Гиперион - Иоганн Христиан Фридрих Гёльдерлин

бедные напевы под звуки лютни, — удивительно! Мое горе было поистине несказанно, слезы, только слезы, ничего, кроме слез, я должен был сделать над собой усилие, чтобы написать тебе несколько жалких слов, и первое утешение почерпнул я лишь из твоего письма — о, если бы и мое значило для тебя хоть что-нибудь! Если бы мы вообще могли быть друг для друга чем-то большим! Разлука с тобой для меня сейчас во сто крат мучительнее. Я писал тебе недавно, что хочу приехать осенью. Если будет возможность, то приеду и ранее. Если б ты был здесь, я бы, конечно, хотел остаться. Но так я вряд ли здесь выдержу. Мы теперь оба бредем по миру в такой нищете, у нас не осталось ничего, кроме того, что мы значим друг для друга, кроме того, что над нами и в нас есть лучший мир, мой Нойфер! И мы должны были лишь наполовину жить друг для друга? Я скоро приеду; тогда ты отведешь меня на ее могилу. Боже правый! Никак не ждал я такого свидания! — Не мог бы ты приехать за мною, милый брат, или просто посетить меня раньше? Для тебя это было бы, наверное, хорошо. Тебя встретили бы повсюду друзья. Сделай так, если это возможно сделать. Я напишу тебе в следующий почтовый день. Если ты сможешь превозмочь себя, напиши и ты. Многие состраждут тебе и мне. Будем страдать, как страдала бы она на нашем месте. Сохрани себя для мира и для меня! Прощай, мой добрый, мой благородный друг!

Твой

Г.

Из № 101. МАТЕРИ

Йена, 22 мая 95

Жил я, после того как последний раз послал Вам о себе сообщение, как жил и раньше, с тех пор как нахожусь здесь, довольный своим уединением и порою даже радостный, когда полагаю, что мне кое-что удалось в моей работе. Только очень скоро обнаруживаешь, как много в ней еще ученического, и это неплохо, что ты это обнаруживаешь, тем самым ты побуждаешься к деятельности. И я стал здоровее, чем этого можно было бы ожидать при здешнем образе жизни.

Теперь главное! — На этой неделе мне предложили место гувернера в одном франкфуртском семействе[281], которому меня представил один здешний студент во время своего пребывания в тех местах, где он проводил каникулы. <...> Поскольку делу в любом случае можно дать обратный ход, а я должен был дать ответ уже вчера, то я пока ответил «да» и теперь только жду более определенных вестей, и прежде всего Вашего решения. Этим летом я мог бы без хлопот прожить здесь, чтобы не быть Вам в тягость, как уже бывало, Котта в Тюбингене заплатит мне до сентября 100 флоринов за одну малозначительную рукопись, которую он принял от меня к изданию, но, получится ли это до следующей зимы, не могу сказать с уверенностью, потому что не мне судить об успехе моей работы. Если мне откроется более благоприятная перспектива, нежели это тысячегульденовое гувернерское место, то у меня будут развязаны руки, чтобы воспользоваться и ею.

№ 102. ШИЛЛЕРУ

Нюртинген близ Штутгарта 23 июл. 1795

Да, конечно, я знал: удаление от Вас не могло обойтись для моего внутреннего существа без ощутимой потери. И с каждым днем я осознаю это все живей.

Как странно, что можно чувствовать себя счастливым под влиянием великого ума, даже если его воздействие происходит не через устное общение, а просто в силу самой его близости, и с каждой новой милей, которая удаляет тебя от него, ты все более ощущаешь его отсутствие. Я вряд ли сумел бы, сколь серьезны ни были мои мотивы, перебороть себя и решиться уехать[282], если бы именно эта близость не беспокоила меня в ином отношении. Моим вечным искушением было видеть Вас, но видел я Вас всякий раз лишь для того, чтобы вновь почувствовать, что я для Вас навсегда останусь ничем. Да, конечно, я понимаю, что мое страдание, которое я столь часто волочил за собой, было необходимой расплатой за грех моих гордых притязаний; я хотел быть для Вас столь многим и потому должен был сказать себе, что я для Вас — ничто. Но для себя-то я знал даже слишком хорошо, чего я хотел, чтобы не очень бранить себя. Когда б то было тщеславие, ищущее удовлетворения в том, чтобы выпросить Христа ради у великого человека, коль скоро он таковым уже признан, приветливый взгляд, дабы утешиться чрез сей незаслуженный дар в своей собственной духовной нищете, — тщеславие, для коего сам этот человек в общем-то безразличен, если его нельзя приспособить для выполнения своих суетных желаний, когда бы сердце мое опустилось до такого оскорбительного пресмыкательства — тогда, конечно, я стал бы себя глубоко презирать. Но я радуюсь тому, что могу сказать себе с уверенностью, что в немногие добрые часы я чистым сердцем осознал величие этого ума, который я ценю, насколько мне его оценить возможно, и что мое стремление стать для него многим было по сути не чем иным, как законным желанием приблизиться как индивидуум к Доброму, Прекрасному и Истинному, независимо от того, достижимо оно или нет, а что при этом ты сам себя судишь не слишком сурово, тоже ведь по-человечески понятно, тоже ведь естественно.

Как странно, что я приношу Вам такую апологию. Но именно потому, что привязанность эта действительно мне дорога, я стараюсь в моем сознании отделить ее от всего, что могло бы ее обесценить своим обманчивым родством с нею; да и почему бы мне не высказать ее Вам так, как она предстоит предо мной, раз она принадлежит Вам? Месяца с Вами хватило бы мне, чтобы обогатиться на год. Впрочем, я стараюсь и тем, что уже получил от Вас, распорядиться так, чтобы преуспеть[283]. Я живу очень уединенно и думаю, что мне это на пользу. Прилагаю несколько стихотворений моего друга Нойфера. Он берет на себя смелость просить Вашего разрешения дослать еще одно, как только он проработает его так, как задумал.

Ежели Вы позволите, я также пошлю несколько стихотворений.

По поводу того, что я прилагаю[284], меня часто огорчало, что первое, что я предпринял по Вашему непосредственному предложению, не получилось лучше.

С неизменным уважением

Ваш

почитатель

М. Гёльдерлин[285]

№ 104. ШИЛЛЕРУ[286]

Нюртинген близ