Эксгибиционист. Германский роман - Павел Викторович Пепперштейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На втором или третьем курсе Антон, от которого все мы привыкли слышать постоянные витиеватые речи, вдруг замолчал. Это совпало с его женитьбой. Незаконнорожденный сын австрийского канцлера вдруг сделался женатым человеком – совершенно молчаливым, курящим трубку, поразительно солидным, non-stop одетым в строгий серый костюм-тройку, при галстуке. Прошло года два, прежде чем он снова разговорился, одновременно отказавшись от жены, костюма и галстука.
В 90-м году – новый резкий поворот. В тот год у Кабакова была большая выставка в Израиле, он приехал туда с Викой и Антоном. На открытии выставки присутствовал президент Израиля и другие официальные лица. Совершенно неожиданно для всех Антон приблизился к президенту и заявил, что ощутил себя евреем и желает остаться в Эрец Исраэль. Наверное, это тронуло президента, но одновременно должно было поставить его в несколько неловкое положение.
В Израиле Антон стал известным журналистом, однако постепенно над его головой сгустились некие тучи – в результате через пару лет наш общий близкий друг Илья Алексеевич Медков вывез Антона из Израиля в Москву на своем частном самолете, спасая от этих туч. После этого Антон около года работал в банке Ильи, носившем имя ДИАМ, что расшифровывалось как Дело Ильи Алексеевича Медкова. Антон работал там вплоть до того мрачного дня в сентябре 1993 года, когда нашего любимого друга Илюшу убила пуля, выпущенная из снайперской винтовки.
Будучи человеком страстных увлечений, Антоша и в дружбах был таким. Его увлечение мной пришлось на детские годы, в юности же я наблюдал воспламенение его дружбы с Илюшей Медковым – дружбы, более напоминающей влюбленность. В незабываемом августе 1987 года, когда мы втроем (Антоша, Илюша и я) отправились в Коктебель, Антон и Илья старались не расставаться ни на секунду. Как настоящие влюбленные, они носили одежду друг друга и даже обменялись именами: Антон называл Илью исключительно Антон Борисович, Илья же именовал своего друга – Илья Алексеевич. Поскольку парни не были геями, их взаимное обожание реализовывалось в совместной охоте на девушек: каждый вечер они исчезали в благоуханных коктебельских сумерках, одетые далеко не по-курортному: в бархатных пиджаках, нарядных рубашках и модных скрипучих туфлях с медными элементами. Этот дендистский прикид, резко выделявший их в мире расхлябанных шорт и футболок, давал свои результаты: возвращались они, как правило, с одной или двумя девочками.
Впрочем, атмосфера того августа вовсе не требовала таких целенаправленных охотничьих действий: казалось, что всё пространство цветет прекрасными девушками, жаждущими любви. Но охота была их ритуалом, скрепляющим сердечный союз двух юных джентльменов, одетых в темные бархатные пиджаки.
Илюша тогда был беспечным киноманом, подпольно записывавшим содержание всех просмотренных фильмов в специальные блокноты. Ничто не предвещало, что он станет могучим, но недолговечным банкиром.
Когда Илюшу застрелили на крыльце его собственного банка, Антон не выразил скорби, но впал в некое сумеречное состояние, длившееся несколько лет. Впрочем, этот делирий оказался полезен: именно блуждая в глубоких сумерках сознания, Антон набрел там на идею русского интернета. Я был свидетелем этого озарения – резкого и внезапного, как все озарения Антона. «Я понял!» – сказал он вдруг, ни к кому не обращаясь, уставившись в пространство невидящим и чрезвычайно напряженным взглядом. Только через несколько дней он рассказал о том, что именно понял, – это был проект той самой деятельности, которая вскоре принесла ему богатство и славу.
В последующие годы мы редко видели друг друга. Иногда я звонил ему, когда резко требовались деньги, – он всегда приходил на помощь. Я одалживал всегда одну и ту же сумму – 700 долларов – и, кажется, не всегда возвращал.
Я очень любил Антона Борисовича, люблю его и сейчас. Мне стало его не хватать задолго до того, как он умер этим летом. Но никого и ничего нельзя сохранить, сберечь, удержать.
За пару недель до его смерти мы встретились на вернисаже моей выставки «Воскрешение Пабло Пикассо в 3111 году». Обрадовались, обнялись, сфотографировались.
То, что мы увидели друг друга в последний раз в этой жизни на выставке, посвященной воскрешению из мертвых, воспринимается сейчас как знак надежды, как обещание будущих встреч – в иных мирах, в других существованиях.
В моем архиве сохранилось множество превосходных рисунков, стихов и художественных текстов Антона, способных доказать, что он был не только выдающимся журналистом и медиаменеджером (как его называют в некоторых некрологах), но и замечательным поэтом, писателем и художником. Его участие в деятельности группы Инспекция «Медицинская герменевтика» также не может быть забыто. Антон был свидетелем зарождения этой группы, участвовал в придумывании ее названия, его имя значилось на бирке, положенной в экспозиционной витрине под четвертым маточным кольцом с печатью «Латекс», – речь идет о первом объекте группы МГ, выставленном на Второй Выставке Клуба Авангардистов.
Антон вошел в структуру Инспекции МГ в качестве «младшего инспектора», для четвертой книги МГ «Младший инспектор» Антон написал великолепный и обширный текст – одно из первых известных мне исследований психологических (и психиатрических) аспектов взаимоотношений между человеком и компьютером. Антон участвовал в перформансе МГ «Нарезание» и в написании текста МГ «На оставление Праги» весной 1990 года – этот текст Антон, Сережа Ануфриев и я писали в состоянии резкого алкогольного опьянения: мы нарезались чешского или моравского вина (уж не помню, что это было – «Франковка», «Вавжинец» или «Мюллер-Тюргау»), добавили еще пару шотов крепкого. Мы сидели в безжизненных дортуарах Академии, в больших залах, освещенных неоновыми плафонами, где рядком стояли застеленные кровати с никелированными изголовьями…
За большими окнами Академии сгустилась ночь и собрала свои силы гроза: белые молнии летали по черному небу, древесные массы Стромовского парка метались под ветром: вся чешская история собрала пред нашим мысленным взором свои галлюциногенные знамена: красные львы с раздвоенными хвостами трепетали в грозовой тиши, за ними вставали гирлянды дефенестраций: пожилых людей с раздвоенными бородками выбрасывали из окон, как мальчиков. Прага! Два еврусских мальчика из Москвы полюбили тебя ненужной тебе любовью, и еще один из Одессы к
