятий летчика. — Ты что-то чувствителен стал, братец, гляди-ка, даже слезы на глазах…

— Это не от чувствительности, — оправдываясь, сказал Быков, — просто ветер сильный на улице…

— На первый раз поверим! Давай-ка сначала друг на друга как следует поглядим…

Быков сел на низкий диванчик, накрытый пестрым ковриком; скрипнули и заходили пружины под его тяжелым телом, и Николай покачал головой:

— Пополнел ты очень.

— Сам не пойму, с чего бы…

— Забот мало?

— Ну, заботы-то есть…

— Ничего, теперь еще больше будет…

Быков глядел на Николая и тоже недоуменно покачивал головой: борода, которую Григорьев отпустил в самый канун войны, стала окладистой, пушистой, но, странно, она его не старила, и уже было трудно представить его лицо таким же безусым и безбородым, как лицо Быкова.

— Что ты здесь теперь делаешь? Неужто в строю?

— И в строй пошел бы, — поглаживая бороду, сказал Николай, — но пока что числюсь при артиллерийских мастерских механиком.

— И часто приходится на фронт ездить?

— Там, где матушка-артиллерия стоит, без нас не обходится. Но начальник у меня тихий, характера, прямо скажу, невоенного, и поэтому предпочитает сидеть ближе к культурным центрам, как он говорит, то есть, если любить точные определения, — к прифронтовым кабакам. Всюду без него езжу — и рад такому стечению обстоятельств. Он меня не контролирует, так что я сам распоряжаюсь своим временем…

— Значит, и сегодня вечером свободен?

— К сожалению, нет. Только что выяснилось, что нужно в часть выехать. Да нам и не обязательно сразу к серьезным разговорам приступать.

Хотя Николай говорил, что разговор у них будет короткий, но как-то незаметно беседа затянулась, и, сам того не заметив, Быков рассказал о пережитом, о боях на северо-западном фронте и об обстановке, сложившейся в новом отряде под начальством Васильева.