Три запрета Мейвин (СИ) - Марина Дементьева

пришлось тебе осознание: не всё можно получить силой. Хуже того — не получить самого желанного.

Я сказала бы: "Ничего, это оно только кажется, что желанное. Погоди, после и не вспомнишь. Нет, вспомнишь, конечно, но иначе, ровно, бестрепетно. С благодарностью ли? Ладно б и так".

Не сказала, конечно, откуда б силы взялись. Густое, горькое переливалось в горле. Увидеть бы расцветившее небо сияние… Поздние осенние рассветы, неужто промучаюсь всю ночь?..

— Сделай что-нибудь, Анвира… спаси ее! Мейвин, Мейвин, ты слышишь меня? Только не умирай… Мейвин!

Его отчаянье почти осязаемо. Хочу, чтоб он ушел, исчез; его боль оборачивается изнанкой и бьет по мне.

— Анвира, знаю, ты можешь… Чем хочешь, отблагодарю, только верни мне мою жену!

Горячечная полумольба-полуприказ растревожила память, извлекла из летучего вороха бредовое, смутное. "Я отдам тебе, что хочешь… только верни, верни мне…"

И стало так ясно, точно повязку с глаз сняли.

— Что угодно посули, король, никакого умения здесь не достанет. Потревожить стрелу — вмиг кровью изойдет, а и без того… Крепись, госпожа, недолго боль терпеть…

Леннан. Мысль о брате одалживает заёмной силой — будет ли из чего возвращать долги? Брат стрелял в короля и убил королеву. Лишь бы не растерзали, помогите, боги…

Вслепую выбросила скрюченные пальцы, ухватила широкое запястье. Твёрдая ладонь, коротко дрогнув, обхватила мою, переплетая пальцы.

— Пожалей мою бедную мать… Не лишай её последнего утешения…

— Всё, что скажешь… он цел.

— Клянись! — вытребовала, кашляя кровью. Боль пронзила раскаленным прутом, что проворачивали в ране, расходилась по телу, сжимая кулаки и зубы. — Клянись, что не станешь мстить… отпустишь, после того, как устроишь по старшим достойные поминки. Отдашь ему… что причитается, за него и братьев. Он не ведал, что творит. Обвинил тебя в смерти старших… кого другого было винить?

— Обещаю. Все сделаю по твоему слову. Да ты сама увидишь… Мейвин!

— Нет. Не увижу…

— Сестра!.. — полоснул рыдающий голос.

Насилу вгляделась: Леннан метнулся ко мне, мрачные воины посторонились, под яростным взглядом Фэлтигерна ему не посмели препятствовать. Рухнул обок, сникнув, точно другая незримая стрела ужалила его в сердце. Я с трудом сморгнула, застило взгляд… Я сама слышала, как угасает мой голос.

— Возвращайся домой, братец. Будь им хорошим сыном. За всех нас…

Леннан судорожно кивнул. Светловолосая голова безвольно свесилась, его плечи крупно задрожали. Я закрыла глаза.

Пустота подступала крадучись, пожирая краски, запахи и звуки. Я безразлично ожидала ее приближения, даже не думая вырваться, бороться; вышли все мыслимые силы.

"Забираю причитающееся, — сказала пустота. — Возвращаю отнятое".

"Забирай, — отвечаю ей, — мне все равно".

И делаю шаг навстречу.

Но пустота шипит, как спугнутый стервятник, и пятится по пяди. За моей спиной разгорается сияние, обережный щит света теснит пустоту, он жжет ее, повергая в бегство. Оборачиваюсь, и широкие крылья света принимают меня в объятья…

Голос Фэлтигерна звенит сталью, ударяющейся о доспех. Не слышу слов, лишь облекшуюся в них ярость и потаённый страх. О боги, от меня уж ничего не осталось, неужели и теперь он готов драться за меня, едва ли не на могиле, вместо того, чтоб отблагодарить хоть мгновением покоя?

Фэлтигерну отвечал другой, в чьем голосе был холод такой, что делает ломкой любую сталь.

— Пройдет месяц… год… десятилетие. Ты забудешь её. Вы всегда забываете.

— Да что ты можешь знать об этом, нелюдь?! — выплюнул с ненавистью.

— Более, чем ты способен вообразить, человек. Ты отнял ее у меня живую. Мертвую я тебе не отдам.

Я подняла ресницы — так тяжело, точно на них уже лежала тяжесть земли, точно землёю запорошило глаза. Они стояли один против другого, двое ненавидящих мужчин, и один из них владел моим телом, другому принадлежала моя душа.

— Ну так отними! — прошипел Фэлтигерн. Меч Нуаду прочертил в расплавленном ночном воздухе размытую золотую дугу — против кого обнажил оружие?!

Меч бога, меч, против которого нет защиты… Возможно ли умирать дважды — за себя и любимого?..

Самайн отвел пылающий клинок раскрытой ладонью. Воины Фэлтигерна были немы и бездвижны, точно долина Столпов обрела вдруг волю вновь, но несколько иначе оправдать свое название. Охотники показались схожи со стаей воронов, готовых клевать и когтить по слову вожака, но без приказа не сдвинулись ни на пядь, сидхейские кони под ними виделись призраками, сотканными из туманного молока, глаза воинов Охоты мерцали провалами гематитовой тьмы.

— Какова цена людской благодарности! — медленная улыбка явилась на губах, искривив их четкий рисунок. Князь сомкнул пальцы на лезвии… и вырвал из ослабелой руки. Фэлтигерн слепо отшатнулся.

Самайн вложил тихо пропевший меч в ножны. Более князю никто не препятствовал.

Любимый склонился надо мною. Дикая Охота вечным строем ждала за его плечами, бесстрастная и холодная, для всех, но не меня.

— Я хотел бы забрать себе твою боль… — шепчет Самайн и склоняет голову к плечу, на миг скрывая лицо. И голос его — глухой, словно ему тяжело говорить, удержать в груди, готовый сорваться стонущим криком.

Молчат люди и нелюди, живые и мертвецы вокруг нас обращаются тенями, не вижу лиц, не помню имен. Все отдалилось, поблекло, сгинуло. Весь мой мир, вся жизнь моя, все, что было мною, сосредоточилось в серебряных зеркалах сидхейских глаз.

Как много меж нами сказано лжи и как мало — правды. Как мало