Механист - Вадим Вознесенский

Даже Драконы, или как их там, в Мертвой звезде, корабле-улье — не кара и не воздаяние, а вполне закономерный процесс смены биоценоза в отдельно взятом пространстве. Во многих, кстати, мирах — благополучно произошедший. Рептилии, Млекопитающие, насекомые — схема отработана, подвинься, венец эволюции. Венок к твоему надгробию.

Ибо не встречается в Природе ни Добра, ни Зла, бывают лишь разные обстоятельства и точки зрения. Плюс — Безграничное и отдельно вселенское равнодушие. Зато все, в кого ни ткни, — чистенькие.

Богдан кивнул — все правильно:

— Знаешь, кем оказался для Драконов тот, кто убил матку? Считай, уничтоживший весь их род?

— Любить сильнее его точно стали.

— И ненавидеть тоже. Кем был — тем и остался. Недоразумением. Драконы — очень разумные твари. Их режешь, а они поют в мозги, что ничего изменить уже нельзя.

Вот только людям от этого не легче…

Венедис выругалась. Яростно, видно — тема царапала ее за живое.

— Мы не Драконы! Гибель одного мира никак не скажется на Безграничном. И это правда. Но! Тогда и спасение мира не окажет на него никакого влияния. Кто может запретить мне пытаться? Скажи, — девушка посмотрела в глаза Убийце, — ты ведь сожалеешь об убитых сегодня?

Богдан не отвел взгляд:

— Нет.

Девушка опешила — ожидала другого ответа.

— Но ты говорил…

Убийца поднялся. Покрутил в руке все еще дымящуюся трубку и бросил ее в костер. Развернулся спиной к огню, словно хотел что-то рассмотреть в темноте. Помолчал таким молчанием, какое не стоило прерывать — в ожидании Истории.

— Однажды… давно, далеко отсюда на юге, я со своим отрядом перешел пустыню, чтобы уничтожить очередного Принца. Дракон устроил свое логово в одной из гигантских древних пирамид. Кто их построил еще на заре человечества и зачем — неизвестно, было время, их использовали как гробницы, но видоки, пришедшие со мной, говорили, что в коридорах удивительным образом резонируют мысли. Их же, Драконов, притягивает ко всяким неоднозначным местам — этот вон, Последний, искал способ полететь к звездам, а тот, в пирамиде, — докричаться. Мы их так и находили…

А вокруг пирамид простирался город. Огромный, что по тем, что по нынешним временам. Варвары, пришедшие с севера, недоумевали — как можно прокормить этакую уйму народа, собравшегося в одном месте? Оказалось — можно. На берегах протекающей через город реки были устроены фермы — ежегодные половодья обогащали землю питательным илом, а погодные условия позволяли получать несколько урожаев в год. В пустыне поддерживались в исправном состоянии пятивековой давности ветряные станции, от них по хорошо экранированным, чтобы не нарушать информационные потоки, кабелям электричество подавалось к орошающим поля насосам. В городе расцветали ремесла и алхимия, мистика и геометрия.

Отряд пробрался в город не по реке, а со стороны пустыни, ночью, под сложным мороком, напущенном ведунами, — незамеченный. Варвары устроили резню в прилегающем к пирамидам храме, ворвались в логово, убили Дракона и ушли через барханы к морю. За ними, конечно, снарядили погоню, но настичь отряд удалось только на берегу, и то — в горном ущелье трехтысячное войско преследователей задержал один-единственный человек. Но с пулеметом.

Если кто-нибудь знает, что это такое.

Варвары успели погрузиться на корабли, а раненый пулеметчик затерялся среди скал. Вроде бы тело видели на камнях под обрывом, пока его не забрали волны. Но даже если он тогда и не погиб, остаться в живых в тех бесплодных землях было невозможно…

— Но я выжил. Прошло чуть больше года, и я снова оказался в том городе. Ветряки уже не работали, земля вдоль реки растрескалась, город вымер. Я не мог поверить, но за какие-то четырнадцать месяцев один из самых процветающих известных мне городов полностью поглотила пустыня. Все — мастерские, лаборатории, храмы. Как от нейтронной бомбы: вспышка — и ни-ко-го. Или, может быть, год назад мы видели только мираж…

Богдан опять помолчал, он как будто сожалел, что выбросил трубку.

— После меня всегда остается пустыня. В одном месте попытка возродить техногенную культуру закончилась травлей видоков. В другом — закон, предписывающий проверять в магистратуре уровень ментальных помех в радиоэлектронных устройствах, перерос в охоту на механистов. Даже у Драконов, чужих, — и то получалось лучше.

Убийца развернулся, и разрази Старьевщика гром, если в глазах этого сомнительного героя не блестела влага.

— Мне не жалко тех немногих, про которых ты спрашивала, девочка. Они капля в море. Я просто не хочу больше ни в чем участвовать. Умываю руки.

Вик искоса глянул на Венедис — если она все еще собирается заполучить Богдана в помощники, то сейчас — самое время. Сейчас, как никогда, убийца готов слушать — он раскрылся. Сам же Старьевщик под прозаическим поводом, что пора бы отлить, ушел искать выброшенный кристалл. На всякий случай — Вик теперь знал, кто виноват в смерти Учителя. И тысяч других механистов.

Пусть будет.

А Венди направилась к Убийце. Приблизилась вплотную и опустилась на колени. Что ж, история Богдана была грустной и величественной — как раз для женских ушей. Кажись, поплыла дамочка не слабее рассказчика.

— Их всех еще можно попробовать спасти. Прошу тебя.

Богдан присел на корточки:

— Кого — всех?

— Убитых сегодня. И раньше.

— Миллионы. Миллиарды?

— Всех.

— И как?

— Отпустить.

Убийца провел ладонью по волосам:

— И для этого снова надо убивать? Твоего правильного Дракона? Ты ведь даже не знаешь, где его искать…

— Есть места, в которых можно получать ответы.

Горькая ухмылка.

— У воронки от мегатонного взрыва? Возле обшарпанного парогенератора?

Девушка улыбнулась. Вику, уже вернувшемуся с найденным контейнером, показалось — призывно.

— Не обязательно там. Здесь. Тут умирали почти что боги. Такие жертвы истончат мембрану реальности даже в очень инертном мире.

В капонире с продавленной крышей никогда не построят храма. Но, возможно, какой-нибудь отшельник набредет на странное место и останется в нем надолго. Кем он станет — целителем или порчельником, — зависит от иронии вероятностей. Слишком много здесь будет всего намешано — и любви, и ненависти.

— Чем я могу тебе помочь? Отгонять демонов?

Венедис достала из сумки несколько пузырьков, Вик узнал их — гинкго билоба, замешанное на разной гадости, и всякий неперевариваемый винегрет от Сергея Рокина. Кому и как девушка собирается задавать вопросы, если, со слов алхимика, часть компонентов зелья проветривают память, а другие — почти что яды?

— Богдан, ты будешь спрашивать.

— А мне уж показалось — придется глотать эту парфюмерию, — улыбнулся Убийца.

Зная, из чего это сделано, Старьевщик бы тоже отказался.

— Это для меня. — Венди расставила склянки в определенном порядке и начала инструктировать Вика: — Возьмешь мою руку и будешь выливать содержимое в рот после каждых ста двадцати ударов пульса. Ну, плюс-минус десять. После вот этого состава пульс замедлится раз в десять, заметишь. Тогда — после двенадцати. Только ничего не перепутай. Пожалуйста. В конце удары прекратятся совсем — могут быть судороги. Это нормально. Если через час я не вернусь — можешь попробовать реанимацию. Дыхание рот в рот и непрямой массаж сердца. Иногда помогает.

Насчет реанимации Вик не прочь был бы предложить потренироваться, но Венедис выглядела слишком серьезной.

— Пускай бы он тогда и спрашивал, — кивнул Убийца на Вика.

Девушка разложила на земле одеяло и улеглась на спину. Механист опустился рядом на колени и взял в ладонь ее запястье.

— Вы оба можете вопрошать. Просто, — Венди посмотрела на Богдана, — мне кажется, из вас двоих только ты понимаешь, что такое «молиться».

После этого она выпила первый пузырек, сморщилась.

— Э! — позвал Убийца. — А че спрашивать-то?

— Тебе виднее… — Голос Венди приобрел тягуче-мечтательную интонацию. — …Помнишь, мы говорили о твоей цене… и о близких сердцу богах…

Язык уже еле ворочался, глаза закатились. Вик к тому времени уже досчитал до двадцати.

Минут пятнадцать не происходило ничего.

Вик, за неимением других авторитетов, поминал Палыча. Вспоминалось как-то легко — без грусти, сожаления и даже без ненависти к его убийцам. Только хорошее. Но без ответной реакции — ну какой из Дрея бог?

Килим посапывал, свернувшись калачиком, но у него сон стал нервный, он что-то быстро шептал на вогульском и то и дело шумно ворочался. Короче — отвлекал.

Богдан, наоборот, сидел неподвижно, смотрел в одну точку, но ни молящимся, ни камлающим не выглядел — сидел и раздумывал о чем-то своем, убийственном.