Предначертание - Вадим Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я здесь, Рэйчел, — он тяжело дышал, и на лбу его вздулись толстые синие вены и выступили капельки пота. Она никогда не видела его таким. — Я здесь. Я с тобой.
— Я…
— Попробуй пошевелить пальцами на руке. Пожалуйста, Рэйчел.
Она подчинилась. И почувствовала сразу себя всю – и руки, и ноги, — всё тело. Всю себя. Себя! И чуть не закричала от радости. Это было такое острое счастье – снова чувствовать себя всю, что слёзы брызнули у неё из глаз.
— Ну, вот, — он вздохнул. — Получилось. Видишь, моя девочка, как у нас с тобой всё получается.
— Ты обещал.
— Обещал. Я люблю тебя, Рэйчел, — Гурьев опустился перед кроватью на колени и сказал по-русски: – Мне осточертел английский, Рэйчел. Я люблю тебя.
— Здесь и сейчас, Джейк. Да? Я это запомнила.
— Нет, Рэйчел. Нет, моя девочка. Раз и навсегда. Прости меня, Рэйчел.
Она немного повернула голову и посмотрела на него. И вдруг – подняла руку. А он перехватил её в воздухе и прижался губами к ладони. Вот, подумал он. Наконец-то. Я так давно хотел сделать это.
Лондон. Май 1934 г
Отослав мальчика под надзором Осоргина домой на Мотли-авеню и велев моряку быть при оружии и готовым ко всяким неожиданностям, Гурьев позвал доктора Хадсона. Убедившись, что к врачу вернулась способность соображать и отвечать хотя бы междометиями, он начал отдавать распоряжения:
— Освободите оба смежных помещения и вынесите оттуда всю лишнюю мебель, кроме кушеток. В комнату слева принесите телефон с прямым выходом в городскую сеть и телефон для внутренней связи с персоналом госпиталя. Все ключи, включая дубликаты, отдать мне. Персоналу запретить вход без предварительного уведомления по телефону.
— Но в вестибюле у дежу…
— Молчать. Слушать. Выполнять, — от этого рычания на грани инфразвука у доктора Хадсона в буквальном смысле слова затряслись поджилки. До этого момента истинный смысл выражения – «затряслись поджилки» – был врачу неизвестен, несмотря на богатый клинический и житейский опыт. Доктор Хадсон поспешно закивал и поклялся про себя, что впредь будет крайне осторожен с привычными метафорами.
— Да, сэр. Не беспокойтесь, всё будет… как вы прикажете.
— Чудесно. В следующий раз, прежде чем давать мне советы, сосчитайте про себя хотя бы до трёх, договорились? — почти ласково проворчал Гурьев. — Скажите-ка, в госпитале есть охрана?
— Охрана, сэр?! Простите, я не совсем вас понимаю…
— Ясно. Кто-нибудь ведёт учёт посетителей?
— К-кажется, да… Я не могу ручаться, но…
В самом деле, подумал Гурьев, есть вещи, в которых японцы обогнали своих антиподов-британцев лет на триста. Такой бедлам в Японии просто невозможен. Ладно, реорганизацию и перестройку придётся отложить до лучших времён.
— Что?
— Что-нибудь… ещё не в порядке?
— Это вас, к счастью, совершенно не касается. Надеюсь, и не коснётся.
— Мне кажется, вам… тоже нужно отдохнуть.
— Больше вам ничего не кажется? — вкрадчиво осведомился Гурьев, с мстительным удовольствием наблюдая, как врач скукоживается под его взглядом. Он был готов размолотить этот госпиталь в щебёнку – вместе с персоналом и ни в чём не повинным оборудованием. Поймав себя на этом странном желании, кажется, ровным счётом ничем не обоснованном, Гурьев удивился и почти взял себя в руки, решив проанализировать своё настроение попозже. Похоже, мне и вправду требуется отдых, подумал он с неудовольствием. — Извините, доктор. Вероятно, вы правы.
— Хотите, принесу вам бренди? Или виски? Мне самому необходимо выпить, — робкая улыбка нерешительно прорезалась на лице врача. — Я до сих пор просто не могу поверить…
— На свете много есть такого, дружище доктор. Несите вашу выпивку, — вижу, вам без неё никак не обойтись.
Врач вернулся через несколько минут с бутылкой и двумя стаканами. Наливая себе и Гурьеву, он вздохнул:
— Я был в Мурманске, вместе с десантом, мистер Гур. Вы знаете, где это – Мурманск?
— Да. Знаю.
— Ужасное место. Невозможно представить себе, какой там дьявольский холод и ветер. Русские врачи научили меня пить спирт. Чистый спирт, которым дезинфицируют хирургические инструменты. Представляете? После него я могу выпить пинту виски, не поморщившись, — врач протянул Гурьеву на две трети наполненный стакан. — За скорейшее выздоровление графини. Надеюсь, вы когда-нибудь захотите рассказать мне, как вам удалось сотворить это чудо.
— Если вы доживёте, доктор, — усмехнулся Гурьев и двумя глотками выцедил содержимое своей посудины.
— Что?! — врач закашлялся. — Что вы хотите этим сказать?!
— Кроме меня и юного графа Роуэрика вы единственный, кому на данный момент известно о прогрессе. Если вы проболтаетесь – или каким-либо другим способом допустите утечку сведений о том, что в состоянии миледи наблюдается улучшение, — вы покойник. Вы ведь понимаете, что я не шучу, доктор, не так ли?
— П-понимаю.
— Это радует. А теперь слушайте внимательно. Если сумеете сохранить увиденное втайне на ближайшие полторы-две недели – то потом, когда всё немного утрясётся, я покажу вам пару нехитрых фокусов, которые вас озолотят в самом прямом смысле этого слова. Договорились?
— Не думаю, что у меня есть выбор, — дрожащим голосом посетовал доктор Хадсон, с опаской пожимая протянутую руку того, кто всего за несколько минут сумел перевернуть все его представления о цене жизни и смерти – и как врача, и как человека.
* * *Гурьев устроился на татами, которые велел доставить из своей студии. Близнецы, придерживаемые ладонью, покоились у него под правой рукой. Нет, Гурьев не спал, — но и не бодрствовал, находясь на границе между сном и явью. Сегодня у меня выдался весёлый денёк, подумал он. Бог ты мой, мне просто необходимо время и немного покоя, чтобы остановиться и всё обдумать. Хорошо, хорошо, — не всё. Многое. Я мчусь, словно белка в колесе, словно кто-то или что-то дышит мне в спину, в то время как нужно просто остановиться. Успокоиться. Что же такое творится со мной?!
Зато Рэйчел спала, дыша при этом спокойно и ровно. Впрочем, расслабляться Гурьев не торопился, хотя от подобной идиллии недолго и размякнуть.
Гурьев чувствовал себя разбитым. Выжатым, словно лимон. Уставшим. На настоящее восстановление требовалось больше сил и времени, чем у него сейчас имелось. Да, он слишком устал. Это была совсем не та нормальная, привычная усталость, хорошо знакомая ему по тренировкам. Да и не удивительно, подумал Гурьев. Я перекачал ей столько сил. Господи. Рэйчел. Утром… Он почти не сомневался в том, что несчастный случай вовсе не был случаем. Прикинув план мероприятий на ближайшие пару дней, пока Рэйчел нельзя трогать с места, Гурьев шевельнулся, устраиваясь и расслабляясь, и прикрыл глаза.
Ночь окончательно вступила в свои права. И когда, казалось, уже ничто не потревожит находящихся в больничной палате до самого утра, Гурьев очнулся, ощутив едва уловимую вибрацию рукояти меча.
Мгновение спустя он был уже на ногах. Темнота в комнате не мешала ему видеть. Близнецы привычно и надёжно сомкнулись с руками, сделавшись их продолжением. Гурьев ждал.
То, что заставило его изготовиться к бою, находилось в северном углу помещения. Гурьев видел это как столб живого, аспидно-чёрного, жидкого пламени, плотного, прорезаемого ещё более чёрными, даже на фоне собственной черноты столба, сполохами, щетинящееся протуберанцами тьмы. Страха не было. Наверное, Учитель Накадзима прав, подумал Гурьев, и с воображением у меня туговато. Иначе это выглядело бы по-другому. Но я же не верю во всю эту дребедень! Или – всё-таки верю?!
— Я пришёл за своим, — тусклый, ничего не выражающий голос заполнил собой, кажется, всё пространство мозга, дробясь в закоулках сознания множественным эхом, перекатываясь и растекаясь. — Отдай мне моё.
Это же чертовщина, подумал Гурьев. Этого просто не может быть. Со мной – точно. Вот совершенно. Однако он не спал – в этом не было ни малейших сомнений. Рассуждать было некогда. Время рассуждений наступит позже. А сейчас – бой. Что ж, решил он. Попробуй взять.
Щупалец рванулся в сторону кровати, на которой лежала Рэйчел. Гурьев, впрочем, оказался быстрее, «осенним листом» поведя Близнецов. Гурьеву показалось странным, что сам «столб» не двинулся с места, словно не рискуя приближаться к нему. Протуберанец, рассечённый клинками, растаял, а обрубок мгновенно втянулся в столб.
— Твоё железо, — голос в голове теперь звенел от ярости, изумления, — и от страха. Гурьев ощущал этот страх, его душные волны. — Больно.
— Это не железо, — чётко подумал Гурьев в ответ, продолжая «рассматривать» незваного гостя. Я должен, кажется, испугаться? Нет. Я слишком устал. К тому же, как сказано, у меня чертовски плохо с воображением. Он и в самом деле не чувствовал ничего, кроме раздражения. — Это Близнецы. Исчезни.