Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн

утробе Желтопузика мы посетили множество подмосковных усадеб и монастырей: Илья Иосифович, охваченный религиозным экстазом автомобилиста-неофита, возил нас повсюду – ему было всё равно, куда ехать, лишь бы не расставаться с Желтопузиком, которого он неистово обожал. Поэтому он решил, что дети должны стать знатоками подмосковных перлов: это решение сделалось источником многих блаженных поездок за город, в том числе на акции группы «Коллективные действия», проходившие на Киевогорском поле. Но чаще наше внимание приковывали древние или просто старинные строения: эрудиция Ильи не имела пределов, рассказывал он обо всех этих усадьбах и монастырях как бог – казалось, нужно отрастить двадцать пять ушей, чтобы впитать всё это.

Невозможно умолчать о неимоверном шкафе, созданном руками Кабакова: Илья Иосифович купил три антикварных буфета, изобилующих украшениями – деревянные фронтоны, миниатюрные балюстрады, краснодеревщиков укромные затеи – тонко вырезанные дверцы, покрытые гроздьями винограда… Илья разобрал эти буфеты, выдержанные в разных стилях, и собрал из них один Мегашкаф, покрывающий все стены в квартире на Речном, где жили Вика, Илья и Антон. Таким образом, все они оказались как бы живущими в шкафу, у которого, как у ленты Мебиуса, не было «внутри» и «снаружи». Так они уподобились Примакову, герою знаменитого альбома Ильи «В шкафу сидящий Примаков».

Ковбои разбивают лёд. 2013

Всеприсущий шкаф обнимал собой и маленькую комнату Антона, и там таилось множество сокровищ – охапки пестрых европейских автомобильчиков, вертолетов, домиков, ковбоев, рыцарей, пиратов, книг, виниловых пластинок и прочих кайфов.

Ну и, конечно, комиксы – предмет моего обожания! Из Парижа, где обитал Боря Носик, щедрым потоком лились сокровища – Антон располагал практически полным собранием роскошно изданных «Тинтинов», а также «Обеликсов» и «Астериксов». Кроме того, регулярно поступали комиксовые журналы «Пиф» и «Пилот» – первый стопроцентно детский, а второй более чем взрослый, совершенно не подходящий нам по возрасту и от этого особенно нами любимый. Должно быть, советский писатель Боря Носик, посылая малолетнему сыну комиксовые журналы, сам в них не заглядывал и не знал о буйных и сюрреалистических видениях эротического свойства, которые обильно распускали свои яркие лепестки на страницах журнала «Пилот»: обнаженные боги Энке Билала или трахающиеся невидимки Мило Манары были далеко не самыми солеными среди этих упоительных graphic stories. Возможно, конечно, Носик-старший не был так уж слеп, просто ему нравилось посылать своему сыну некий порнографический флюид, во всяком случае, я очень благодарен старшему Носику: журнал «Пилот», где сотрудничали в те годы великолепные художники, оказал большое влияние как на мое рисование, так и на формирование моих эротических фантазий. Ну и, конечно, среди сокровищ Антона я обожал сборник карикатур Джона Тенниела, публиковавшихся во времена королевы Виктории в лондонском «Панче»: бесконечная гравированная борьба гладиаторов Гладстона и Дизраэли. Этот сборник я смотрел furt dokola (как говорят чехи), то есть снова и снова, так же как и небольшие аппетитные издания графических историй Чарльза Аддамса и Эдварда Гори: черноюморный и мистический эпос о семейке Аддамсов, тогда еще не обретший своего кинематографического воплощения, но и графического было довольно, ведь Чарли Аддамс – подлинный гений.

Не помню, сколько нам было лет, когда мы написали в соавторстве роман «Пятеро в пространстве» – космическую одиссею с элементами порнографического детского галлюцинирования. За этим последовала повесть «Тридцать отрубленных голов» в духе Э. Т. А. Гофмана – структура повести строилась на родстве слова «глава» и «голова»: повесть состояла из тридцати глав, в каждой из которых парикмахер-убийца отсекал очередную голову очередного клиента.

Затем мы написали сборник эссе, вдохновившись примером Кабакова, Эпштейна и Бакштейна, которые тогда писали втроем эссе на темы, которые они сами себе задавали. Эссе у нас получились очень неплохие. До сих пор помню некоторые из них – «Череп», «Дом творчества», «Руины философии»…

В целом мы написали совместно и порознь множество литературных произведений – по большей части довольно жутких и фантасмагорических (готические кошмары владели нашим воображением). Пожалуй, эти малолетние труды тянут на многотомное издание, переплетенное в детскую кожу, под общим названием «Страшные тени счастливого детства».

Название является цитатой из моего длинного стихотворения, написанного в конце 90-х годов и посвященного слову «пизда». Не стану скрывать, что это слово часто сияло, как некое солнце, в эпицентре нашего космоса:

Мы в пушистые шубки успели одеться,

Мы в ушанках и валенках ходим давно,

Только страшные тени счастливого детства

Вереницей веселой скользят из кино.

Из того, из того, из того кинозала,

Окруженного жаркой листвою, кустами,

Где впервые ты тайно мне пизду показала

И я жадно прильнул к ней устами… Устали?

Написал это слово «пизда» – и вздрогнул.

Не хочу оскорблять непристойностью честных людей!

Только слова другого не дал ведь Господь нам,

Да и это священно. Оно веселей,

Чем «ваджайна», что сумрачно дышит санскритом…

Но пизда родилась ведь из птичьего крика

И из звона мочи по древесной коре.

Так из пены и крови взошла Афродита:

Родилась и зажмурилась на соленой, кипрейской заре.

В этом слове есть бездна, и мзда, и, конечно же, «да»,

И падение шарика с башни пизанской,

В этом слове как будто идут поезда

И курчавится Пушкин в дохе партизанской.

Все равно это слово звучит как-то жестко,

Недостаточно нежно и влажно… Ну что ж,

Наш язык – не старик, он пока что подросток,

И он новое слово когда-нибудь нам принесет.

Это будет огромнейший праздник. На улицах русских

Будут флаги, салюты и радостный крик.

Для того чтоб ласкать наших девушек узких,

Да, для этого дан нам наш русский язык!

А девчонкам он дан, чтоб лизать белый мед,

Чтобы вспенивать нежные страсти,

Чтобы истинной тайной наполненный рот

Снова пел, лепетал и лечил от напасти.

А кино на экране стрекочет, как бабочка,

О стекло наших душ ударяясь и длясь.

И тени смеются, танцуют и падают.

И тени теней убегают, двоясь.

Два солнца над нашей безмолвной планетой,

Два солнца, и мы их лучами согреты.

Согреты, согреты, как пальчики Греты,

Как летние воды прогулочной Леты…

Девочки и девушки омывали собой нашу жизнь, как платиновый дождь омывает ноги Данаи. И всё же, сделавшись медиком, Антон решил посвятить свой профессиональный интерес мужскому половому органу. Он стал