Рожденная революцией - Алексей Нагорный

В альбоме были обыкновенные семейные фотографии. Витька взял альбом:

– Не знаю, что делать.

– С ним нужно начать разговор, – подошла Маруська. – Я берусь.

– А бухгалтер-то наш, оказывается, стрелок охо-хо! – вдруг сказал Витька и показал красиво оформленный диплом за отличную стрельбу на имя Ровского. – Глядите-ка! – Витька вытряхнул из альбома старенькую помятую фотографию. На ней были сняты трое мужчин и девочка-гимназистка. – Вот мы что искали! Вот! – Витька не скрывал торжества. – Нина, – частил он, – ее ни с кем не спутаю, а это – Ровский! А вот мой – Чеботарев… Длинный… Третьего не знаю.

– Пермитин, собственной персоной, – сказал Коля. – Вот так Витя. Ты, конечно, молодец…

– А почему конечно? – обиделся Витька.

– Нина всех знала, – мягко сказала Маруська. – Сам видишь. Если бы ты правильно себя повел тогда, – она бы и нам помогла, и жива осталась. – Маруська вздохнула. – Вот так-то.

– Она, конечно же, догадывалась, почему угробили ее жениха, – сказал Коля. – Даром он, что ли, сменил имя и фамилию? Она наверняка знала об этом!

– Ну? – торжествующе спросила Маруська. – Мое предложение в силе? Можем браться за Ровского!

– Можем, – согласился Коля.

…Конвойный усадил бухгалтера на стул и вышел.

– Я старый, больной человек, – горько сказал Ровский. – Я целиком и полностью в вашей власти, – это я понимаю. Но вы тоже должны понять – я ни при чем! Имейте хотя бы сочувствие к моему горю!

– Значит, эксперимент с деньгами и с чемоданом ничего не доказывает? – спокойно спросила Маруська.

– А что он, по-вашему, может доказать? – удивился Ровский. – Простое совпадение, вот и все. Ну, влезли все деньги. Так вы суд еще не убедите, что деньги взял я. Кто видел?

– А это? – Маруська положила на стол фотографию из альбома.

Ровский водрузил очки на нос и долго изучал фотографию. Потом снял очки, аккуратно сложил их в футляр и попросил:

– Велите принести папирос. Свои искурил, а носить передачи некому. Я «Звезду» курю, скажите там.

Пока милиционер ходил за папиросами, Ровский задумчиво барабанил пальцами по столу. Получалось нечто вроде марша.

– Вы не помните, – оживился он, – какие были парады на Марсовом или на Дворцовой? Восторг…

– А если ближе к делу? – холодно сказала Маруська.

– Пермитин нашел меня год назад. Решили: как только в кассу поступит куш – возьмем.

– План? – спросил Коля.

Ровский прищурился:

– Придумал Пермитин. Смысл был в следующем. Я устраиваю в охрану своего человека, он нам помогает взять деньги.

– Кто этот свой? – спросила Маруська. – Томич?

– Да. Томич человек в общем-то безобидный, безвредный, к тому же я его знал хорошо, так как еще до революции юнкером он бывал у хозяина. Боялся Томич, что за службу у Юденича вы его отправите на Соловки, вот и жил полулегально, под чужой фамилией. Я его припугнул, он сначала согласился, а когда узнал все в подробностях – наотрез отказался. Убивать надо было, а на это далеко не каждый способен.

– Почему вы его не вывели из дела? Не устранили? – спросил Витька.

– А поздно было, – вздохнул Ровский. – Решительный день на носу, Томичу назначено за деньгами ехать, – кем его заменить? Тем более, и куш такой – закачаешься: задолженность шла с получкой. Когда еще такой случай выпадет? Решили действовать.

– Чем же вы Томича убедили? – спросил Коля.

Ровский затянулся и погасил папиросу:

– Я ему сказал: выдашь нас или откажешься, – я убью Нину. Сам убью.

– И… убили бы?

– Убил бы, – спокойно сказал Ровский. – Я всю жизнь спину гнул, лакеем был, хамом. Мне за шестьдесят. И вот – пришла свобода! Долгожданная! А я – в кусты? Нет-с!

– Какая свобода? – не понял Витька.

– Семьсот тысяч-с… Молодой-с человек-с, – с чувством сказал Ровский. – Впрочем вам не понять. Молоды вы…

– Сколько предназначалось вам? – спросила Маруська.

– Пополам. Поровну. Пермитин, хотя и жулик, но человек справедливый. Остальное – знаете. В очередь я бегал, приучал всех к тому, что всегда первый, всегда с чемоданчиком. Так привыкли, что год за три посчитали – небось слыхали: «Ровский, мол, три года подряд первым оказывался у кассы». Нет, не так это. Ровно год. А в тот день я взял заранее приготовленный – только фальшивый – приказ на ревизию, я его сам напечатал и минут за пятнадцать до прибытия денег – шасть к Тихонычу в кассу! Он пустил, правда, после того, как я ему этот приказ в окошечко сунул. Велел ему посторонним не открывать, никого не пускать. Он дисциплинированный был старик. Потом пришли Томич с Ивановым, а с ними Евстигнеев с деньгами. Томич бледный, дрожит, я вижу – вот-вот он выдаст, ну и без долгих разговоров сунул им приказ под нос, чтоб они «атанду» не подняли. Само собой, Тихоныч подтвердил мои полномочия, а как они по местам разошлись, я их… Одним словом, положил. Троих из нагана Томича: Иванова, Тихоныча и Евстигнеева, а самого Томича я из своего нагана застрелил. Номер сто тринадцать пятьсот шестнадцать, как сейчас помню. – Ровский схватил пачку с папиросами, трясущимися руками вытянул одну и, ломая спички, закурил.

– Умеете стрелять, – сказал Витька.

– Вы видели мой диплом, – равнодушно заметил Ровский. – Всю жизнь так называемое «общество» отвергало меня – рылом не вышел, так я им назло ихними цацками вроде стрельбы лучше их самих в сто раз владел! Большие деньги платил за науку.

– Почему ваш наган оказался в руке покойного Иванова? – спросила Маруська. – И где личное оружие самого Иванова?

– Свой наган я сунул в руку покойника, чтобы вы подумали – это он Куликова расшлепал в порядке обороны. А его наган сто восемьдесят три двести пятнадцать я за ремень сунул, а потом в Неве утопил, с Троицкого моста бросил. И второй наган утопил там же – тот, что накануне Томичу заменил.

– Надеялись, что номера оружия проверять не станем? – уточнил Витька.

– Уверен был, – вздохнул Ровский. – Все налицо, чего тут проверять? К тому же мне Иван Пермитин голову задурил. Они, говорит, то есть вы, щи лаптем хлебают. Им, говорит, до сыскарей царских ох как далеко!

– Ошибся дедушка Пермитин! – подмигнул Витька.

– Ошиблись мы, – согласился Ровский.

– Оружие Томичу, говорите, накануне заменили, – вступила в разговор Маруська. – Объясните, как?

– Да просто, – Ровский вяло махнул рукой. – Он дежурил, я в караулку зашел. Я часто заходил, все привыкли, внимания на меня не обращали. Играют в домино. Я улучил момент – кобура на стене висела, наган взял, а свой сунул. Оба этих нагана – и для замены Куликову, и тот, из которого я стрелял, – Чеботарев, штабс-капитан, добыл. Где и как – у него спросите… – Ровский улыбнулся. – Шума мы не боялись, стены в три метра, Пермитин уверен был. Да вы небось и проверили уже на шум. Дальше и совсем просто. Вышел из кассы, бегом вниз. Жду. А как первый человек в парадное вошел – я перед ним громко: топ-топ, топ… Вот и получилось, что я у кассы первый.

Коля смотрел на Ровского и думал о том, что этот бандит и убийца не только не сожалеет о случившемся, но, наоборот, самовлюбленно упивается своей дьявольской изобретательностью.

– Кто убил вашу дочь? – спросил Коля.

– Не понимаю вопроса. Вы же знаете, – Длинный… Чеботарев, одним словом. Не кто, а «почему», – с оттенком превосходства добавил Ровский. – Потому что мы знали, что она получила какую-то записку. Мы знали, она пойдет на свидание. Чеботарев решил за ней посмотреть. Вашего сыскаря он узнал. И решил не рисковать.

– А как вы сами относитесь к смерти дочери? – спросила Маруська.

Ровский посмотрел на нее холодными глазами:

– Я сожалею. Но дело есть дело. Меня расстреляют?

– Что, есть сомнения на этот счет? – не выдержал Витька.

– Да… Не сбылась мечта, – вздохнул Ровский. – Все суета сует и всяческая суета.

– И томление духа, – кивнул Коля. – Там еще одна мудрая мысль есть: «Не собирайте себе сокровищ…» Не помните?

– Вот оттого, что забыл, оттого и погиб, – сказал Ровский.

– Да не оттого, – усмехнулся Витька. – Что вы написали в записке, которую передали Пермитину у «Спаса на крови»?

– Что написал? – переспросил Ровский, и в глазах у него промелькнуло плохо скрытое торжество. – А ничего-с! Меня расшлепаете и хозяина – тоже… А денег вам не видать!

Наступил шестой день. Был трескучий февральский мороз, трамвайные провода на Невском обросли мохнатым инеем. Последние двадцать четыре часа Коля не покидал стен управления.

На совещании у Бушмакина старший группы наблюдения доложил, что Пермитин сутки никуда не выходит, – только дворника посылал за хлебом, колбасой и водкой. Два часа назад бывший владелец завода внезапно засуетился, начал собирать вещи.

– Придется его арестовать, – сказал Бушмакин.

– А деньги? – спросил Коля. – Вы же хорошо знаете эту публику. Раз мы реально не вышли на деньги – они замкнутся, пойдут под расстрел, но промолчат. Что мы вернем рабочим?