Красная Хазария и Гитлер. Кто «крышевал» сионистов? - Владимир Большаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подозрения Сталина против Берии в «варшавском деле» были еще серьезнее. Сведения о том, какую роль Сталин хотел приписать Берии, если удастся «варшавское дело», исходят от самого Гомулки (Гомулка продиктовал одному своему близкому сотруднику мемуары «Мои 14 лет», нечто типа “Khrushchev. Remembers”. Они были опубликованы в журнале “Kurier Polsko-Kanadyiski”, 1973, № 47, стоящем близко к польскому посольству в Канаде).
С первых же дней после войны Польшей правили три человека – Берут, председатель ЦК Польской коммунистической партии (Гомулка называет его питомцем НКВД), член Политбюро и глава органов госбезопасности Якуб Берман (такой же «питомец НКВД») и первый секретарь ЦК Гомулка, во время войны возглавлявший борьбу польских коммунистов в тылу Польши против немцев. Первые два были личными ставленниками Берия, но Сталин, видимо, решил дискредитировать Берута и Берия арестом и показаниями против них со стороны Бермана и Гомулки. Какие же показания хотел иметь Сталин? Он хотел узнать только одно: действительно ли Берия замышлял заговор против Сталина и втянул в это дело своих польских ставленников? Сам Гомулка рассказывал об этом так: «Берут очень опасался Бермана, полагая, что тот во время следствия или процесса может сказать о нем что-нибудь весьма компрометирующее. Так, будто бы Берия в свое время замышлял заговор против Сталина, и якобы Берут был втянут в это дело. Я не совсем уверен в этом, но мне это дело именно так излагали. Как бы там ни было, Берут очень оберегал Бермана, а одновременно и меня, ибо я должен был первым предстать перед судом. Так был составлен сценарий… Берут затягивал дело как только мог, прибегая даже к отправке в Москву ложных сведений. Например, он уверял, что я смертельно болен… Берут тянул так долго, как только мог, и, в конце концов, спасла положение смерть Сталина» (Kurier Polsko-Kanadyiski, 1973, № 47). Все это – и чешские допросы и варшавские «сценарии» – поступало к Берии, ибо допрашивали арестованных его ставленников другие его ставленники. Тут Сталин против своей воли попал в заколдованный круг.
Партийная тюрьма
Не доверяя «братским» гебистам, да к тому же «сионистам», Сталин пришел к выводу, что и МГБ во главе с Абакумовым он доверять не может. Почему он пришел к такому выводу, если по его поручению МГБ выполняло его самые деликатные поручения по слежке и контролю над высшими должностными лицами страны? После войны по указанию Сталина МГБ под началом Абакумова провело расследование «дела авиаторов», на Лубянке подготавливалась расправа над Г. К. Жуковым, уже были арестованы более 70 человек из ближайшего окружения маршала, собирался компромат на Маленкова, других партийных и государственных деятелей. МГБ осуществляло совместно с ЦК КПСС и КПК при ЦК КПСС следствие по «ленинградскому делу», выявляло участие в сионистском заговоре руководителей и рядовых членов ЕАК, доставляло лично Сталину сведения о прослушках «врагов народа», окопавшихся в его собственной семье. И все это делал Абакумов по поручению Сталина! Мог ли он когда-либо подумать, что его, героя легендарного СМЕРШа, доверенное лицо Вождя, будут так же, как и его предшественников, Ягоду и Ежова, пытать и мучить допросами, а затем сведут в расстрельный подвал? Абакумову было всего 43 года, когда он впал в немилость, совсем того не ожидая. Министр госбезопасности, генерал-полковник с низшим образованием, жил полной жизнью и по-своему, насколько это было возможно для сталинской высшей номенклатуры, ей наслаждался. Две квартиры в Москве, в одной из которых – 120-метровой, украшенной дубовыми панелями, красным деревом, старинной мебелью, бесчисленными коврами, жила его жена, в другой – трехсотметровой, в Колпачном переулке, – он сам со своей любовницей. Для того чтобы министру госбезопасности вселиться в эту квартиру, потребовалось отселить 16 семей. Квартиры его ломились от столовых и спальных гарнитуров, невиданных в тогдашней Москве заграничных холодильников. В списке конфискованных у него после ареста вещей значились 13 радиоприемников и радиол, 30 наручных часов и сотни метров ткани – отрезов – символов послевоенного благополучия. К этому в описи его арестованного имущества добавили ящик с тремястами(!) корнями женьшеня и имевшиеся по существу в его личном распоряжении десятки легковых автомобилей из служебного гаража (АП РФ, ф.3, оп.58, д.216, л. л.61—171). (Все, заметьте, повторяется. Тогда – министр МГБ Абакумов. В наше время – министр обороны Сердюков с его любовницей в супер-люкс квартирах в Молочном переулке. Разница лишь в масштабах наворованного – у Сердюкова и его подельницы закрома были побогаче). Когда обо всей этой «роскоши» доложили Сталину, он выматерился, и затем не раз приводил Абакумова, как пример морального разложения в МГБ. Как будто бы раньше ему об этом и не докладывали?! Но до поры он на это мог не обращать никакого внимания (вспомнить хотя бы, как реагировал Сталин на доносы о пристрастии Ягоды и Ежова к «голубым» и о запоях своего «кровавого карлика»). Единственно, что он не прощал – это предательства, чаще им же выдуманного, чем подлинного.
В 1948–1950 гг. Сталин решил создать своего рода альтернативные и МВД, и МГБ структуры, опирающиеся непосредственно на аппарат ЦК КПСС, своего рода «партгосбезопасность». Нечто подобное создал партайгеноссе Борман в гитлеровской Германии к концу войны. Непосредственно организацией этого парт-ГБ Сталин поручил заниматься секретарю ЦК ВКП (б) Г. М. Маленкову и председателю Комиссии партконтроля М. Ф. Шкирятову. Причем речь шла не об обычном вмешательстве партаппарата в ход следствия, что само по себе было вполне обычной практикой, никогда не прекращавшейся в СССР, и расцветшей еще при Ежове, а именно об осуществлении следственных функций во всем их объеме. МГБ постепенно лишали не только прежнего влияния, но и ряда подразделений. Так, вскоре после войны функции внешней разведки были переданы в созданное в структуре Министерства иностранных дел Бюро информации, фактически подчиненное ЦК КПСС. В ЦК появились свои следователи и тюремщики. Идея создания особой, не подчиненной ни МГБ, ни МВД тюрьмы для самых важных политических обвиняемых, для «партийных преступников» появилась у Сталина еще в ходе политических процессов 30-х годов и его визитов в ежовскую тюрьму Сухановку под Москвой, в нынешнем Видном. После окончания войны он к этой задумке вернулся, т. к. по словам Булганина более «не доверял МГБ» (ЦХСД, ф.6, д.13/78, т.36, л.77–79).
У Сталина налицо были рецидивы «Большого террора» 30-х гг. На встрече со своим ближайшим окружением (скорее всего – на Ближней даче) 1 декабря 1952 г. он продиктовал своему помощнику Малышеву: «чем больше у нас успехов, тем больше враги будут стараться вредить. Об этом наши люди забыли под влиянием наших больших успехов. Результатом явились благодушие, ротозейство, зазнайство. Притупилась бдительность. Они сами признались, что сидят в навозе, в провале. Надо лечить ГПУ…. ГПУ не свободно от опасности для всех организаций – самоуспокоение от успехов, головокружение…. Контроль со стороны ЦК над работой МГБ. Лень, разложение глубоко коснулись МГБ» (См. АП РФ).
Сталинским Борманом стал Г. М. Маленков. Он непосредственно участвовал в допросах, причем использовал для них комнату на 5-м этаже ЦК, рядом с залом заседания Оргбюро ЦК ВКП (б), в «святая святых» Центрального комитета, в его наиболее охраняемой зоне. В допросах участвовали и сотрудники ЦК, переодетые в форму офицеров госбезопасности. (См. Пленум ЦК КПСС. Июнь 1957 года. Стенографический отчет. ЦК КПСС). 28 февраля 1950 г. начальником особой партийной тюрьмы был назначен зам. начальника тюремного управления МВД СССР Клейменов. Заместителем к нему был направлен Шестаков, работавший в административном отделе ЦК ВКП (б) инструктором. Маленков подробно проинформировал их, что тюрьма не подчиняется ни министру внутренних дел, ни министру госбезопасности, а непосредственно Маленкову и Комитету партийного контроля при ЦК ВКП (б). По замыслу Сталина специальная партийная тюрьма на 30–40 заключенных предназначалась для ведения специальных следственных политических дел. Тюрьма эта создавалась «с особыми условиями режима, ускоренной оборачиваемостью, специальной охраной (Там же, с. 13) и большим штатом, насчитывавшем до 100 человек (ЦХСД, ф.6, д.13/78, л.101). Весной 1950 г. ее разместили по адресу ул. Матросская тишина, 18, на базе тюрем УМВД Москвы. Туда одними из первых были переведены главные обвиняемые по «ленинградскому делу». Здесь находился поэт Фефер, один из руководителей ЕАК и давний секретный осведомитель НКВД, что не избавило его от ареста и расстрела, и подполковник Федосеев, служивший в охране Сталина. В марте 1950 г. Федосеева допрашивал лично Маленков. В особой тюрьме действовали те же правила, что и в чекистских тюрьмах. Федосеева жестоко избивали, добывая таким образом «компромат» на руководство МГБ.