Небо и земля - Виссарион Саянов

Он думал о предстоящем бое, о друзьях и врагах, только о Наташе старался не вспоминать, словно боялся, вспомнив о ней, выпустить ручку. И острая боль утраты снова мучила его, как горький запах полыни, доносившийся, казалось, с далеких русских полей…

Вдруг он увидел метрах в четырехстах вражеский самолет. Он посмотрел в другую сторону. Еще два самолета.

Что ж, сегодняшний полет кончится боем… Наблюдатель бросил записочку: «Противник».

В самые первые дни войны летчики еще ничего не знали о воздушном бое. Два самолета воюющих армий, встречаясь в небе, расходились в разные стороны: люди, вооруженные карабинами, не могли драться в воздухе. Потом появилось новое оружие — пулеметы, и частыми стали воздушные бои.

Глеб крепко сжимал ручку. Сердито ревел мотор. Земля пролетала внизу, пестрая, как одеяло, сшитое из разноцветных кусочков.

Самолет Быкова набирал высоту; «ньюпор» Глеба тоже пополз вверх. Вражеские аэропланы скользили еще на развороте, а русские уже были высоко над ними.

«Я не сбиваю — меня собьют…» — вспомнил Глеб слова приятеля и выровнял самолет.

Почти одновременно с Быковым он взглянул на самый большой из трех аэропланов, летевший под ним, и тотчас начал пикировать на уже обстрелянного им противника.

«Если он возьмет кверху, — подумал Глеб, — мы протараним друг друга и погибнем оба».

Прошло несколько мгновений, они показались годами. Глеб выровнялся над самым «альбатросом».

«Альбатрос» накренился. Мгновенье, короткое и в то же время невыразимо длинное, «Альбатрос» неподвижно висел в воздухе, словно поддерживал его невидимый воздушный поток, и вдруг начал падать.

Вираж влево — и самолет Глеба попытался пойти на второй немецкий аэроплан… Но небо было чисто, и только самолет товарища летел рядом.

…Когда Глеб выходил из кабины, Быков, снизившийся первым, подбежал к нему, крепко обнял, улыбнулся:

— Карусель в глазах. До сих пор не опомнюсь… Бесконечным пике давил немца к земле…

— Два аэроплана сбиты, — сказал наблюдатель, — а третий сбежал.

Тентенников растерянно приветствовал приятелей, и сразу понял Быков, что волжский богатырь чем-то озабочен. (Наташа сидела в халупе летчиков и ждала мужа. Это и было причиной волнения Тентенникова.) Тентенников решил подготовить друзей к встрече с Наташей. Начал он подготовку с Быкова.

Обняв приятеля так крепко, что тот собирался уже рассердиться, Тентенников прошептал:

— Подзадержись-ка немного тут. Поговорить мне с Глебом надобно.

Быков удивился, но Тентенников отошел от него и, взяв под руку Глеба, повел его в халупу.

Сегодня в полдень Тентенников увидел женщину, которая медленно шла по тропе, ведущей к аэродрому. Она показалась Тентенникову знакомой, и все-таки не сразу узнал он Наташу.

Лицо её было сурово и строго, черный платок, низко надвинутый на брови, сильно старил её.

Тентенников пошел навстречу.

— Вы к Глебу? — спросил Тентенников, пожимая теплую руку Наташи. — Неудачно приехали: часа два назад они улетели.

— Кто? — спросила она испуганно. Остановившиеся глаза её показались Тентенникову страшными в ту минуту. Он повел её в халупу.

Наташа не высвободила своей руки из руки Тентенникова, только спросила снова:

— С кем улетел?

— С Быковым…

Наташа обрадованно вздохнула:

— Если с Быковым, я спокойна.

«Еще бы спокойнее ты была, если бы не путалась с Васильевым», — хотел сказать Тентенников, но, глядя на её сухие вздрагивающие губы, на поникшие плечи, на бледное осунувшееся лицо, промолчал.

— Вам нездоровится? — спросил Тентенников.

— Нет, почему же… Только прошу вас: ненадолго оставьте меня одну.

Покачав головой, он вышел из комнаты и вернулся только через полчаса.

Наташа сидела на табуретке, горбилась, платком вытирала слезы. Она принялась расспрашивать Тентенникова, как живет Глеб, курит ли, хорошо ли питается, заштопаны ли у него носки, и своими, как показалось Тентенникову, лицемерными вопросами так рассердила его, что он не удержался и сказал:

— Вам впору было бы о других делах подумать, а не о старых носках Глеба.

— Я виновата, знаю, — просто сказала она.

Молча просидели они часа полтора. Потом Тентенников, которому тягостно было молчание, ушел из халупы — по делам, как он объяснил Наташе, а на самом деле потому, что не хотелось оставаться в одной комнате с нею. Казалось, будто даже молчанием укоряет она его за грубые и неприятные слова…

Долго ходил он по аэродрому, сердясь на вздорную, по его мнению, Наташу, на бесхарактерного Глеба, на Васильева, которому он ничего не мог простить. Надо же было случиться, что в это самое время Васильев, возвращавшийся с Марией Афанасьевной из лесу, встретил летчика.

— Что вы так помрачнели, коллега? — насмешливо сказал поручик, красивыми наглыми глазами в упор глядя на Тентенникова.

— Мне-то мрачнеть нечего. А вот к Победоносцеву жена приехала, — со злостью ответил Тентенников. — Понятно?

Торопясь, словно боясь погони, заспешил Васильев со спутницей к своей халупе. Так и не выходил оттуда весь день…

Быков старался связать неожиданный приезд Наташи с тем случаем, свидетелем которого стал он в городе, и никак не мог понять, почему понадобилось Наташе встретиться с мужем.

В то время как приятели молча прохаживались по полю, Наташа и Глеб сидели у окна в душной халупе. Глеб тихо спрашивал, положив большую руку на плечо жены:

— А помнишь, как я пришел к тебе, когда брат мой застрелился?

— Трудные были дни тогда, — ответила Наташа, — разве можно забыть их!

— Потом приехала Лена…

— Горе, кругом горе, — ? вздохнула Наташа. — Она мне писала недавно, спрашивала, как ты живешь. Что я могла ей ответить?

— Я знал, что ты придешь…

Он поднялся со стула, медленно заходил. Большое тело его казалось огромным в тесной и низкой халупе. Наташа смотрела на Глеба с той же страдальческой улыбкой, с какой встретила сегодня Тентенникова.

— Как ты добралась?

— Солдаты подвезли.

Наташа подошла к мужу и, взяв его руку, приложила к своему горячему лбу.

— Знаешь, как это бывает в жизни… ведь человек не властен над своими чувствами, и мне кажется почему-то, что о минувшем даже и говорить не стоит: рассказать невозможно, а понять и того труднее…

— Нет, я понимаю, но сегодня просто не хочется думать о плохом… А помнишь, как мы в тринадцатом году условились встретиться с тобой на маскараде?

— В Москве?

— Нет, в Петербурге. Кажется, в здании Калашниковской биржи. Я только что приехал тогда из поездки по провинции, а тебя не было дома: ты задержалась в мастерской…

— Помню, помню! — радостно вскрикнула Наташа. — По телефону ты мне позвонил, сказал, что домой попасть не можешь, — прислуга ушла и унесла ключи.

— Потом мы условились, что ты из мастерской пойдешь в прокатную, возьмешь любой костюм и приедешь на бал, я тоже буду в маске. Мы должны были искать друг друга, а если не найдем, то сговорились встретиться в полночь у оркестра с левой стороны, за проходом.

— И сразу узнали друг друга, — снова обрадовалась Наташа. — Я узнала тебя по длинным ногам и по тому, как горбился ты… Да, да, — улыбнулась она, — и по тому, как сутулился…

Она снова рассмеялась.

— Если твои товарищи не прогонят, я у вас тут и кочевать останусь, — сказала Наташа.

— Устроим, обязательно устроим. Я сейчас с ребятами договорюсь…

Он выбежал из комнаты, чтобы позвать приятелей, и удивился, заметив, что они молча прохаживаются неподалеку от халупы.

— Чего же вы не входите? — спросил он Быкова и Тентенникова.

Летчиков удивила веселость Глеба и спокойная, ясная улыбка Наташи.

— А мы сидим, вспоминаем, — сказал Глеб, — до того довспоминались, что обо всем позабыли, даже о войне.

— Глеб сегодня был молодцом в бою, — сказал Быков, пристально поглядев на Наташу.

— Серьезно? — спросила Наташа. — А он не говорил ни слова о бое…

— И победу какую мы с ним одержали! Два аэроплана сбили.

— А он-то, скромница, промолчал…

— Не до того, небось, было, — ехидно заметил Тентенников.

Пришел денщик с кипящим самоваром, поставил стаканы, достал сухари и ушел так же бесшумно, как пришел, не промолвив ни слова.

— Наталья Васильевна ночевать останется у нас. Поздно уж ей возвращаться сегодня в госпиталь.

— Мы с Петром устроимся на ночь в канцелярии, — сказал Тентенников.

— И я с вами, — промолвил Глеб, к удивлению приятелей. Теперь им ясно стало, что примирение не состоялось. Но оба они никак не могли понять, почему же так весело и радостно смотрит Наташа на мужа и ловит каждое его слово.

— А я вам новость сказать хотел, — пробормотал Глеб и, наморщив высокий лоб, тихо сказал. — Мы с Наташей будем порознь жить после войны.