Паустовский. Растворивший время - Олег Д. Трушин

будет недолгой. Редакция газеты «Защитник Родины» находилась в Тирасполе, к которому с каждым днём всё ближе и ближе подкатывали военные действия.

Вечером 7 июля он коротко, не обрисовывая всей сложности происходящего, не нагнетая уныния и страха, напишет домой из Тирасполя:

«Живу в бывшем дворце пионеров в редакции армейской газеты в большом спортивном зале. Сплю на матраце на полу. Мой сосед – московский писатель – единственный здесь писатель из Москвы, Марк Колосов[28] – человек очень простой и милый одесский – поэт, хороший знакомый Гехта – Плоткин. Жизнь бивуачная. <…>

Пиши мне хотя бы открытки каждый день – если и не всё, то часть дойдёт. Вообще я здоров, но начались подагрические боли. Народ вокруг хороший, молодой, отзывчивый»233.

Так, Паустовский оказывается в 25-й Чапаевской дивизии 48-го стрелкового корпуса, которым командовал генерал-майор Родион Яковлевич Малиновский.

Можно сказать, что в эти дни линия фронта была от Паустовского на расстоянии двух шагов, а уж если говорить о его частых, почти каждодневных выездах в боевые части, располагавшиеся на линии огня, то можно с уверенностью сказать, что он был на передовой. Его работа в газете «Защитник Родины» продлится всего лишь несколько дней, но и за это время, до перевода в Одессу в редакцию газеты «Во славу Родины», он не единожды, выполняя редакционное задание, будет попадать под ожесточённые бомбёжки и артобстрелы, рискуя жизнью. Но об этом в письмах домой не будет ни слова.

Когда Кишинёв уже вовсю осаждали немецко-румынские части, Паустовский, всё ещё находившийся в Тирасполе, по всей видимости, наспех дописывал 12 июля последние строчки письма для Валерии, чтобы успеть отправить его с оказией в Одессу, откуда оно доберётся до адресата.

Его военным адресом станет: «Действующая Красная Армия. Военно-полевая почтовая станция № 29. Сортировочный пункт литера “Т”. Редакция “Защитник Родины”». И всё!

Во время фронтовой командировки Паустовский будет писать много. Его статьи станут публиковать не только в «Защитнике Родины», а затем в одесской «Во славу Родины», но и в таких изданиях, как газеты «Известия» и «Красная звезда», «Комсомольская правда» и «Большевистское знамя», в журналах «Новый мир» и «Огонёк», «Смена» и других, и это несмотря на постоянные передвижения. Его статьи «Ночь в подбитом танке», «Сердце полка», «Простое дело», «Рассказ бойца Петренко», «Боец Садыков», «Разведчик Волков» и другие были не просто корреспонденцией с передовой – в первую очередь они были о людях, о жившем в них добром начале, побуждающем к ратному подвигу, но не ожесточённому – герои Паустовского сохраняли человечность. Тема человека на войне будет сопровождать его все последующие годы, и даже День Победы не отгородит писателя от «мирных» задумок.

18 июля Паустовский прибудет в Одессу. До первого авиационного налёта, который ему будет суждено здесь пережить, оставалось пять дней.

«Вчера утром вернулся в Тирасполь (с передовых позиций, на которых находился с 12 июля. – О. Т.), – сообщит он в письме Валерии от 18 июля 1941 года, – а ночью выехал в Одессу вместе с Михалковым[29] и сотрудником Союза писателей Шапиро[30] (они случайно заехали в Тирасполь). Остановился в Красной гостинице – рядом с тем номером, где мы все жили в 1935 году… Я в Одессе, в Тирасполь больше не вернусь»234.

Писатель и военный журналист Николай Николаевич Кружков о приезде Паустовского в Одессу вспоминал так:

«22 июля Одессу бомбила фашистская авиация. На Пушкинской улице израненные деревья стояли обнажённые, с засохшими листьями и поломанными ветвями. В дом, где когда-то жил Пушкин, угодила тонная фугаска. Редакция фронтовой газеты “Во славу Родины” перебралась на Большой Фонтан, море было от нас в нескольких шагах. Город ощетинился зенитными орудиями. Воздушные тревоги стали неотъемлемой и постоянной принадлежностью нашего бытия. В это время и появился у нас Константин Георгиевич Паустовский. Прибыл он к нам из-под Тирасполя, где был в командировке от ТАСС. <…>

В газете с первых дней войны трудилась немалая писательская группа – Борис Горбатов, Сергей Михалков, Илья Френкель, Владимир Поляков…

Я увидел Константина Георгиевича в военной гимнастёрке, в сапогах, на голове у него красовалась видавшая виды пилотка. “На вооружении” у него были ещё каска и противогаз в брезентовом чехле. При всём том он сохранял вполне гражданский вид – знаков различия Константин Георгиевич не имел. Что-то стойко штатское было в его облике. <…>

Константин Георгиевич любил выезжать в воинские фронтовые части вместе с нашими молодыми сотрудниками»235.

Находясь в Тирасполе и Одессе, Паустовский не знал, что все его письма домой, за исключением самых первых, «дорожных», так и остались непрочитанными. Впрочем, он и сам, находясь на фронте, не получил от Валерии ни одного письма. Военное время диктовало свои условия.

Уже по возвращении в Москву, обнаружив свои письма в почтовом ящике и узнав, что Валерия с Сергеем уже давно эвакуированы в Чистополь, он отправит их на адрес эвакуации.

Война, словно действительно «понимая», что вот ещё совсем немножко и Паустовскому не выпутаться из её стальных оков, даёт «слабину», позволяя ему покинуть Одессу практически в самый канун начала её обороны, когда ещё хоть как-то можно было вырваться из города по суше. Но и эта дорога будет для Паустовского непростой.

Промедли он пару-тройку дней, и возвращение было бы куда сложнее. Да и состоялось бы оно вообще?

Тогда, 16 июля, части Красной армии, оборонявшие Кишинёв, сдав под натиском врага этот город, широким контуром отступили к Одессе, оставив важные плацдармы на этом направлении.

Возможно, тогдашнее решение руководства ТАСС отозвать Паустовского с фронта для службы в ТАСС спасло ему жизнь. Хотя и приезд в Москву вовсе не означал определения на гражданскую службу. Всё тогда решалось молниеносно.

В Москве из сводок Совинформбюро Паустовский узнает о начале обороны Одессы.

В августе 1941 года Москва ещё не прифронтовой город, таковым она станет спустя пару месяцев. С 25 июня в столице введено военное положение, и город уже дышал другой жизнью – тревожной, напряжённой, с ежедневным «вздрагиванием» от фронтовых сводок.

В поднебесье – огромные, пугающие своим видом дирижабли воздушного заграждения, на улицах – угрожающие «полосы» противотанковых ежей. Пронизывающий «волчий» рёв сирены воздушной тревоги, пугающий всё живое, окутывал погружённый в ночной мрак город. Всё это в короткий срок успело «вписаться» в городские будни. Неосвещённые улицы, темнота в заклеенных крест-накрест окнах уже никого не пугали – так было нужно. Враг при авиационных налётах не должен был «видеть» города! И лишь игра прожекторов