Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914–1917). 1916 год. Сверхнапряжение - Олег Айрапетов

23 августа (5 сентября) 1916 г. Базили лично представил Алексееву записку по болгарскому вопросу, в которой, в частности, говорилось: «Соглашение с Фердинандом решительно умалит наш престиж среди балканских народов, славян и, в частности, сербов: оно понято будет как доказательство нашей слабости. Одно обнаружение нашего намерения пойти на такое соглашение будет истолковано в этом смысле болгарами и Фердинандом и вызовет чрезвычайную требовательность со стороны их; оно явится продолжением нашей пагубной политики всепрощения и поощрением в будущем не считаться с нами. Предоставление Болгарии широких территориальных приращений и создание сильной Болгарии не отвечают нашим интересам. Наша будущая балканская политика должна иметь целью недопущение на Балканах чужого и вредного нам влияния, с одной стороны, и, с другой стороны, предотвращение образования на полуострове слишком сильных государств, которые стремились бы к гегемонии на Балканах. В особенности это относится к Болгарии, лежащей вблизи проливов. Стремясь завладеть проливами, мы должны создать обстановку, которая обеспечила бы прочность нашего владения ими. Психология болгарского народа не позволяет основывать наши расчеты на верности его отношений к нам и заставляет опасаться, что и в будущем она может стать орудием в руках наших врагов. Эта ненадежность в отношении к нам Болгарии и в будущем еще значительно усугубляется в случае сохранения власти в руках Фердинанда»5.

После того как генерал ознакомился с этой запиской, Базили поставил перед ним вопрос – требует ли военное положение России уступок перед Кобургами, включая согласие на оставление этой династии, всегда готовой к предательству, у власти в Софии? Ответ был отрицательным6. Желание начальника штаба Ставки найти решение в Болгарии укрепляла несговорчивость румынской стороны, стремившейся прежде всего к наступлению в Трансильвании. Против плана Алексеева выступил не только Сазонов, но и Штюрмер, который справедливо отметил невозможность для России брать на себя инициативу замирения с Болгарией, так как это могло вызвать осложнения в отношениях с союзниками, и в частности с Сербией7. Однако Алексеев продолжал пребывать в плену славянофильских иллюзий. Как весьма тонко заметил Г Н. Трубецкой, русская политика на Балканах вообще не отличалась устойчивостью и последовательностью, будучи подвержена колебаниям между «утилитарным оппортунизмом», лежащим в основе внешней политики всякого государства, и идеологией, в основе которой лежали принципы национальной и конфессиональной близости. Идеология зачастую побеждала, однако: «Ни один из указанных принципов не проводился полностью и по большей части разнообразные стимулы уживались вместе, зачастую в самом незаконном сожительстве»8.

Худшей политикой является непоследовательная политика или, иначе говоря, отсутствие таковой. Все эти недостатки русской дипломатии унаследовала внешнеполитическая позиция, занятая Ставкой. Более того, с уходом Сазонова из руководства МИДа начальник штаба Ставки, находившийся в неприязненных отношениях со Штюрмером, стал активнее вмешиваться во внешнеполитические вопросы, чего раньше он не делал. Выполняя его волю, русский военный представитель при сербском командовании генерал В. А. Артамонов пытался защищать идеи примирения Сербии и Болгарии и воссоздания балканского союза. Естественно, эти попытки были обречены на провал, сербский премьер-министр Н. Пашич встретил их крайне отрицательно9. Были в русской Ставке определенные расчеты и на других славян.

О них упоминал приехавший в Россию зимой 1917 г., уже после Февраля, для решения вопроса об образовании чешских частей Томаш Масарик.

Отметив, что Алексеев придерживался критического взгляда на чехов в России, Масарик счел необходимым дать краткий очерк развития проектов генерала в отношении славян и будущего Дунайской монархии: «Его взгляды на Европу, на нас (т. е. чехов), на народы Австро-Венгрии были смутными. В начале войны он вообразил, что Австро-Венгрия может быть разделена на государства по принципу, выгодному для России. Чехи должны были протянуть свои границы до Триеста и Фиуме на Адриатике через большую часть германской Австрии, включая Вену, но при этом получить только лишь небольшую часть Словакии, до Кошице, вместе с большой частью Мадьяр – это означало, что, по русскому плану, Чешское государство должно было получить не-чешское большинство. Сербия должна была получить приращение на север к русской границе вплоть до Ужгорода»10.

Интересы венгров Алексеев, по словам Масарика, вообще не учитывал. Россия в глазах чешского националиста была не славянским, а «византийским» государством, и этот «византийский» подход возмутил его. Справедливости ради отметим, что невизантийское детище Масарика оказалось весьма недолговечным, а антимадьярская позиция была свойственна и союзникам России по Антанте, что и было зафиксировано в статьях Версальского договора. Однако эти воспоминания Масарика хорошо оттеняют позицию Алексеева по балканскому вопросу и связь его решения с судьбой Австро-Венгрии.

Вступление в войну Румынии поначалу действительно поставило центральные державы в сложное положение. «После полностью неожиданного вступления Румынии в войну, – писал 30 августа 1916 г. Макс Гофман о настроениях в штаб-квартире германского Верховного главнокомандования, – они все, кажется, впали в нервозное состояние»11. В Трансильвании, где румыны нанесли свой главный и первый удар, их 400 тыс. солдатам и офицерам поначалу противостояла австро-венгерская 1-я армия численностью всего в 34 тыс. человек, подкрепленная шахтерским ополчением12. В Трансильвании началась, как выразился один британский журналист, гонка между двумя состояниями неготовности13. Гинденбург вспоминал: «Противник на первых порах пользовался полной свободой действий. Румынская армия, вполне готовая к войне, достаточно многочисленная, поддерживаемая еще русскими, внушала опасения, что наши средства будут недостаточны, чтобы парализовать ее действия. Я в особенности опасался румыно-русского наступательного движения на юг. Сами болгары высказывали сомнение, – будут ли их солдаты сражаться против русских. Твердая уверенность в этом отношении генерала Искова… не всеми разделялась. Не было сомнений, что наши противники рассчитывают на это русофильское настроение, по крайней мере, большей части болгарской армии»14.

Вскоре ошибки союзной стратегии позволили немцам выйти из кризиса. В Трансильванию предполагалось спешно перебросить 4–5 пехотных, 1–2 кавалерийских немецких дивизий, 2 пехотные и кавалерийскую австро-венгерские дивизии. Австро-венгерские части снимались с Восточного фронта, где они были сильно потрепаны. Но и эти части могли оказать поддержку жандармам, ландштурмистам, пограничникам и алармистам и задержать румынское наступление до прихода германской поддержки. 1-я австро-венгерская армия была поручена генералу Артуру Арцу фон Штрауссенбергу, хорошо проявившему свои организационные способности в двух битвах в Галиции15. Особо упорное сопротивление наступавшим оказывали венгерские части, в то время один из чешских полков просто покинул позиции в горах и скрылся на несколько дней в неизвестном для командования направлении16. Первые успехи румын немедленно привели к опасному обострению настроений в венгерской части Дунайской монархии.

«На чужой земле, под чужим командованием, – заявил граф Михай Карольи в венгерском парламенте 5 сентября 1916 г., – венгры воюют за границы, которые остались незащищенными дома… мы не просим, мы требуем, чтобы венгерский гонвед был немедленно возвращен домой из зарубежных стран! Мы требуем, чтобы границы Трансильвании были защищены венгерскими солдатами! Мы требуем, чтобы венгерские солдаты защищали венгерскую землю!»17 Под ружье становились все, кто был в состоянии сражаться. Причина этого подъема в третий год утомившей, казалось бы, всех войны была простой. Врач германской дивизии, переброшенной в Трансильванию из Фландрии, описал обычную картину этого времени – масса беженцев, венгров и немцев, спасавшихся от румынской армии. Война носила ярко выраженный характер этнического противостояния – сожженные венгерские дома, свежие венгерские могилы и т. п. Интересно, что, когда позже на фронте появились русские части, они не вызвали у местного венгерско-немецкого населения страха и желания бежать18.

Главный стратегический просчет союзников заключался в отсутствии коалиционной стратегии и политики на Балканах, результатом чего была почти полная потеря контроля над полуостровом к концу 1916 г. В какой-то степени это можно назвать результатом победы «западников» в штабах наших западных союзников. Можно сказать, что стратегия уничтожения привела к сокрушительным для союзников результатам. «Немцы подчеркнули нашу неудачу на Сомме своей кампанией в Румынии, – совершенно верно отмечал Ллойд-Джордж. – Они отправились на Дунай, чтобы отпраздновать и использовать свою победу на Сомме. Румыния с ее нефтью и пшеницей перешла в германские руки, и тем самым война затянулась на многие месяцы и годы»19. Уже 1 сентября после продолжительных споров французский Совет национальной обороны обратился к Алексееву, желая обратить внимание русского генерала на важность наступления против Болгарии с целью соединения союзных войск на Балканах. Это было сделано вопреки негативному отношению к подобным идеям Жоффра. Но союзники учли пожелания своего главнокомандующего: «Надо, однако, подчеркнуть, что это не должно означать ослабления наступления против Австрии. Генерал Алексеев решит, имеет ли он достаточно резервов для этих операций на два фронта»20.