Предначертание - Вадим Давыдов

Новости наши семейные такие. Фёдор наш, благодарение Богу, женился, этим летом, с Божьей помощью, свой курень ему ставить будем. Мы с Марфой Титовной на здоровье не жалуемся, болеть некогда, хозяйство у нас немаленькое, сам знаешь. А как ты поживаешь, батюшка Яков Кириллович? Всё ли у тебя ладно? Скоро ли свидимся? Часто тебя тут мы все вспоминаем, ждём – не дождёмся. Приезжай ты скорей, любезный наш Яков Кириллович, ради Бога, дюже нам посмотреть на тебя хочется ещё хотя бы разочек. Вся наша семья, Тешковы и все остальные привет тебе передаём. А к сему ещё Иван Ефремович Шлыков…»

Гурьев сложил письмо и посмотрел на сидящего напротив Такэду. Офицер, казалось, застыл в прежней позе – на корточках со сложенными на коленях руками, низко наклонив голову. Гурьев спокойно спросил:

— Это всё?

— Нет, — ещё раз поклонился Такэда и протянул Гурьеву другую бумагу, на этот раз свёрнутую в трубку. — Это завещание Ясито-сама. Как только вы согласитесь выполнить волю Ясито-сама и принять его, оно вступит в силу. Достаточно вашего слова, Гуро-сан.

Такэда умолк. Гурьев читал много дольше, чем обычно – обороты речи, уснащённые традиционными конструкциями, потребовали от него некоторого времени, чтобы полностью осознать смысл написанного. А когда Гурьев осознал…

Я, Сумихара-но Тагэясу Ясито, даймё Таэси-но Ками из Сацумы, старший из живущих семьи Сацумото, называю своим сыном… Объявляя исполнителем своей воли, прошу моего сына, Сумихара-но Тагэясу-но Мишима Якугуро, быть моим преемником и даймё Таэси Сацума, с титулом Таэси-но Ками Сацумото, вручая его попечению мою супругу Конори, моих дочерей Марико и Юмико… Я прошу моего сына…

Господи, подумал Гурьев. И что мне теперь со всем этим делать? Гэнро, да? Ладно. Посмотрим, кто настоящий гэнро.[42] В этом мире, который теперь мой, я больше не собираюсь терять лучших, на которых могу опереться. Ни мужчин, ни женщин. Хватит. Я сказал.

— Я согласен, — проговорил он, наконец, снова сворачивая документ. — При условии, что семья Ясито-сама ни в чём не будет нуждаться. И вы, Сабуро-сан, пожалуйста, позаботитесь об этом. Я назначаю вас опекуном семьи… моего отца.

— Хорошо, Гуро-сан, — Такэда вынул из-за пазухи конверт. — Вы теперь старший в семье, и ваше слово – абсолютный закон. Здесь номера счетов и кодовые слова для управления. Наличные тоже. Что ещё я должен сделать для вас, Гуро-сан?

— Американский паспорт на имя Джейкоба Гура.

— Я исполню, Гуро-сан. На это потребуется некоторое время… За неделю я постараюсь это уладить.

— Три дня, извините мою настойчивость, Сабуро-сан. Я спешу.

— Я всё исполню, Гуро-сан.

— Спасибо, благодарю вас, — поклонился Гурьев. — Навестите вдову и… Я не могу пользоваться этими деньгами. Я возьму немного наличных, остальным пусть, как обычно, распоряжается Конори-сама. Вы сможете это уладить или требуется моё присутствие?

— Письма, написанного вашей рукой, будет достаточно, Гуро-сан.

Гурьев поднялся, подошёл к невысокому комоду, достал письменные принадлежности и бумагу. Через несколько минут письмо было готово. Когда окончательно высохла тушь, он свернул письмо в трубку, как традиционный документ, и протянул Такэде:

— Похороны завтра?

— Да, Гуро-сан. Вы ведь придёте, конечно?

— Приду. И сумею сделаться незаметным для всех, кроме тех, кто должен будет меня увидеть. Об этом не беспокойтесь, Сабуро-сан.

— Благодарю вас, Гуро-сан. Мой долг перед Ясито-сама исполнен. Дозволено ли мне будет покинуть вас?

— Оставайтесь, пожалуйста, оставайтесь, Сабуро-сан, — вздохнул Гурьев, снова усаживаясь рядом с майором на татами. — Куда вам сейчас в таком виде? Давайте-ка, пожалуйста, ещё выпьем.

Такэда поклонился. Когда он выпрямился, лицо его было красным и мокрым от слёз. Гурьев кивнул и налил майору полный – до краёв – стаканчик сакэ.

Токио, императорский дворец. Ноябрь 1933 г

Принцесса Тэру[43] проснулась от холода. Ярко светила луна, и девочка приподнялась на футоне,[44] собираясь окликнуть нерадивую прислугу, которая уснула и не подбросила вовремя углей в жаровню. И тут Тэру увидела незнакомца.

Принцесса не испугалась. Ей почти месяц назад исполнилось восемь лет, и она уже не была крошкой, которая не умеет владеть собой. Незнакомец сидел на полу, на коленях, в спокойной и полной достоинства позе, опустив голову. Рядом с ним лежал прямой посох. Конечно, не посох, это ширасайя, подумала Тэру. Принцесса ждала, что будет дальше. Почему-то она знала, что нужно просто ждать. Всё произойдёт само собой.

— Доброй ночи, Тэру но-мию Шигеко, — проговорил незнакомец. И поднял глаза.

Увидев эти глаза, утонув в их сверкающем серебряном водовороте, девочка прошептала, боясь пошевелиться:

— Здравствуй… Здравствуй, Хатиман.[45]

— Пусть будет Хатиман, — согласился незнакомец и улыбнулся. Улыбка эта – улыбка бога – убедила девочку лучше любых слов, что ничего плохого с ней не случится. Тэру затаила дыхание, обмирая от гордости и счастья: ей, именно ей, явился живой, как настоящий человек, Хатиман. Ей, а не какому-нибудь глупому мальчишке.

— Можно тебя потрогать? — шёпотом спросила Тэру.

— Можно, — снова улыбнулся бог.

Тэру поднялась, осторожно ступая, приблизилась. Бог протянул Тэру руку, обычную человеческую руку, и девочка дотронулась до неё. Рука была тёплой. Это бог, Хатиман, подумала девочка. Конечно, это сам Хатиман, — а кто же ещё, кроме бога войны, стреловержца и властелина железа, мог пройти во дворец Сына Неба без единого шороха или скрипа? Так вот почему так тихо вокруг. Хатиман не хотел, чтобы ему помешали разговаривать с Тэру.

Девочка опустилась на колени напротив бога и поклонилась, опершись ладонями о татами. Бог был одет именно так, как и подобает божеству-воину: тёмно-синее кимоно, широкий шёлковый пояс, длинные и широкие хакама,[46] на плечах – роскошное сине-голубое катагину,[47] расшитое серебряными хризантемами, поверх хаори.[48] Только причёска у него была странной – забранные в пучок на затылке длинные волосы, как у ронина.[49] И лицом бог почему-то совсем не походил на японца.

— Ты пришёл за мной, Хатиман? — тихо спросила Тэру. — Я должна уйти с тобой, как Хиса,[50] да? Я не боюсь, ты не думай, — девочка отважно вскинула головку. И вздохнула: – Только отец расстроится. И мама, наверное, будет плакать.

— Нет, — ответил бог, и улыбка его сделалась немного печальной, а глаза засияли ещё нестерпимее. — Нет, дорогая. Ты проживёшь много лет, и твои родители будут радоваться внукам, твоим детям, которые должны вырасти в мире. Так что тебе предстоит очень много работы, принцесса Тэру.

— Почему ты пришёл ко мне, Хатиман?

— Потому что твоя душа открыта свету, принцесса Тэру. Ты должна помочь своему отцу понять, что путь, на который толкают его – это путь гибели, бесславной и бесцельной. Я объяснил, почему я пришёл не к нему, а к тебе. Его сердце пока закрыто, а глаза не видят во тьме. Ты, принцесса Тэру, откроешь ему правду.

— Я?!

— Да. И помни, что ты должна заботиться о своём брате. Он будущий император, и ты должна будешь помочь ему понять, что самое важное – это мир и равновесие. И для этого тебе предстоит очень многое узнать и очень многому научиться.

— Но ведь ты бог войны, — возразила девочка. — Значит, ты должен любить войну, а не мир?

— Нет, — снова улыбнулся бог. — Хатиман – бог воинов, и Хатиману нравится, когда его воины живы, здоровы и радостны. Хатиман – это сила, отвага и доблесть. Но Хатиман – бог, а значит, он мудр. И потому в его сердце нет жестокости. Хатиману вовсе не интересно бродить среди мёртвых тел на полях сражений. Иногда мир стоит того, чтобы за него воевать. И воин должен уметь сражаться. Но мир – мир много важнее и гораздо нужнее войны. В подлунном мире никто не убивает так много и часто, как люди. Богам это перестало нравиться.

— Почему?

— Боги повзрослели, принцесса Тэру. Их больше не интересуют жестокие детские игры. Богам хочется, чтобы люди научились не только ненавидеть, но и любить. Им хочется любить людей, а когда люди сеют смерть, любить их очень, очень трудно. Почти невозможно. Ты понимаешь меня, Тэру?

— Да, Хатиман.

— Я оставлю тебе талисман, принцесса Тэру. Он будет хранить тебя, а ты будешь хранить его. Когда ты покажешь его императору, он поверит тебе. И помни – ты должна набраться терпения и любви, когда станешь рассказывать обо мне. Нельзя сердиться и плакать, если тебе поверят не сразу. Взрослые не любят чудес, им удобнее верить в то, что чудеса невозможны. Но иногда чудеса всё же случаются. И ты должна знать, что правда всё равно найдёт путь к сердцу твоего отца. Будь спокойна и повторяй то, что я сказал. Пока он не поверит. Только так ты сможешь его убедить.