России верные сыны - Лев Никулин

На рассвете Можайский услышал барабанный бой.

— Федя! — окликнул он Волгина. — Слушай! Как будто… песня…

Волгин прислушался:

— Поют… А ведь наши поют, ей богу!

И тут он с такой яростью принялся за дверь, что ему удалось выломать из гнезда петлю и отогнуть нижнюю половину железной двери. Можайский пролез в щель и тотчас отодвинул засов. Дверь отворилась, и они сбежали по каменной лестнице.

Во дворе не было ни души. Даже часовой, которого совсем недавно видел из окна Волгин, куда-то исчез. Они, озираясь, вышли из ворот. Волгин сжимал в руке железную полосу. На случай встречи с врагом в его руках это было страшное оружие. Но узенькие улички, примыкавшие к аббатству, были пустынны, ставни на окнах за-парты, хотя уже совсем светало. Только зловеще и монотонно звонили колокола собора.

Волгин и Можайский не сразу увидели в просвете улиц выход на площадь. Оттуда, с площади, доносился барабанный бой и конский топот. Первый, кого увидел Можайский на площади, был трубач Волынского гусарского полка и коновод, водивший вокруг фонтана взмыленных коней. Трубач вытянулся, увидев мундир Можайского. Можайский было устремился к нему, но вдруг гром барабанов и музыка послышались совсем близко, Можайский и Волгин остановились, как вкопанные.

Шествие открывал огромного роста тамбур-мажор с длинной золоченой тростью. За тамбур-мажором шли музыканты в мундирах французских егерей, яростно дувшие в трубы. А за музыкантами двигалась группа всадников во французских и польских мундирах. Впереди ехал генерал в треугольной шляпе со звездой Почетного легиона на груди. Его сопровождали два полковника и адъютанты. За всадниками двигалась пехота с распущенными знаменами. Пехотинцы шли нестройно, вразброд. Уже не в первый раз Можайский видел, что вражеские солдаты не имели настоящего воинского вида, в основном это были еще очень молодые, безусые новобранцы. Прошла пехота и появилась кавалерия — польский уланский полк. Кони сильно отощали, но всадники выглядели отлично. Два знамени — королевское и знамя легионов — развевались над уланами. Никто не обращал никакого внимания на Можайского в его русском мундире, точно его здесь и не было. Можайский видел лица улан, некоторые ехали с опущенными головами, потупив взоры. Затем по булыжникам загрохотали колеса, проехали пушки и зарядные ящики. Артиллеристы шли у пушек, с дымящимися фитилями в руке. Шествие замыкал взвод польских кавалеристов. Впереди взвода ехал Стефан Пекарский в поношенном мундире времен Костюшко. Должно быть, он заметил Можайского, потому что горькая усмешка вдруг появилась на его лице и он поднес руку к козырьку конфедератки.

Музыка затихла где-то вдали. Проехало несколько обозных фургонов и повозки с ранеными. Потом все стихло.

Можайский в недоумении все еще стоял на площади.

— Господин капитан! — вдруг окликнул его чей-то голос.

Он обернулся и увидел двух всадников — русского генерала с георгиевским крестом и прусского полковника. У обоих были белые повязки на руке. Несколько поодаль стоял трубач и гусар-коновод.

Лицо генерала показалось Можайскому знакомым.

— Почему вы здесь, капитан?

Можайский назвал себя и объяснил, как он попал в Суассон.

— Поздравляю с освобождением, — улыбнувшись, сказал генерал. — С десяти утра сегодняшнего дня город Суассон снова в наших руках. Французы согласились на почетную сдачу.

31

Молодой генерал, которого увидел на площади в Суассоне Можайский, был Сергей Григорьевич Волконский, дежурный генерал того корпуса, который уже однажды овладел городом 2 февраля 1814 года. 19 февраля того же года русские вновь взяли город, на этот раз без боя — французы оставили Суассон. Генерал Моро согласился на почетную капитуляцию, и марш, который наблюдал Можайский, это и было выступление гарнизона с развернутыми знаменами и оружием в руках. Гарнизон оставил в крепости только артиллерийские снаряды. Крепостные склады были переполнены, и это оказалось весьма кстати, потому что в снарядах у союзников ощущалась острая нужда.

Едва только последний вражеский солдат покинул город, — произошло го, что и потом не раз вызывало удивление Можайского. Тотчас открылись все двери и ставни, улицы наполнились народом. Можно было подумать, что суассонцы ликуют по случаю победы войск союзников. Они действительно радовались тому, что не будет уличной битвы и что город не подвергнется разрушению. Откуда-то появились шумные торговцы и торговки, суассонские дамы устремились на бульвар, где уже прогуливались русские офицеры. Продавцы духов и всяких безделушек атаковали Можайского, на площади у собора открылись кафе, словом, в городе поднялась обычная, нет, не обычная, а какая-то праздничная толкотня, поразившая Можайского. Вечером, пробираясь в оживленной, шумной толпе, он подумал о том, как устали от походов и войн французы, если они могли радоваться тому, что сегодня все кончилось для города благополучно и нынешнюю и будущую ночь они могут не думать о войне, пожарах и разрушениях.

Еще в полдень Волконский представил Можайского командующему корпусом, но старик, измученный быстрыми переходами и взволнованный событиями минувшей ночи, еле стоял на ногах. «Князь выслушает вас», — сказал он, показав на Волконского, и тотчас задремал в кресле, пока ему готовили ночлег в доме, откуда только что уехал генерал Моро.

Волконский позвал Можайского к себе: «Там вдоволь наговоримся. Нынче вы ночуете у меня, хотя спать нам не придется».

Когда Можайский вошел к Волконскому, общество было уже в сборе: на диванах, на стульях теснились гости, молодежь нисколько не чинилась в присутствии молодого генерала. Офицеры были возбуждены удачей, напряжение минувшей ночи разрешилось безудержным весельем. Отдали должное подарку виноторговца — хозяина дома, где остановился Волконский, пожелавшего удивить русских офицеров своим искусством. Опасность миновала, суассонский гарнизон удалился из города, и всем хотелось узнать от Волконского подробности переговоров с генералом Моро.

— Вы, капитан, — обращаясь к Можайскому, начал Волконский, — разумеется, не могли знать событий, которые предшествовали нашей нынешней удаче, поэтому я начну сначала… Генерал Моро получил от самого Наполеона приказ защищать Суассон до последнего человека. А нам город и крепость были нужны потому, что здесь решалась участь силезской армии Блюхера. Наполеон теснил ее, готовясь прижать к реке Энне, а единственный мост у Суассона был в руках Моро… Ночью пошел ливень, наши гренадеры, воспользовавшись непогодой, с налета захватили предмостное укрепление. Дело решалось минутами. К семи часам утра к нам подоспела подмога — с севера подошел прусский корпус Бюлова. Мы приказали нашим песенникам петь, музыкантам играть…

— Мы слышали песни и музыку, — вырвалось у Можайского.

— Пели, играли для того, чтобы заглушить гром пушек наполеоновской армии, она была близко и теснила Блюхера. В девять утра я с полковником прусских войск прибыл к генералу Моро для переговоров: «Генерал, к чему проливать кровь, вас окружает многочисленное войско генералов Строганова, Воронцова, Винцегероде и Бюлова. Судьба Суассона решена. Мы предлагаем вам почетную сдачу. Ваши войска оставят Суассон с развернутыми знаменами, музыкой и в строю…» — «А мои пушки?» — Полковник, что был со мной, было уперся: о пушках не было речи. «Чёрт возьми, — говорю я ему по-немецки, — мы дадим еще шесть французских пушек в придачу, лишь бы он убирался поскорее». Затем я говорю генералу Моро: «Мы получили приказ в случае вашего отказа начать штурм. Ваш ответ, генерал?» — «А пушки?» — Тут мы с пруссаком делаем вид, что советуемся, и, наконец, я говорю: «Разумеется, пушки сопутствуют храброму гарнизону». И через двадцать минут отряд генерала Моро с музыкой, знаменами, пушками выступает из Суассона, наши гусары входят в город, егеря занимают мост через реку Энн, а казаки устремляются навстречу отступающей армии Блюхера с радостной вестью, что мост в наших руках и расстроенная армия Блюхера может переправляться через Энн. Так западня, ловко придуманная Бонапартом, расстроилась, и все это не стоило жизни ни одному нашему солдату!

Тут все единодушно выпили за удачу парламентера.

— Не хотел бы я быть на месте генерала Моро — погубить отлично задуманный план императора, ему это будет стоить эполет! — Волконский понизил голос, отчего все притихли. — Все устроилось не только благодаря удаче парламентеров и глупости Моро, выручил нас поистине суворовский марш наших богатырей, которые, повернув от Реймса, меньше чем в три дня воротились к Суассону и подоспели, прежде чем здесь появились расстроенные части армии Блюхера… А «благодарные» союзники наши — пруссаки — опять будут говорить, что все устроилось бы превосходно и без нас, русских, и что мы помешали им наголову разбить Наполеона.