Красная Хазария и Гитлер. Кто «крышевал» сионистов? - Владимир Большаков

12 июня 1951 г. к особой тюрьме подъехала машина. Из машины вышли генерал-лейтенант Н. П. Стаханов – тогда – начальник Главного управления погранвойск МГБ, С. А. Гоглидзе – заместитель министра госбезопасности – и два сотрудника военной прокуратуры. Вместе с ними был легко одетый (взяли его прямо на квартире у любовницы) министр госбезопасности Абакумов. Гоглидзе обратился к Клейменову: «Вы знаете этого человека? Примите его как арестованного». Так закончилась блестящая гебистская карьера очередного кровавого наркома. На следующий день в парттюрьму были заключены сотрудники следственного отдела МГБ Леонов, Лихачев и Шварцман. Дело бывшего министра МГБ называлось теперь «делом Абакумова-Шварцмана».

Арест состоялся. Но формальных обвинений сразу предъявлено не было. Абакумов даже не был освобожден от должности министра. Слишком торопились организаторы всей этой операции. Она началась с доноса первого заместителя министра МВД И. А. Серова на Абакумова. Оба генерала даже не скрывали своей вражды и активно стучали Сталину друг на друга. Абакумов немало постарался для того, чтобы обвинить Серова в дружбе с маршалом Г. К. Жуковым, что само по себе в 1946–1947 гг. служило достаточным обвинением, а Серов обращался к Сталину с письмами о причастности Абакумова к служебным злоупотреблениям и в том, что по его вине «между органами МГБ и МВД никаких служебных отношений, необходимых для пользы дела, не существует. Такого враждебного периода в истории органов никогда не было»… В другом письме Серов настаивал: «Товарищ Сталин! Прошу Вас, поручите проверить факты, приведенные в этой записке, и все они подтвердятся. Я уверен, что в ходе проверки вскроется очень много других фактов, отрицательно влияющих на работу Министерства государственной безопасности». Сталин до времени и на это смотрел сквозь пальцы.

Смертный час Абакумова пробил, когда следователь по особо важным делам МГБ СССР М. Д. Рюмин написал на него донос Сталину. (Рюмина, кстати, выдвинул на этот пост в центральном аппарате министерства сам Абакумов). 2 июля 1951 г. в письме на имя И. В. Сталина он сообщил, что Абакумов сознательно тормозил расследование дела о «еврейском националисте» враче Я. Г. Этингере, позволявшее, по словам Рюмина, получить сведения о вредительской деятельности евреев-врачей (АП РФ, ф.3, оп.58, д. 216, л. 1). Рюмин пороха не выдумал, а только его поджег. Впервые подал в Политбюро записку «о законспирированной группе врачей-вредителей» заместитель министра госбезопасности С. Огольцов. Это было 23 июля 1947 г. Так начиналось дело «убийц в белых халатах», которое часто приводят в доказательство антисемитизма И. В. Сталина.

Аресты кремлевских врачей начались в конце 1952 г. На уже упоминавшейся встрече с ближайшими соратниками на своей ближней даче 1 декабря 1952 г. Сталин, согласно записям его секретаря Малышева, заявил: «Среди врачей много евреев-националистов». Это уже было прямое указание на очередной погром, масштабы которого было даже трудно себе представить. Но это было позже. А пока по доносу Рюмина 4 июля 1951 г. было принято постановление Политбюро о создании комиссию по его проверке. В комиссию вошли: Маленков (председатель), Берия, Шкирятов и С. Игнатьев. Им поручалось в течение 3–4 дней проверить факты, сообщенные Рюминым.

Отмечу, что в первую очередь члены этой Комиссии были озабочены собственной, а не государственной безопасностью. Абакумов после войны стал быстро набирать влияние в окружении Сталина. По его поручению он создал такую систему всеобщей слежки, в которой не было исключений ни для кого. Под нажимом Сталина это фактически было санкционировано высшим политическим руководством страны. 9 сентября 1950 г., менее чем за год до начала «дела Абакумова-Шварцмана», было принято Постановление Политбюро п77/310, по которому в структуре МГБ создавалось Бюро 2, своего рода СМЕРШ мирного времени. Политбюро поручало ему: «выполнять специальные задания внутри Советского Союза по пресечению особыми способами вражеской деятельности, проводимой отдельными лицами». В функции этого отдела входило также «наблюдение и подвод агентуры к отдельным лицам», а помимо этого «пресечение преступной деятельности» путем «компрометации, секретного изъятия, физического воздействия и устранения». Примерно по той же схеме, по которой был «устранен» Михоэлс. Тщательный, глубоко засекреченный механизм слежки распространялся и на высшее руководство страны, которое фактически подписывало себе, одобряя такой документ, коллективный смертный приговор. Ведь понимали друзья-соратники, что Сталин мог реализовать его в любой момент. Абакумов становился, таким образом, опасным для многих участников борьбы за власть. И первым почувствовал это Берия, которого Сталин фактически отстранил от руководства органами госбезопасности, бросив его на разработку атомного оружия. Не меньше был озабочен Маленков, над которым снова сгущались сталинские тучи. Оба они делали все возможное, чтобы поставить во главе МГБ своего человека.

Уже в ходе следствия по делу Абакумова следователь Рюмин, который так понравился своим рвением Сталину, что он назначил его замминистра МГБ, обвинил своего бывшего шефа в том, что он от него требовал при допросах собирать компрометирующие данные против руководящих государственных и партийных работников. Берию особенно насторожило, что среди тех, против кого собирался компромат, были Ванников и Завенягин, организаторы работы по созданию советского ядерного оружия, тесно связанные с ним лично (АП РФ, ф.3, оп. 58, д. 217, л.53). В ходе расследования было также установлено, что по личному распоряжению подчиненного Абакумову министра госбезопасности Грузии Н. М. Рухадзе был организован сбор компромата на самого Л. П. Берию. В квартире у матери Берии в Тбилиси была установлена подслушивающая аппаратура, МГБ «разрабатывал» казавшиеся подозрительными связи мужа сестры Л. П. Берии (там же, л. 59). Авакумова, однако, удалось угробить, повязав его с «сионистами», якобы готовившими убийство Сталина.

После допросов ряда ответственных работников и следователей МГБ, включая заместителей министра МГБ СССР Огольцова и Питовранова, комиссия установила следующее: Этингер, врач, арестованный МГБ, «без какого-либо нажима» признал, что при лечении первого секретаря Московского горкома ВКП(б) А. С. Щербакова «имел террористические намерения». Комиссия подчеркнула преемственность этого дела с политическими процессами 30-х гг.; с обвинениями врачей Плетнева и Левина в злоумышлении против здоровья Куйбышева и Горького.

Абакумов, по мнению комиссии, проявил здесь, по крайней мере, преступную халатность. Он «заявил, что это дело заведет МГБ в дебри». Министра обвинили в том, что он приказал перевести Этингера в холодную тюремную камеру, по сути, в холодильник, что стало причиной смерти важного подследственного, наступившей 2 марта 1951 г. Заодно нарыли и другие факты. Абакумову поставили в вину бегство весной 1950 г. в американскую зону оккупации в Германии заместителя генерального директора акционерного общества «Висмут» Салиманова, связанного с советской ядерной программой, другие упущения в организации деятельности министерства. Абакумова обвинили и в том, что он, зная об аресте участников «еврейской антисоветской молодежной организации», зная об их показаниях, о «террористических планах против руководства партии и государства», не настоял на включении этих показаний в протоколы допроса. Для Сталина это пахло все тем же «жидо-масонским заговором», признаки которого он все чаще обнаруживал в Кремле и в своем ближайшем окружении. Теперь дело дошло и до Лубянки.

Дело Абакумова во многом было дутое. В поле зрения 2-го Главного управления МГБ Этингер попал не позднее 1949 г. Уже в ноябре 1949 г. рассматривалась возможность его ареста. Однако руководитель личной охраны Сталина генерал-лейтенант Власик передал из Кремля такую установку: Этингера и другого крупного ученого – биохимика, специалиста-онколога, Героя Соцтруда И. Збарского (кстати – одного из ученых, мумифицировавших тело Ленина) – перевести на менее заметные должности и уже потом арестовать. В своем письме Сталину и другим членам Политбюро, которое он написал из особой парттюрьмы, Абакумов напоминал, что именно МГБ 15 апреля 1950 г. просило у ЦК ВКП(б) разрешение на арест Этингера. 16 ноября того же года Абакумов вновь направил записку, на этот раз – Сталину, в Сочи, с просьбой дать разрешение на арест Этингера. Эта записка была у Поскребышева, затем попала к Булганину. Тот запросил Абакумова, «как быть?», и «я, – писал опальный министр госбезопасности, – ему ответил, что Этингер большая сволочь, и его следует арестовать, после чего тов. Булганин дал согласие на арест». Во время допросов Этингера, проходивших с участием самого Абакумова, министр требовал от подследственного признаться, «как он залечил Щербакова». Этингер же пытался объяснить, что Щербаков был тяжко болен, и к тому же врачом, лечившим Щербакова, был не Этингер, а Виноградов. Абакумов отвел все обвинения в том, что по его приказу арестованного перевели в холодную камеру, что стало, якобы, причиной его смерти. Содержание заключенного определял сам следователь, которым был Рюмин, «и умер Этингер, прийдя с допроса от тов. Рюмина». Доводы Абакумова, однако, так и не были услышаны. И неспроста. Приговор был ему вынесен еще до его ареста.