Руина, Мазепа, Мазепинцы - Николай Костомаров

или в воду посадить, или по тюрьмам разошлет за то, что мы в

измене с ним быть не захотим! И то опасно: как уедет он из

Батурина и велит мужикам после себя на воротах стать, а

стрельцы пускать их не захотят; с того начнется раздор и кровопролитие

великое и зачатие к войне. Стрельцов в Батурине малолюдно, и

те худы; надеяться на батуринских стрельцов нечего! А тебя, Гри-^

горий Неелов, выманя за город, как бы не связал и в Крым не

208

отослал! Давно бы над Нееловым и над стрельцами он что-нибудь

дурное учинил, кабы мы не берегли. Да и вас, Александр и Семен, навряд ли отпустит; а буде отпустит, поезжайте на Путивль, а

то - в Королевце и Глухове станут у вас обыскивать писем: опасно, чтоб вас не задержали>.

Тут кто-то из старшин говорил: <Степана Гречаного, что был

с Солониною в Москве, призвал Демьян к себе в комнату, и

привел к вере - быть ему заодно с гетманом, и велел ему писать

про московские дела такое, чего в Москве и не бывало, все затем, чтобы отвратить Украину от высокодержавной царской руки.

Потом созвал нас, старшину, и говорил нам: пишет мне царское

величество многажды, чтобы всю старшину послать к Москве, а

из Москвы хочет вас царь разослать в Сибирь. Мы ему в том не

поверили, знаем добре, что такого указа к нему не бывало - сам

своим умыслОхМ затевает! А вот и теперь, как приедет в Лубны, либо в Сосницу, соберет к себе всю старшину и духовного чина

людей, прочитает им Степана Гречаного извет, настращает всех

Сибирью, будет говорить: видите, какова Москва обманчива! чего

нам от ней доброго ждать>. -

Дмитрашко Райча сказал: <меня гетман призвал к себе одного

ночью, завел в комнату и велел Спасов образ целовать на том, чтобы мне быть с ним заодно и царских ратных людей, что в

Батурине и в иных городах, побивать. Только я такой присяги

не ставлю в присягу, потому что я присягал неволею, у боясь

смерти, а не но правде. Я по своему прежнему обещанию готов

умирать за великого государя, хотя бы гетман велел меня по

членам разнять. А вы, Александр и Семен, наши слова спишите и

подайте думному дворянину Артамону Сергеевичу Матвееву, чтоб

он над нами и над всем малороссийским краем свою милость

показал, мудрым ходатайством своим доложил государю, чтоб

царское величество не дал своей отчины злохитрому волку в

разоренье1 и прислал бы в Путивль выборных конных людей человек

400 или 500, а к обозному и к нам ко всем обнадежительную

грамоту. Как те ратные люди в Путивль прибудут, пусть бы к

нам царская грамота была донесена тайно, с кем пригоже,, и к

Неелову указ, чтоб нас не выдавал. Тогда мы, старшины, и

Григорий Неелов дадим знать тем ратным людям в Путивль, чтоб

сюда поспешали, а из Путивля в Батурин можно конно поспеть

в одну ночь..Тем временем мы волка свяжем и отдадим Григорию

Неелову, да с теми прибылыми ратными людьми отправим его в

Путивль, потом, написав его вины, сами повезем его к великому

государю в Москву. А пока все не учинится, пусть бы великий

государь указал посланцев гетманских и .советников -

нежинского протопопа Симеона, асаула Грибовича, Миклашевского и

батуринского сотника Еремея задержать в Москве, потому что

209

коли эти советники будут отпущены из Москвы до твоего, Александр, приезда, то еще у него, гетмана, всякое зло ускорится, а

вся беда чинится и от тех помянутых выше советников, да еще

промышленник во всем - нежинский полковник Гвинтовка; большая надежда у Демьяна на этого Гвинтовку! Протопоп Симеон

Адамович большой ссорщик: гетман посылает его проведывать

всяких ведомостей, - и он, приехавши к нему, гетману, чтобы

гетмана удобрить к себе, станет сказывать ему такое, чего и не

бывало!>

<Глуховские статьи становил я, - сказал обозный Забела, -

а в тех статьях написано; духовного чина tfco6 в посольство не

посылать и именно протопопа Симеона Адамовича. А гетман

посылал еще максаковского игумена Ширкевича в Варшаву и в

Вильну, неведомо для чего!>

<Мы того опасаемся, - сказал еще кто-то, если гетман уедет

из Батурина, произойдет много бед и кровопролития! Только у

нас и надежды, что на митрополита Призренского, который живет

в Батурине; он гетмана задержит, будто для лекарства, гетман

здесь останется, покамест ратные люди сюда поспешат. Нас, старшин,’ не послушает гетман: он мало что и говорит с нами!

Безмерно стал жесток с нами, не дает слова промолвить, бранит, бьет, саблей рубит. Во всех полках рассадил зятьев своих, братьев

да друзей и собеседников!>

Обозный Петр Забела объяснялся потом с Танеевым один на

один и выражался уже так, как не решался выражаться при

товарищах. Он хвалил самого себя, выставлял себя испытанным

другом Москвы и подавал такие советы, которые, как он полагал, должны были придтись по вкусу Москве. <Как Богдан

Хмельницкий, - говорил он, - учинился под высокодержавною

государевою рукою, и по се время, - как начал я служить великому

государю верно, так и совершаю; за мою правду меня Господь

Бог хранит, что еще жив! Вся беда от гетманов, а не от старшин.

Только им изменникам Господь Бог не терпит за царскую хлеб-

соль: все один за другим пропадают; жаль только, что невинных

людей с собою губят! Если этого злохищника Господь Бог предаст

и в руки наши изымай будет, пусть бы великий государь

пожаловал нас: велел быть у нас гетманом боярину из

великороссийских людей; тогда у нас постоянно будет, а пока гетман будет у

нас из малороссийских людей, никогда добра не будет>.

При последнем свидании неосторожный и откровенный гетман

сделал перед Танеевым выходки, подтверждавшие в глазах мое-‘

ковского человека донос старшин. Многогрешный отозвался о До-

рошенке совсем не так, как отзывался, бывало, в прежнее время, когда считал Дорошенка своим постоянным врагом. Теперь он

заявлял, что татары не смеют пройти на левую сторону Днепра, 210

потому что Дорошенко их не пустит>. <Хочет, - говорил Танееву

гетман, - Дорошенко посылать к государю своих посланцев и с

ними те санджаки,’ каковы ему присланы от турского султана; те посланцы будут у великого государя милости просить, чтоб

его царское величество изволил Дорошенка принять под свою

высокодержавную руку в вечное подданство и прислал бы ему, вместо турецких санджаков, свои царские знаки>.

- А если турский султан войско пошлет за то на

Дорошенка? - заметил Танеев.

-

Дорошенко, - сказал Демьян, - будет бить челом

великому государю, чтоб указал его оборонять своею царскою ратью.

Гетмана Демьяна очень коробило то, что, как он слыхал, московское правительство давало полякам денег на наем войска, и

он не побоялся при Танееве произнести такие слова: <коли бы

польские послы и коммиссары, набравшись в Москве от вас денег, ворочались в Польшу через-Киев и через наши малороссийские

города - было бы хорошо! Тогда бы и нам что-нибудь из тех

сумм досталось!>

Это прямо уже казалось угрозою ограбить польских послов.

Марта 10-го уехал Танеев из Батурина с своим товарищем.

Когда Танеев был в Батурине, в Москве находились

посланцами от гетмана Многогрешного: нежинский протопоп Симеон, генеральный асаул Грибович и войсковой товарищ Михаил

Миклашевский (впоследствии стародубский полковник). Нежинский

протопоп быд давно уже тайным врагом Многогрешного, но

подбивался к нему в дружбу; часто не ладил он с Демьяном по

причине раздражительного характера последнего, но всегда потом

примирялся с ним, и враги Демьяновы считали протопопа

соумышленником гетмана. Будучи в Москве, протопоп не смел

слишком резко поднимать голоса во вред гетману, после того как

прежде письма его против гетмана и Лазаря Барановича не имели

последствий, вредных для того и другого. Только слегка

набрасывал протопоп на гетмана тень в беседах с боярином Матвеевым, заведывавшим малороссийским Приказом. <Я, - говорил

протопоп, - сколько могу, верно служу и радею великому государю, только гетмана не могу никакими притчами исцелить от нашедшей

на него скорби. Кто-то наговорил ему, будто великий государь

Солонину гетхманом поставить хочет, и Демьян скорбит о том зело; и о том скорбит, что Пиво с ляхами около Киева монастырские

вотчины опустошил, а паче всего о Киеве сетует, чтоб государь

Киева и других малороссийских городов ляхам не отдал, все