Предначертание - Вадим Давыдов

— Вы думаете, чёрта можно остановить караулом?! — пробурчал кавторанг.

— Насколько я усвоил из прочитанного, любому чёрту необходим либо живой, либо материальный носитель, который доставит его как можно ближе к цели. Похоже, ножки у них самих коротенькие и слабенькие.

— Господи Иисусе, что ж вы такое там прочли, — покачал головой священник.

— Полное собрание глупостей, дикостей и суеверий, — скривился Гурьев. — Ничего серьёзного, к сожалению.

— Так всё-таки я был прав, — священник, кажется, неосознанно дотронулся до серебряного наперсного креста.

— В каком-то смысле – конечно, вы правы, отче. И я тоже прав, и тоже в каком-то смысле. Разумеется, не верю я ни в каких чертей, богов, ангелов и прочую дребедень.

— Отчего же? — спокойно спросил священник.

— Оттого, что я сам неплохо сыграл роль бога и продолжаю это делать, — усмехнулся Гурьев. — Наш дорогой Сигэру-сама, например, как и, надеюсь, император Хирохито, на полном серьёзе считают меня аватарой бога войны и покровителя кузнецов-мечников, Хатимана. И не только эти двое.

— Кем… считают?! — на Осоргина было жалко смотреть.

— Воплощением одного из синтоистских ложнобожеств, — пояснил священник. Взгляд, которым он наградил при этом Гурьева, заставил того поёжиться. — Во-первых, это полнейшее безобразие, Яков Кириллович. Во-вторых, хотя я и понимаю, что вы сейчас озабочены исключительно тактическими соображениями, мой долг предупредить вас, что вы играете с огнём. Колдовство суть мерзость, и во благо не идёт никому, особенно – человеку, это самое колдовство употребляющему.

— Да Бог с вами, отче, какое там ещё колдовство, — Гурьев подавил смешок. — Никогда не пытался и не буду. Я просто кнопочки знаю – как, куда и с каким усилием нажимать.

— А это не колдовство разве?

— Это чистая психология, замешанная на махровом фрейдизме, отче. И ничего больше. Сплошной материализм и, так сказать, эмпириокритицизм.

— Наглотались-таки коммунистической отравы, успели, несмотря на молодость, — хмыкнул Осоргин. — Эх, Яков Кириллович… Знаю я, что в Бога не веруете, но отрицать-то – мыслимое ли дело?

— Да ничего я не отрицаю, — поморщился Гурьев. — Бог? Да сколько угодно. Можем сплясать от этой печки, если хотите. Всё равно в материализм упрёмся, чистый, незамутнённый и первозданный. Потому что Бог, даже если и сотворил всё сущее, сделал этот мир до ужаса материальным. И чудеса в нём настолько редки и недоказуемы, что ими – на фоне сугубо материального взаимодействия между всеми видами материи – можно смело пренебречь. В конце концов, наверняка это удобно – когда всё работает по определённым правилам, не нуждаясь в мелочном и ежесекундном контроле и вмешательстве. Честное слово, будь я Богом – я бы именно так и поступил. Это логично, рационально и так далее. Пускай материя вторична – но законы для неё существуют и действуют, что мы с вами прекрасно видим, осязаем и чувствуем. Я вас не утомил своими философствованиями?

— Ничего, ничего, мы вас слушаем, Яков Кириллович. Даже интересно.

— Хоть и не ко времени… Ладно. Продолжу. Не могу допустить, что вы, отче, верите, например, в сонмы ангелов, поющих гимны Господу. Не может же он, премудрый и всеблагий, быть таким тщеславным… гм… Я, признаться, дифирамбы в свой адрес пресекаю в зародыше, какими бы справедливыми или заслуженными они не были. Мешает, знаете ли, сосредоточиться.

— Ваши антропоморфные аналогии весьма остроумны, однако вряд ли соответствуют истинному положению вещей, — улыбнулся священник. — Несомненно, все упомянутые вами описания духовного мира такое же, если не большее, очеловечивание и уподобление, однако…

— Погодите минутку, отче. Меня сейчас мало занимает толпа певчих с крылышками. Меня гораздо больше интересуют бунтовщики. Понимаете, о чём я?

— Кажется, да, — прищурился священник.

— Поверьте мне, отче. Если некоторая группа лиц мешает осуществлению моих планов и пытается разрушить систему, над которой я работаю, я этих лиц не стану терпеть ни одной лишней минуты. А если у меня в подразделении появились бунтовщики… Да будь я трижды всеблаг и семижды всемилостив, того, кто отказывается выполнить приказ, я просто расстреляю перед строем, отче. А не отпущу гулять у себя в тылах. Вот такое дело.

— Опять уподобление, — отец Даниил пожал плечами. — И что же?

— Апофатическое доказательство, вот что. Нету ангелов – нету чертей. Нету чертей – нету ангелов. А то, что я видел… Все эти так называемые «духовные сущности» – просто некий вид материи, не изученный как следует прежде всего потому, что нет приборов, регистрирующих наличие этих самых сущностей. Скажите мне, отче, — Гурьев посмотрел на священника, — можете быстро назвать, с какой частотой соотносится проявление «духовных сущностей» в виде всякой дряни и нечисти таковому же в облике добра и света? Тысяча к одному? Десять тысяч?

— Что вы хотите этим сказать?! — вскинул голову отец Даниил.

— Хочу сказать следующее, отче. В этом мире материально абсолютно всё – и наши тела, и наши дела, и наши мысли. Насчёт «того» мира – не знаю, до сих пор никто оттуда не возвращался. Появится такой… Эфирный путешественник – появится и тема для разговора. А пока что… За неимением гербовой – пишем, как говорится, на простой. Помнится, ещё в Моисеевом Пятикнижии содержатся шесть законов для всех людей, кои, как известно, потомки Ноя, именем которого эти самые законы и названы. Результат, так сказать, коллективного опыта поколений в виде исчерпывающего руководства по совместному проживанию и выживанию. Давайте предположим, что эти законы установил Бог и выдал их Ною со потомки для неукоснительного исполнения. Я думаю, когда люди эти законы начинают нарушать, происходит нечто, подобное извержению вулкана. Вулкана эмоций. И… эманаций.

— И?

— Всё больше и больше, отче. Всё больше и больше людей. Всё больше и больше нарушений. Начиная с Каина – и до наших дней. До Ленина с Троцким и Сталиным. Ну, и знаменитый марксистский закон перехода количества в качество.

— Джейк… Что ты хочешь сказать?!

— Да ничего нового, — Гурьев развернулся к Рэйчел. — Ничего нового, и батюшка, судя по задумчивому выражению его лица, не так уж и далёк от того, чтобы со мной согласиться. Мы сами плодим чертей, Рэйчел. Мы сами во всём виноваты. Эти твари – наши преступления, наша ложь, наши лжесвидетельства, наши убийства. Для Бога, всеблагого и личностного, пасущего нас и любящего вопреки и несмотря, в этой модели места, конечно же, нет. Зато есть место тому, что я видел. И не только ему одному. Просто количество стало качеством. Есть же, в конце концов, хищники-людоеды. Вот и это… Такое же.

— Не мясом же они питаются, Яков Кириллович, — с сомнением проговорил Осоргин. — Душами разве? Господи, спаси и помилуй…

— Ну, видите, — Гурьев наклонил голову к левому плечу. — Вывод сам собою напрашивается. Во всяком случае, гипотеза непротиворечива. По-моему.

— Здорово же я, наверное, нагрешила, Джейк, — как обычно, Рэйчел нашла очередной повод для шутки. — Представляю, какой аппетит у нашего гостя проснулся!

— А вот тут ты ошибаешься, Рэйчел. Думаю, всё с точностью до наоборот.

— То есть?!

— Это к знаменитому вопросу о воздаянии, отче. Почему злодею хорошо, а праведнику плохо? Потому, что праведник гораздо вкуснее злодея, да и злодея слопаешь – в чём или в ком сидеть тогда, кого за ниточки дёргать? Подумайте хорошенько, друзья мои. Если не выходить за рамки представлений о разрушительных последствиях нарушений законов… Тех самых, божеских? Там, где у нормального человека – совесть, у злодея – чёрт. Понимаете, о чём я? Замещение с вытеснением. Выел дырку – и влез. За что зацепился? А за что и всякая прочая зараза цепляется. И не надо никаких вельзевулов-люциферов. Лишнее это.

— Эка у вас всё гладко выходит, Яков Кириллович. Что же, по-вашему, всякое злодейство – болезнь?

— Несомненно, — подал голос священник. — Истинно так, Вадим Викентьевич. Болезнь, повреждение духовное. Разве что без Бога, действительно, неуютно в вашем мире, Яков Кириллович.

— Ну, я-то, можно сказать, неплохо себя чувствую, — Гурьев покачал носком ботинка. — Вполне ничего себе, поскольку готов к Его отсутствию. А вам, отче, и всем прочим верующим – да, и в самом деле, похоже, страшновато. Но не забыл я про овраги, не думайте. Как всё это на само деле работает – пока что не имею ни малейшего представления. Ясно, что есть какие-то практики-методики, отголоски которых и до непосвящённых доходят: все эти черные свечи, дохлые крысы, пентаграммы с заклинаниями…

— Значит, всё-таки колдовство? — Осоргин посмотрел на священника.

— Ну, может, и так. Только это уже совсем не так страшно. Правда, масштаб и размах нашего противника я себе пока плохо представляю. А если честно, то и вовсе никак. Кто? Зачем? С какой целью?