Небо и земля - Виссарион Саянов

«Должен ли я рассказать о случившемся Глебу? Пожалуй, должен: ведь Наташа — жена Глеба, но говорить о случившемся сейчас — значит так огорчить Глеба, что он решится на любую глупость».

В дверь постучали, и Васильев вошел в номер.

— Вы готовы? — спросил он Быкова спокойным, ровным голосом, не выдавая своего волнения, но стараясь не поворачиваться к летчику той щекой, на которой еще багровел след пощечины.

— Готов, — глухо ответил Быков, сдерживая свое раздражение.?

— Скоро поедем. Уже запрягают.

— У меня сборы короткие.

Быков долго не вступал в разговор со своим спутником, но поручик был сейчас особенно словоохотлив, словно хотелось ему отвлечься от воспоминания о ссоре с Наташей. Снова заговорили о Пылаеве.

— Я одного не понимаю, — сказал Быков, — как формируются такие летучие отряды Союза городов? Там же немобилизованные люди служат.

— Нет ничего легче, — ответил Васильев. — Собирается несколько человек, иногда даже и совсем незнакомых, раздобывают деньги у жертвователей или сами вносят и обращаются в Союз городов. Союз городов тотчас формирует отряд. Вот и катят на фронт голубчики раненым помогать.

— Да ведь таким путем шпионы могут на фронт пробраться!

— Пробираются, — спокойно ответил Васильев.

Он помолчал и тихо сказал:

— Бисмарк говорил, что он войну в семидесятом году благодаря шпионам выиграл. И в нынешнюю войну немецкая разведка не дремлет. Был даже случай в городке, когда неожиданно одного Местного обывателя в шпионаже уличили. Была у него отличная голубиная охота. Сапожник, живший по соседству, своих мальчишек выучил из рогаток голубей убивать: поджаривали да ели вместо куропаток, хоть и не полагается — святая птица. Случалось, что иной раз мальчишки под крылом записочки какие-то находили. Они их показали знакомому офицеру. Тот посмотрел, удивился, отнес в штаб. И что же? Оказывается, голуби из германского тыла к нам возвращались.

— Давно дело было?

— В прошлом году. А вообще говоря, способов войны немало. И один есть особенный: приходится и наших агентов высаживать в тылу неприятеля, — сказал Васильев. — Вот вы плохо говорите о Пылаеве, а я доказать могу, что он — человек иного склада, чем вам кажется.

В отряд приехали поздно вечером. Тентенников и Победоносцев еще не вернулись из города: до сих пор не отгрузили бензин. Узнав об этом от делопроизводителя отряда, Васильев опечалился:

— Только что с нарочным приказ доставлен из штаба корпуса: требуют завтра произвести воздушную разведку и фотосъемку; придется вам на последних остатках бензина лететь с наблюдателем.

Быкова обрадовало, что кончается вынужденное безделье и начнутся полеты. Он сразу лег спать, а на рассвете был уже в ангаре.

Механики вывезли из ангара нарядный «ньюпор». Снова почувствовал Быков знакомое волнение, — каждый раз, когда брался он за ручку, казалось ему, что совершает первый полет… Аккуратный и методичный, сыздавна он вел запись своих полетов. С тех пор как записал он первый полет, прошло шесть лет. Сколько городов, названий самолетов, марок моторов значится в маленькой записной книжке! О каждом из своих полетов Быков мог вспоминать подолгу. Чего только не случалось с ним за шесть лет, в каких переделках он не был?

Сегодняшний полет был его пятисотым полетом. «Сколько раз еще суждено мне взвиваться ввысь?» — думал Быков, взявшись за ручку, когда моторист «спросил контакт».

Снова прошли перед ним полеты давних лет, друзья-механики, хозяева, пассажиры.

Первые победы на международных состязаниях, портреты в газетах, выпущенные каким-то пронырливым дельцом папиросы «Быков», — отошедшие навсегда шумно-бестолковые годы…

Он одним из первых в России придумал тогда простое приветствие, которое так полюбили летчики: «Доброй посадки».

Он всегда предъявлял высокие требования к летчику и много требовал от самого себя, сурово осуждал других за неправильные поступки, но ничего не прощал и себе. Летчик в небе одинок. С врагом он обычно дерется один на один, и мало здесь храбрости, нужна, обязательно нужна высокая убежденность и честность… Кто проверит его слова, если бой происходил не над своими позициями? Значит, всегда нужно говорить правду, как бы горька она ни была…

Когда-то старинный воздухоплаватель, поднявшись на воздушном шаре, сказал: «Я — единственный человек на всем пространстве, освещенном солнцем».

Да, пройдет несколько мгновений, и он сможет повторить эти слова о себе… И он представил небо, которое увидит пилот в будущем, пролетая в стратосфере. Какое там небо? Он слышал от Ружицкого, что оно должно быть темным, как матросский бушлат…

Короткая пробежка по полю, и вот уже синева со всех сторон, и ветер бьет в лицо…

На самолете вооружение, которое грозным становится в небе, — пулемет с пятью сотнями патронов для воздушного врага.

Земные заботы, недавние радости и печали забыты, словно ушли навсегда. Теперь тело свое уже не ощущал Быков отдельно от машины, точно и рули, и плоскости крыльев, и винт, и мотор были продолжением его собственного тела.

Самолет летел на высоте семисот метров. Сто верст надо было пройти, чтобы добыть сведения, затребованные командованием корпуса, стоявшего на самом южном участке фронта.

Вскоре раскрылась перед Быковым величественная панорама Буковины — страны, помнившей еще столетия назад первых русских. Вздымались к небу зеленые горы, и в светлых просветах между ними желтели пески, дымились болота, узкими лентами свивались дальние горные реки, а в стороне синело озеро.

Самолет шел на запад. К австрийской стороне горы становились выше, и самолет летел теперь уже на высоте в тысячу метров.

Белыми отмелями среди черного разлива холмов казались деревеньки. Сегодня впервые летчик увидел Буковину.

О Буковине часто рассказывали в отряде. Полюбилась она солдатам. Глеб достал где-то изображение древнего герба Буковины, — на светло-золотом поле большая голова буйвола, с отвислыми ушами, приплюснутыми рогами. Теперь ветер бил в лицо, и Буковина проплывала за белыми отмелями. Как светлые прожилки в камне, вились горные реки по склонам широких хребтов, и на десятки верст тянулись буковые леса.

Быков обернулся: наблюдатель смотрел в глазок фотографического аппарата. Снизившись, Быков тотчас увидел темные тени, движущиеся по шоссе, и понял: здесь накапливаются резервы противника. Наблюдатель привстал, ткнул пальцами летчика в спину.

Запрятанные в лесу батареи били шрапнелью по самолету. До аэродрома теперь было не менее ста верст.

Снова открывалась внизу зеленая родина бука. По дорогам, от края до края, двигались части и обозы противника. За горами блестели реки, маячили крыши домов, дымились костры на берегах маленьких деревенских прудов, сверху похожих на осколки разбитого зеркала.

Отрулив, Быков спрыгнул на землю. Его встретили летчики, мотористы, мастеровые. Тентенников стоял в стороне и раскуривал трубку.

— Наконец-то! — радостно улыбнулся Глеб, подбегая к приятелю. — А то мы уже побаивались: не случилось ли чего…

— С прапорщиком Быковым? — усмехнулся наблюдатель — молодой унтер-офицер с загорелым безбровым лицом. — С ним легко летать: как на качелях качаешься.

Быков хотел рассказать Глебу о полете, но вспомнил вчерашнюю сцену у подъезда гостиницы, испуганное лицо Наташи и не смог вымолвить ни слова, только пожал крепко руку Глеба, притянул приятеля к себе, ласково потрепал по плечу.

Назавтра наблюдатель повез в штаб корпуса донесение и вернулся к вечеру; начальник штаба объявил благодарность за хорошую фотосъемку.

Глава четвертая

Русская девятая армия стояла в ту весну между румынской границей и маленьким городком на Днестре; на пространстве в девяносто верст держали фронт сто семьдесят тысяч человек.

Девятая армия, в 1915 году отступавшая под натиском германо-австрийских сил, оправилась на новых рубежах и несколько месяцев почти не меняла позиций.

Быков часто размышлял о дальнейшем ходе войны. Царское командование не умеет вести войну, проигрывает кампании, не умеет или не хочет бороться с немецкими шпионами, наводнившими все части армии, не снабжает войска снарядами, патронами, обмундированием, хлебом, и война неизбежно будет проиграна. Быков вспоминал слова Николая Григорьева: когда солдаты устанут от поражений, никакая сила не сможет повести их в наступление. Тогда-то и начнется революция.

О близости революции Быков говорил и своим друзьям. Они еще не понимали по-настоящему его слов в ту пору. Было у них смутное предчувствие предстоящего изменения жизни, и очертания будущего казались еще неясными, словно вершина далекой горы за туманной дымкой. Но раз Быков уверенно говорит об этом будущем, значит, он видит дальше, чем они сами. Допоздна засиживались приятели в своей халупе, беседуя о близком и в то же время таком далеком завтрашнем дне. Быков сказал однажды, что народ теперь уже не выпустит оружия из рук и найдет ему нужное применение.