Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

против Доуве Баккера было возбуждено двумя полицейскими детективами из Управления политических расследований, также созданного сразу же после войны для искоренения правонарушений. Осенью 1945 года два детектива Управления полиции Амстердама[275] опросили нескольких человек, которые работали вместе с Доуве Баккером в Службе политической разведки и контрразведки, включая Вилли Лагеса, который к тому времени сидел в тюрьме, и Курта Деринга, помощника Вилли Лагеса в СД.

Вилли Лагес в своих показаниях отметил, что Доуве Баккер являлся начальником управления, и описал, как со временем испортились их отношения. Он объяснил, что в конечном итоге он расформировал Службу политической разведки и контрразведки в основном из-за неподчинения Доуве Баккера его указаниям. Курт Деринг подтвердил рассказ Вилли Лагеса. «Управление Баккера работало не так, как хотелось бы СД, – заявил он в своих показаниях. – Оно неоднократно нарушало важные планы СД, слишком рано вмешиваясь в различные дела». Он добавил, что Доуве Баккер «неоднократно настаивал на освобождении заключенных». Возможно пытаясь помочь Доуве Баккеру, он продолжил: «Некоторые даже считали [Баккера] другом евреев».

Согласно средствам массовой информации, Вилли Лагес заявил суду, что Доуве Баккер «провалил много прекрасных дел».

Когда Доуве Баккер предстал перед судом, репортер одной газеты описал его как «совершенно сломленного человека, постоянно заламывающего руки», который отвечал на задаваемые ему вопросы «робко и смиренно». Доуве Баккер утверждал, что он являлся незначительной фигурой в Службе политической разведки и контрразведки, что усилило впечатление о том, что он был не более чем подобострастным и некомпетентным дураком.

Прокурор М. Х. Гелинк пришел к выводу, что Баккер «не принес немцам большой пользы». По его логике, если верить показаниям Курта Деринга{214}, то можно было бы прийти к выводу, что Доуве Баккер непреднамеренно саботировал некоторые указания руководства СД в Голландии. Приведя в качестве аргументации эти предположения, прокурор М. Х. Гелинк заявил суду, что не будет добиваться максимального уголовного наказания, которое предусматривается за коллаборационизм. Вместо этого он запросил наказание в виде двадцати лет{215}. Две недели спустя суд вынес вердикт: Доуве Баккер должен отправиться в тюрьму на семь лет за вычетом того времени, которое он уже отбыл за решеткой в качестве предварительного заключения{216}.

Однако год спустя Доуве Баккер снова предстал перед судом. Ему было предъявлено второе обвинение в сотрудничестве с врагом в его бытность главным инспектором Службы документации и начальником Социальной полиции при Генри Аренде ван Хилтене. Это дело вел новый следователь полиции, Геррит Баккер, не имевший никаких родственных связей с Доуве Баккером. Он провел множество допросов и собрал дополнительные доказательства, достаточные для того, чтобы Доуве Баккер был осужден повторно.

Свидетелями на новом судебном процессе были более десяти бывших членов НСД, агентов СД и коллаборационистской полицейской структуры Rechtsfront, в том числе Вилли Лагес и Курт Деринг, а также подчиненные Генри Аренда ван Хилтена и Доуве Баккера, Николаас Йонкер и Хендрик ван ден Берг, которые подробно рассказали о жестокости Доуве Баккера по отношению к подозреваемым, которых он задерживал.

По выражению репортера издания Volkskrant, эти «некогда азартные охотники за людьми» теперь сидели на скамье подсудимых, как «прирученное стадо», безропотно следя за ходом событий в зале судебных заседаний{217}.

Несколько взаимосвязанных свидетельских показаний касались жестокого обращения с одним из заключенных, Эмануэлем А. Стеллингверфом, мужчиной пятидесяти девяти лет, которого доставили в Службу документации Доуве Баккера в мае 1943 года, когда его жену обвинили в незаконной продаже продовольственных талонов. Его жена, как свидетельствовал Стеллингверф, впоследствии была депортирована в Польшу. Из материалов дела было неясно, являлась ли она еврейкой{218}. Один из агентов Доуве Баккера по имени Ставаст засунул палку в штанину брюк Стеллингверфа (одна из форм полицейской пытки), а также избил его так сильно, что крики несчастного были слышны по всему зданию полицейского учреждения.

Другой бывший полицейский, который стал свидетелем этих событий, подтвердил, что агент Доуве Баккера всячески оскорблял Стеллингверфа и что сам Доуве Баккер, «войдя в кабинет, увидел, что там происходит, но ничего не сделал, чтобы остановить издевательство над задержанным».

«По моему мнению, Баккер как начальник должен был в этот момент действовать решительно и приказать Ставасту прекратить такой способ допроса, – продолжил бывший полицейский. – Однако Баккер, насколько я помню, этого не сделал. Он удалился в свой кабинет, после чего Ставаст продолжил издеваться над задержанным»{219}.

В мае 1947 года, когда второй судебный процесс уже подходил к концу, газеты сообщили, что «всплыли новые факты». Под этими «новыми фактами» подразумевались недавно обнаруженные документальные свидетельства: восемнадцать тетрадей дневника Доуве Баккера.

«Доуве Баккер фиксировал свои преступления в дневнике», – гласил заголовок статьи в газете Het Parool{220}.

Газета Volkskrant включила в свою статью на эту тему обширные цитаты из дневника Доуве Баккера, которые прокурор М. Х. Гелинк решил предоставить суду: «В его дневнике можно найти следующие пассажи: «придется создать большие концентрационные лагеря», «сыновья плутократов также должны поехать в Германию на работы».

Основываясь на этих цитатах, М. Х. Гелинк утверждал, что «Доуве Баккер имел крайне дурное влияние на полицейский корпус». Более того, он заявил: «Доуве Баккер всячески поддерживал оккупационный режим и часто поощрял предательство своих сограждан».

В ходе судебного процесса прокурор неоднократно цитировал дневник Баккера. Так, на одном из судебных заседаний он зачитал следующие отрывки: «Арестовано 42 коммуниста, немного прибрались [в городе]», «Загребли всего десять евреев, неважный результат».

16 мая, всего за три дня до завершения судебного процесса, Доуве Баккер на допросе, проведенном Герритом Баккером, попытался объяснить суду, почему он вел свой дневник и что это значило для него. Он начал с подтверждения того, что дневник был его собственным: «Дневник в восемнадцати тетрадях, тот, который вы мне предъявили, был написан мной лично». Затем он продолжил: «Все события, которые я описал в этом дневнике, были записаны мной либо сразу, либо вскоре после того, как они произошли, и поэтому они верны. Но я, конечно же, не могу точно вспомнить, что именно я в нем писал».

Далее он дезавуировал те чувства и эмоции, которые отразились в его дневнике: «Я признаю, что некоторые отрывки в моем дневнике кажутся весьма фанатичными и создают впечатление, что я являлся фанатиком. И все же я заявляю, что мои слова были более фанатичными, чем мои поступки»{221}.

Это экстраординарное заявление, свидетельствовавшее о том, что Доуве Баккер в своем собственном дневнике преувеличивал или иным образом искажал свои мотивы и убеждения, станет центральным пунктом в его защитной стратегии. «Несмотря на ментальность, которая действительно проявляется в моем дневнике, – утверждал он, – в глубине души я являюсь противником насилия и настоящим прямо заявляю, что я никогда никому лично не причинял никакого вреда и никогда не способствовал причинению какого-либо вреда другими лицами». После этой фразы он добавил: «Я знаю, что это может показаться неправдоподобным после ознакомления с тем, что написано в моем дневнике, и все же я не могу объяснить это как-то иначе».

Доуве Баккер также отрицал поддержку им антиеврейских акций. «На самом деле я, конечно же, не был антисемитом, – утверждал он. – Это должно быть очевидно хотя бы по тому факту, что в 1943 году у моей жены была маникюрша-еврейка, которая регулярно приходила в наш дом и с которой я часто беседовал. Я никогда не жаловался своей жене на ее присутствие»{222}. (Из его показаний было неясно, была ли еще жива эта еврейка, на которую он «никогда не жаловался».)

Кроме того, Доуве Баккер упомянул, что он «часто давал советы и помогал евреям, которые нарушали еврейские предписания». Он сообщил следователю, что, в принципе, может даже предоставить имена и адреса этих лиц, хотя именно в тот момент он не был готов вспомнить необходимую конкретику. В заключение он добавил, что есть еще много фактов, которые он мог бы привести в подтверждение того,