Ветры Дюны - Брайан Герберт

Она заглянула в записи Бене Гессерит и выбрала безвкусный, медленный яд… предположительно действующий безболезненно. Она и сама приняла тот же яд, но легко преобразовала его в организме в безвредное вещество.

– Вина лежит не только на вас, и это печалит меня еще больше. Вами искусно манипулировали люди из Бене Гессерит, а вы не понимали, куда они вас ведут. Я опубликую заявление, что вас, десятерых заговорщиков, агенты сестер уничтожили как часть плана свержения императора Муад'Диба. Вся вина ляжет на них.

«Одним выстрелом двух зайцев, – думала Джессика. – Я предотвращаю восстание и бросаю вызов Бене Гессерит, показываю, что отвергаю их предложение».

– Все прочие жители Каладана, участвовавшие в восстании, получат прощение, – сказала Джессика. – Утешайтесь этим. Но вы десятеро… вы цена, которую приходится платить.

Она сидела, выпрямившись в своем кресле, и смотрела, как ее гости дергаются, задыхаются и падают лицом в тарелки или на пол. У нее на глазах мэр сполз с кресла и глухо свалился на пол. Глаза его стали безжизненными, а ее – заполнились слезами.

Пытаясь подавить эмоции, Джессика обратилась к полной мертвецов комнате:

– Это необходимо было сделать, и я сделала. Я действовала сразу как одна из Харконненов и как одна из Атрейдесов.

Хотя я не жалею о годах службы дому Атрейдесов, у меня нет слов, чтобы описать то, чему я был свидетелем, что сделал сам и выдержал. Я даже пробовать не стану – лучше бы все это забыть.

Глядя на тела, лежащие вокруг пиршественного стола, Гурни ощутил тошную ярость. Он долго смотрел на удивленные, недоверчивые лица мэра Хорву, городского священника и остальных заговорщиков.

Впустив в комнату Гурни, Джессика проверила, тщательно ли заперта дверь: она знала, что это испытание верности ее помощника.

– Ты этого не делал, Гурни. Я сделала. Пришлось заплатить ужасную цену – но меньшей я не смогла найти.

Гурни смотрел на нее налитыми кровью глазами.

– Но ты знала этих людей, миледи! У этих глупцов были добрые сердца. Они походили на детей, играющих на галактической сцене. – Он указал на лежащие тела. – Они были невиновны.

Джессика заговорила жестче. Сейчас он был ей необходим.

– Нет, не были. Я лично предупредила их, что, если они не остановятся, последствия будут самые серьезные. По-твоему, случайность, что они за твоей спиной разослали курьеров, пока меня не было? А когда это невиновные брали заложников? Они упустили ситуацию, и Пауль никогда не простил бы им восстания, не отмахнулся бы от него. Прояви он сейчас слабость или колебания, и другие планеты начали бы выходить из империи. Императору пришлось бы подавлять восстание за восстанием, и, конечно, было бы стерилизовано еще немало планет. – Она посмотрела на неподвижные тела вокруг стола. – Это… это всего лишь десяток жизней. Не такая уж высокая цена.

Гурни нахмурился, пытаясь втиснуть убийство в свое представление о чести и нравственности, а также верности дому Атрейдесов. Джессика сдерживалась с трудом; голос ее благодаря подготовке Бене Гессерит звучал сильно и решительно, и она ненавидела себя за это.

– Без этих подстрекателей революция на Каладане захлебнется. Поэтому Паулю вообще не придется ничего делать. Местная проблема, с которой я справилась как герцогиня. Незачем привлекать федайкинов. Без этих десяти не будет нового насилия, не будет кровопролития или наказания сотен других миров. – Она с трудом сглотнула и добавила: – Ты сам это знаешь, Гурни. Бешеную собаку убивают, пока она не причинила худший вред. Эти люди были бешеными псами. Иного выхода не было. Если бы я промешкала…

На глазах ее выступили слезы, но она утерла их гневным взмахом руки. Гурни отвернулся, делая вид, что ничего не заметил. Всю жизнь сестры учили ее окружать эмоции непроницаемой стеной, запрещали чувствовать, но тут был крайний случай; после принятого ужасного решения Джессика не владела собой.

Угловатый мужчина очень медленно кивнул. Увидев, что его настроение меняется, Джессика поняла – она никогда и не сомневалась в Гурни Халлеке, в его верности ей.

Он сказал:

– Эти десятеро то же пушечное мясо на поле боя. Они погибли в битве, которую сами затеяли, и, к несчастью, выбрали не ту сторону. – Голос его звучал мрачно. – Теперь я понимаю лучше, миледи, но все равно мне это не по душе. Не по душе то, что меняется во мне. Служа дому Атрейдесов, я много убивал, но никогда раньше не участвовал… в убийстве.

Джессика взяла его руки в свои и добавила:

– Время и война превращают все яркое и новое в старое, изношенное и грязное. Это не убийство. Нельзя применять это слово, когда правитель совершает необходимую казнь. Поступая так, мы спасли тысячи, а то и миллионы жизней подлинно невиновных людей.

Она больше не могла сдерживаться. Выбежала из банкетного зала, ничего не сказав, не отдав никаких приказов. Но она знала, что, когда вернется, тела исчезнут и все снова будет казаться нормальным.

В своих покоях, Джессика закрыла дверь и задвинула засов. Она надеялась, что деревянная дверь достаточно толстая и никто не услышит ее рыданий. К счастью, на Каладане не запрещено отдавать воду мертвым.

Несколько часов спустя, когда уже не было слез, Джессика села за письменный стол и принялась составлять холодное сообщение. Светошар давал слабый свет. Много лет назад, когда она просила Бене Гессерит помочь в поисках мальчиков, Пауля и Бронсо, она получила лишь короткий отказ. Теперь ее очередь отвечать, не тратя слов. Письмо она адресовала лично преподобной матери Мохиам, своей строгой наставнице и тайной матери.

«Твой план провалился. Я знаю, ты пыталась манипулировать мною и другими, но я давно перестала быть мелкой деталью твоей машины и никогда не войду в твой ближний круг. Да будет так. Мне никогда не хотелось стать Верховной Матерью.

Я знаю, кто ты, Гайус Элен Мохиам. Я знаю, что твоя душа полна желчью. Учти это предупреждение – тебе и всем сестрам. Если Бене Гессерит предпримет новую попытку осрамить или устранить Пауля, я уговорю сына обрушить на школу матерей всю мощь джихада. Я попрошу его стерилизовать Баллах IX, как он стерилизовал другие планеты. Поверь, я могу убедить его, поэтому не сомневайся в моей искренности. Он уничтожал другие оскорблявшие его группы, религиозные и светские. Не старайся попасть в этот перечень».

Она остановилась, но гнев стучал в ее висках. Мохиам едва не заставила ее поверить в ложь, и она едва не убила сына.

Джессика добавила постскриптум:

«Не пиши мне и не отправляй послов на Каладан. Не хочу больше слышать о тебе. Ты бранила меня за то, что я позволила себе почувствовать любовь. Заверяю тебя: я способна также на ненависть».

Те, кто обожествляет Муад'Диба, прочтите это. Те, кто верит в ложь Кизарата и преувеличенные хвалы принцессы Ирулан, прочтите это.

Те, кто уважает правду, прочтите это.

Джессика подготовилась встретить гнев горожан, потерявших друзей, близких, уважаемых членов общины. Однако первый отклик нескольких десятков мятежников на Каладане мог быть и хуже. Большинство недовольных местных жителей приняло объяснение герцогини, которая возложила вину на плечи мэра Хорву, священника Синтры и других вождей революции. Узнав о том, как сестры Бене Гессерит манипулировали добрыми людьми Каладана, горожане устыдились и обратили свой гнев не на Джессику, а на орден. Да и когда граждане Каладана покушались на законного герцога или герцогиню?

Освобожденные заложники из Кизарата рукоплескали Джессике за быстрое и уверенное свершение правосудия и обещали вступиться за Каладан, чтобы гнев Муад'Диба не обрушился на планету и ее население. Они вернулись на Арракис помятые, но довольные.

Затем Бронсо Иксианский выпустил свой первый шокирующий памфлет. Был конец 10 200 года, когда фермеры, выращивающие на Каладане пунди-рис, готовили участки к новому сезону… когда Муад'Диб отправил огромный флот, приказав стерилизовать одиннадцать планет… когда казалось, что джихаду нет конца.

Распространенный во множестве экземпляров, копируемый и передаваемый из рук в руки трактат одновременно ужасал и будоражил людей смелыми, отчаянными утверждениями. В ответ верующие объединились, чтобы защитить репутацию и святость императора Пауля Муад'Диба. На Каладане те, кто мог бы сетовать на казнь Хорву и других заговорщиков, неожиданно пришли от памфлета Бронсо в ярость – да в такую, что тут же принялись пересказывать нелепые, оскорбительные утверждения.