Малая трилогия - Сергий Булгаков

Но каково же это величие? Люди усматривают величие во многих проявлениях: говорят о великих ученых, художниках, вождях, правителях, учителях и т. д. Название «великий человек» одинаково применяется к Платону и Наполеону, Гёте и Александру Македонскому, Пушкину и Суворову, Шекспиру и Петру Великому и подобным. Очевидно, здесь величием почитается одаренность в том или другом отношении, которая большей частью соответствует и общему духовному калибру человека. Однако она сама по себе отнюдь еще не свидетельствует о величии духа, о чистоте от греха, святости, целомудрии. Святые, т. е. носители подлинного духовного величия, редко относятся к числу «великих людей» истории, и как–то неуместно рядом с великим поэтом Пушкиным называть «великим» Серафима (иначе как в соединении «великий святой»). Величие сына Захарии, засвидетельствованное Сыном Божиим, не есть, конечно, величие мирское, сотканное из тех смешанных и двусмысленных достижений, которые людьми осуществляются. Это есть величие чистоты, святости, неповрежденное, первозданности, целомудрия. Велик в очах Божиих тот, кто более всех приблизился к истинному величию человека, вложенному в него Образу Божию, в ком оно наименее затемнено грехом. Весь человеческий род сотворен в величии Образа Божия и призван к величию Божия подобия, но и весь он удалился от этого величия, впав в первородный грех. Однако остается возможным личное освобождение — если не от греха, то от грехов, личная безгреховность даже и при грехе первородном. Это–то величие приписывает Господь Иоанну Предтече. Это есть свидетельство чистоты, непорочности, личного преодоления грехов (παραπτ ματα), хотя и не греха (αμάρτημα). Относительны, условны и, в конце концов, неверны иные масштабы и оценки величия, кроме этого: величайший из людей Иоанн есть чистейший и святейший из людей[154], если не говорить о Пречистой и Пренепорочной. И как первый между всеми святыми, св. Предтеча Иоанн прежде всех святых чинов поминается на св. проскомидии (частица его имени полагается первее всех частиц святых, вынимаемых из девятичинной просфоры), хотя и после частицы имени Богоматери. Этим еще раз подтверждается ранее высказанная мысль, что в подвиге Предтечи, в его пути имеется общечеловеческое содержание, и в этом смысле он является основоположным для всего человеческого рода, и нельзя его миновать на пути души к Богу. Высшее и подлинное величие Предтечи содержит в себе норму человеческой жизни, поскольку она проходится правильным путем. Величие Предтечи в вольном себяотдании Другу, в жертвенном самоотвержении, посвящении себя Богу и принесении Ему всего себя со всеми своими силами. Это противоположно всякому человеко–божию и самобожию, люциферическому самоутверждению: «будьте как боги». Это есть путь жертвенного смирения и жертвенной смерти для человеческой самости. Однако ошибочно понять это как самоумерщвление с упразднением и подавлением человеческого творчества, с духовно леностным зарыванием в землю, неупотреблением своего таланта, особого дара. Однако величие самого человека заключается отнюдь не в этом даре, не в десяти талантах, которые даны от Бога и могут быть Богом и отняты, но всецело и исключительно в том, кому или чему будет посвящен этот дар и как он употреблен. И в этом смысле все люди одинаково призваны к духовному величию, и все в призвании своем равновелики и сами делают себя великими или малыми. Люди ошибочно оценивают величие по дарам, и сами люди гордятся одаренностью своей, между тем как эта одаренность имеет значение только средства, только особого образа для единого и всем одинаково доступного жертвенного служения Богу всем и во всем, что имеет человек. Этим–то величием — и обще–и всечеловеческим — велик Предтеча, и к нему призван всякий в доступном для каждого творчестве собственной жизни, делания себя самого: не нам, не нам, но Имени Твоему даждь славу.

Суждение Господа о Предтече как наибольшем из рожденных от жены, однако, восполняется тотчас же другим, антиномическим, суждением, а именно: «меньший же (ό δε μικρότερος) в Царстве небесном (у ев. Луки: Божием, 7, 8) есть больше (μείζων) его» (Мф. 11,11). Что означает это добавление? Есть одно толкование, данное Златоустом[155] и принятое рядом восточных и западных толковников, так сказать, аллегорическое. Они видят в «меньшем» самого Господа, Который почитался среди окружающих людей малоизвестным и худородным. Трудность принятия такого толкования в том, что оно мало согласуется со всем свидетельством Господа о Предтече. Из него, как мы указали, прямо вытекает и самосвидетельство Мессии, и неожиданным поэтому является, если, рядом с этим торжественным самосвидетельством, Он же укрывается в преднамеренной неопределенности выражений: «Мний», меньший. Но даже если принять, как возможность, и это истолкование ради авторитета лиц, его высказывавших, оно отнюдь не исключает и не противоречит и другому, более обобщающему толкованию, тоже давно уже высказанному. Согласно ему, здесь сопоставляется человеческое достижение и благодатное «царство небесное (Божие)»: даже высшее человеческое не может сравняться с благодатным и стать им. Благодатный дар Св. духа, который подается в Церкви, есть новая, сверхприродная жизнь, есть обожение. Человек своими усилиями не может обожиться, хотя может и должен стремиться к обожению: здесь встреча божеского и человеческого. Возражают на это, что в то время еще не наступило царство благодати с его дарами.

Но слова Господа имеют общее значение, не только в применении к данному моменту. Кроме того, «Царство Божие приблизилось» во внутренних совершениях уже с выступлением на проповедь Иоанна, а затем и Христа. Оба, как мы помним, одними и теми же словами начинают проповедь: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Божие». Оно «приблизилось» с боговоплощени–ем, хотя совершилось лишь в искуплении и Пятидесятнице. Здесь именно различается человеческая природа вне обожения, совершаемого через боговоплощение, и обоженная — вследствие бого–воплощения, разумеется, в тех, кто усвоил плоды его. Здесь разница между теми, кому дана «власть быть чадами Божиими», родившимися от Бога, и теми, которые «родились от крови, от похоти плоти, от похоти мужа» (Ин. 1,12–13). Здесь положен непроходимый предел для человекобожия. В этом именно смысле разъясняет Свою мысль Спаситель в дальнейших словах (только у евангелиста Мф. У евангелиста Лк. в контексте другой речи[156] Спасителя (16, 16): «отднейже Иоанна Крестителя доныне (έως άρτ ) Царствие Божие благовествуется (ευαγγελίζεται), и нудники (βιασταί) восторгают его, ибо все пророки и закон прорекли до Иоанна» (Мф. 11, 13). Иоанн Креститель здесь обозначается гранью, за которой нуд никам открывается возможность восхищения Царствия Божия усилием подвига, нудою. Он же есть и грань, до которой лишь простирается пророчественная сила и проникновение, содержащееся в законе и пророках. Почему же именно Иоанн Креститель (и даже не Богоматерь) является такою гранью? Можно думать, и личным подвигом, и служением. В первом смысле Иоанн Предтеча в себе осуществляет исполнение закона в такой мере, в какой он вообще исполним человеком. Хотя апостол Павел говорит, что «из дел закона не оправдается (ου δικαιωθήσεται) пред Ним никакая плоть, ибо через закон познается грех» (Рим. 3, 20), однако эта невозможность оправдаться совсем не означает невозможности его исполнять. Он дан был не только для самосознания в грехе, но и для спасительного исполнения, как норма ветхозаветного благочестия, об этом красноречиво свидетельствует псал. 118. В Предтече достигнута вершина ветхозаветной святости, которая, хотя и не является безблагодат–ной и только природной, но оказывается таковой в сравнении с новозаветной святостью: «ибо закон дан Моисеем, благодать же и истина произошли через Иисуса Христа» (Ин. 1, 17). Иоанн есть исполнение Ветхого Завета, и в этом качестве указуется именно он (а не Дева Мария), потому что закон имеет дело непосредственно с мужеским родом (почему и родословная, в том числе и родословная Христа Спасителя, исчисляются по мужскому колену). Будучи в доступной для человека степени исполнением закона, больший из рожденных женой является ходатаем Ветхого Завета и Нового, стоит на грани их, потому что он видит исполнение пророчества. Ведь закон и пророки «до Иоанна пророчествовали (έπροφήτευσαν)» о боговоплощении Христовом, но Иоанн узрел и самое исполнение пророчества (почему он одновременно почитается Церковью и как пророк и как апостол, «ходатай ветхия и новыя благодати») (Мф. 11, 13). В этом смысле в нем заканчиваются и исчерпываются «пророки». Но и еще в особом смысле служение Иоанна Крестителя, каковым его — не случайно, конечно, — именует в Своей речи о нем Господь: Ίωάννου τού Βαπτιστοϋ (наличие члена можно понимать не только в смысле вообще крестителя, но и Господня Крестителя), является гранью Ветхого Завета и Нового. Через его служение завершается боговоплощение, исполнение закона и пророков, именно через крещение Господа, которое было сошествием Св. Духа на человеческое естество Богочеловека. После него Он стал воистину Мессией, Христом и мог уже прямо к себе применить пророчество Исайи: «Дух Господень на Мне, Он помазал Меня» (Лк. 4, 18). И этим открывается Царство благодати, которая Иисусом Христом бысть(Ин. 1, 17), то Царствие Небесное, которое может восхищаться нудниками и простирается до конца этого века, до открытия Царства славы во втором и страшном пришествии Господнем. (В этом распространительном смысле нужно, конечно, понимать выражение «доныне» (έως άρτι).