Гиперион - Иоганн Христиан Фридрих Гёльдерлин

Ты принадлежишь человечеству, ты не имеешь права его покинуть. Через великую радость, но и через великое страдание человек становится мужем. Тебя ждет будущее, которое завоевывается в геройской борьбе. Ты не пойдешь по жизни бесчувственно, тебя будет сопровождать царственное сознание того, что ты преодолел неизреченное страдание, ты поднимешься в области Непреходящего, ты останешься среди людей, останешься человеком, но только божественным человеком.

Милый! Незабываемый! Ты принадлежишь также и мне. Среди того, к чему сердце мое приникало с надеждой на прочные узы, только союз с тобой выдержал испытание до сего дня. Нет другой души, которой я так бы верил, как твоей. Я никогда еще не был так богат, как ты. Я не был счастлив в любви и не знаю, буду ли когда, но я был несказанно счастлив тобою и надеялся, что счастье мое будет возрастать на этом пути. Ты отступаешься от меня, я больше ничего для тебя не значу, брат мой? Будем держаться вместе в эту мрачную полосу жизни, вместе действовать и питать свое сердце виденьем победы. Клянусь тебе, кроме человечества, ничто на земле не имеет и не будет иметь такой власти надо мной, как ты, я буду твой, как твоя душа, и если я не склоняюсь ни перед кем из смертных, то готов всегда склониться перед тобой. Покорять миры, разрушать государства и вновь их созидать никогда не покажется мне столь великим, как преодоление такого страдания.

Доставь мне утешение моей жизни, а себе триумф всех триумфов! Я не оставлю тебя. Я буду призывать тебя без конца, и, если бы мне было суждено вернуться с твоих и ее похорон, я сказал бы так: страдание может сбить меня с ног, но оно не может меня одолеть, пока есть у меня воля.

Отпусти ее вперед, если уж так должно быть, на бесконечном пути к совершенству. Ты поспешишь за нею, даже если долгие годы будешь жить на земле. Страдание даст крылья твоему духу, ты будешь держать с ней шаг, вы останетесь родными, что бы ни случилось, а родные всегда найдут путь друг к другу.

И послушай меня! Я еще надеюсь. Мне кажется, что смерть ее отца, да и ваши отношения, сопровождаемые, при всей полноте блаженства, известной долей скрытых горестей, привели ее душу в состояние глубокой печали, что внешне выглядит как чахотка. Если это так, то я могу быть покойнее.

Заклинаю тебя, напиши мне опять в следующий почтовый день, хоть немножко, только чтобы я знал, как она и как ты. Если всё без перемен, то не утаивай от меня ничего, я соберусь и приеду, и на коленях тебя умоляю: побереги себя. Если я не преуспею, то все же надеюсь хоть на несколько дней прервать твое горе, и уже это дает мне достаточное основание для приезда.

О мой Нойфер! Если бы я уже был у тебя! Я не нахожу себе места. Как хотел бы я, чтобы следующее письмо от тебя принесло мне более радостные известия. Не забывай, что это ты страдалец, а я лишь помогаю тебе нести твой крест. Благослови небо страждущую Святую!

Вечно

твой

Гёльдерлин

№ 88. НОЙФЕРУ

Вальтерсхаузен близ Мейнингена, 10 окт. 94 г.

Я был уже на несколько дней пути ближе к тебе, нежели обычно, в одном из имений Кальбов на Штайгервальде, неподалеку от Бамберга, и ждал твоего письма, которое, несмотря на все протесты, заставило бы меня поспешить к тебе, чтобы доказать, что еще есть у тебя в мире одно верное сердце, — если бы это письмо не звучало так светло и прекрасно. Я получил его очень быстро, перед моим отъездом отсюда я озаботился везде, чтобы его переслали мне незамедлительно. Так что жертва была не очень велика, милый брат, ибо я был уже почти на полдороге, а природа одарила меня парой крепких ног. Но тут пришло письмо, и только мне одному известно, как радовался я, что тебе нет во мне нужды. Это был один из тех часов, в который радость укрепляет нас на месяцы. Глубоко и вечно живет в моей душе желание, чтобы эта прекрасная любовь смогла продлиться, вместе со всеми ее добродетелями и всем ее блаженством, которое она дарит, со всеми ее цветами и плодами. Она является мне, когда припоминаю я наше [жестокое] время, как соловей в осеннюю пору. — Поверь мне, милый, добрый брат мой, что положение неравенства, в котором нахожусь я по отношению к тебе с этой стороны более волею судеб, нежели в силу моих собственных свойств, вовсе не мешает мне с радостью и уважением оценить всю красоту и достоинство этого отношения. И я не понапрасну говорю: «с уважением», ибо без того, что порождает уважение, без благородства и постоянства нравственного человека такое отношение, конечно же, не могло бы существовать. Кое-что есть все же и у меня: союз с тобой, и он будет жить и принесет свои цветы и плоды, как и союз твоей любви. Это очень для меня серьезно, милый Нойфер. Я слишком глубоко убежден и с каждым днем все более буду укрепляться в убеждении, что такая дружба, как наша, не валяется на дороге, чтобы мне не дорожить ею и не сохранить ее навсегда. Это почти мое единственное утешение, когда я в нем нуждаюсь, думать, что мое сердце постоянно связано с Одним существом, что я знаю Одну натуру, которой могу доверять. Что я нуждаюсь в таком утешении, можешь мне поверить, потому что ты, как и я, знаешь, что люди по большей части хорошо относятся только к самим себе, к другим же, если им это позволить, они относились бы так же, как к своим горшкам и стульям: их остерегаются разбить или поломать, покуда ими пользуются или покуда они не вышли из моды; — что я не позволю себя поломать, понятно само собой; что я позволяю пользоваться собою лишь до тех пор, пока я сам не сумею использовать себя лучше, понятно также; но все это очень мало.

Мои внешние обязанности сейчас часто для меня очень тяжелы. <...> Впрочем, я стараюсь держаться, насколько это возможно, и, как только солнце заглянет ко мне в окно, я встаю, почти всегда с радостью, и стараюсь использовать, насколько могу, несколько утренних часов, единственные, когда я, собственно, имею покой. Большая часть их этим летом прошла у меня над романом, первые пять писем которого ты