Осколки тени и света - Мара Вересень
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Можно сказать ходил в почтовое отделение за подарком. Ну вот, обнимаю, весь в прожженных вашими взглядами дырах.
— Вы огнеупорный. И снова врете.
— Но вы же взбодрились…
— Матушка, ирья Мелитар, — раздался позади парнишечий, чуть сиплый голос, оборвав морок-видение.
Она убрала озябшую руку с теплого камня и обернулась. Олька приплясывал босыми пятками на каменистой холодной по утру земле.
— Мамка завтракать зовет. Блинцы, — уточнил он, щенячьи заглядывая в глаза, и сглотнул набежавшую слюну.
— Завтракала уже. Опять голопятый? Давно в горле скребло?
— А вы идите скорей, — Ольгерт прижал замерзшие пальцы к голени и застыл цаплей, на одной ноге, такой же взъерошенный и темноволосый, каким Мелитар помнила внука. Ольке сейчас как раз столько, сколько было Инекаю, когда она его глазами видела крайний раз.
Про внука вспоминала не часто. Лишний раз вспоминать — своей волей притягивать, а ему и так довольно. Живой и живой, только не понятно, далеко или близко — одинаково слышится. Заговоренный шнурок носит, как просила, и семейную реликвию еще изтогомира принесенную. И все вроде у него как всегда, но как-то маятно последние дни. Будто кто за нитку на свежем шве дергает и глядит недобро. Надо Стражу сказать, чтоб вдоль границы прошел или отправил кого вязь проверить, а то и обновить. Граница-то с проклятыми землями рядышком. Дурное мостом не пройдет, обережные камни не пустят, туман запутает, да и выведет обратно. Родная кровь пройдет, званая кровь пройдет, привязанная кровь пройдет. Но только с чистым сердцем.
Новый Страж годный мужчина, но жизнью битый везде, всяк и жестоко. Сразу ясно было и без рассказов. Ему все равно через пару дней новых настоек надо, Мелитар как раз и отнесет, и скажет. Сегодня. И пусть бы уже вылезал на свет почаще. А то сидит впотьмах, упырь упырем, девки с молодицами все крыльцо в охоронце истоптали и головы сломали, какую бы напасть измыслить, чтоб лишний раз заглянуть. В дом к нему не суются. Еще чего не хватало — за мужиком бегать, хоть и чужак, и ирийский закон ему вроде как и не закон, но раз в общину приняли… Темное дело.
— Ирья Мелитар, идете? — продолжал канючить Олька.
Ирья Мелитар. Вот так, без фамилии. Или матушка. Потому что глава общины и мать всем прочим по закону. Собственная мать Мелитар была отсюда, из Иде-Ир. Ушла следом за заезжим охотником из Дейма. Если бы наоборот — Мелитар обратно может и приняли, но старшей бы точно не выбрали. У ирлингов старшие — женщины, и детей считают по матери, а не по отцу. Что по отцу считать? Он сейчас тут, а завтра фьють и усвистал, только сквозняк от крыльев. Крылатую душу разве к дому привяжешь? Здесь муж да жена, пока между двоими любовь, а если любви не стало и жить рядом незачем, только обиды плодить. От любви дети родиться должны, а не обиды. С пришлыми иначе. Если отцова кровь верх возьмет — именуют по отцу, если материнская — по матери.
— Иду, — все же отозвалась она, но пошла не обратно к своему дому, а вниз, по тропе, к воротным камням. Сердце в груди давило и хотелось бы быстрее, а быстрее никак. Выдернутая из плетня палка помогала, да не помогла — не успела дойти. Несчастье вошло первым.
— Олька, за… зайцем в охоронец за… за Стражем, две беды пришло, мне да ему, — задыхаясь, давно так не бегала, велела Мелитар увязавшемуся следом парнишке, а сама — к воротам. И палка пригодится.
9. Лайэнц
Задолго до
Приглашение прибыло еще неделю назад и Лайэнц ходил вокруг него кругами, не зная, что и думать. С чего бы его, начинающего магтехника, известного в весьма узких кругах таких же начинающих и малоизвестных, пригласили на помпезное мероприятие в Лучезарию, а точнее — в Фалмари. Случалось, эльфийские анклавы устраивали “пир на все королевство” с кучей приглашенных, но где Лайэнц Феррато, а где старейшина Эста Эльве Фалмари, чьей рукой было витиевато подписано под несколькими строками шаблонного текста. Любопытство, которое отец Лайэнца считал чрезмерным и всячески пытался обуздать, разошлось не на шутку. Покусав в раздумьях полезший коготь, Лайэн решил ехать. Даже если отец откажется чуток профинансировать, не критично. Есть еще более лояльный дядюшка Лодвейн, всегда готовый поддержать безобразие.
Но отец внезапно решил, что такое мероприятие — дело нужное, так что Лайэнц прибыл во время и вид имел достойный, хоть немного растерянный. Он так неуверенно протягивал приглашение на входе, что это приглашение изучали с особым тщанием довольно долго. Даже небольшая, вежливо покашливающая очередь из других гостей собралась.
Навпечатлявшись от блеска, шика и красот, Лайэнц уединился с блокнотом и вполне плодотворно провел большую часть вечера. Музыка не утомляла, кружащиеся под нее пары напоминали бегунки, поршни и колесики в механизме движителя, над которым Лайэнц сейчас корпел, а захваченное со стола блюдо с бутербродиками давало достаточно энергии для работы — карандаш так и шуршал.
— Устал?
Голос был как звук скользящего по бумаге грифеля, и в первое мгновение Лайэнц решил, что у него крышка хлопнула, потому что карандаш заговорил. Он дернулся и поронял добро на пол. Сунулся поднимать и обнаружил, что рядом стоит еще один стул, а на стуле эльф сидит. Старый. Видеть старых эльфов Лайэнцу не приходилось. Даже слышать о них не случалось. Блокнот снова упал, подломив страницы, карандаш ткнулся в ноги “соседу” по зашторью.
Тонкая рука с потемневшей от времени кожей довольно ловко сцапала беглеца и протянула. За карандаш было немного неловко, его кончик и середина носили следы усиленной работы мысли. Кончик — особенно.
— Любимый? — полюбовавшись следами от клыков и как-то тепло улыбаясь, спросил странный эльф.
Лайэнц кивнул.
— У меня флейта была, — поделился «сосед». — Белая, с розоватыми прожилками, очень красивая. Все думали, что она из кости, но на самом деле она была деревянной, просто дерево очень непростое. Таких в этом мире нет. Даже в том мире, где оно было, их было всего… Мало в общем.
— Где она сейчас? Ваша флейта? — вежливо поинтересовался Лайэнц.
— Она на самом деле даже не моя, моего отца. Просто когда мы уходили из мира можно было взять с собой только одну вещь, а флейта одинаково хорошо годилась как память об обоих родителях. Потом так случилось, что я ее отдал.
— Кому?
— Своему сыну. Если бы только моя
