Гиперион - Иоганн Христиан Фридрих Гёльдерлин

насколько это можно себе представить. У меня много досуга для моих собственных занятий, а моим почти единственным занятием стала опять философия. Я взялся за Канта и Рейнгольда[304] и надеюсь, что в этой стихии мой дух, ставший рассеянным и слабым в бесплодных усилиях, коих ты был свидетелем, сосредоточится и укрепится.

Однако отголоски Йены звучат во мне еще слишком громко и воспоминания имеют надо мной слишком большую власть, чтобы настоящее могло стать для меня целительным. Различные мысли схлестнулись в моей голове, и я не могу их распутать. Для непрерывной напряженной работы, какой требует поставленная философская задача, я еще недостаточно собран.

Мне не хватает общения с тобой. Ты и сегодня по-прежнему мой философский ментор, и твой совет остерегаться абстракций дорог мне сегодня так же, как и прежде, когда я позволил затянуть себя в них, будучи не в ладах с самим собою. Философия — тиранша, и я настолько страдаю от ее гнета, что ни за что не соглашусь на него добровольно.

В моих философских письмах[305] я хочу найти тот принцип, который объяснял бы разграничения, в которых мы мыслим и существуем, но который также позволяет уничтожить противоречие — противоречие между субъектом и объектом, между нашим «я» и миром, и даже между разумом и откровением, — теоретически, в интеллектуальном созерцании, так что нашему практическому разуму нечего тут будет делать. Мы используем при этом эстетическое чувство, и я назову свои философские письма «Новые письма об эстетическом воспитании человека». А от философии я перейду в них к поэзии и религии. <...>

№ 118. НОЙФЕРУ

Франкфурт, март 96

Милый брат!

Я не дивлюсь, что ты так долго не писал. Я знаю, как это бывает; хочешь сказать другу нечто, а не пройдет и недели, и ты должен взять свои слова назад, и все колеблет нас вечный прилив и отлив, и то, что было правдой в сей час, мы, положа руку на сердце, уже не можем сказать о себе в другой, и, покуда идет письмецо, которое мы написали, горе, на которое мы жаловались, обернулось радостью или же радость, о которой мы сообщали, обратилась в горе, и так обстоит дело почти со всеми изъявлениями нашей души и нашего духа. Мгновенья, в которые мы открываем в себе предвечное, так часто разрушаются внешними помехами, и сам Предвечный становится тенью и возвращается к нам лишь в свое время, как весна и осень, и оживает в нас. Это одна из причин, почему я пишу с неохотой. <...>

Дела мои хороши, и даже очень. Я живу беззаботно, а так живут блаженные боги.

Что Шиллер не принял «Фаэтона», то это он поступил справедливо, он сделал бы еще лучше, если бы вообще не мучил меня этой глупой задачей; но что он не взял и стихотворение «К природе», тут он, сдается мне, поступил несправедливо. Впрочем, какая важность, одним нашим стихотворением больше или меньше в Шиллеровом альманахе! Мы все равно станем тем, чем должны стать, и тогда твоя неудача будет трогать тебя так же мало, как и моя.

Будь счастлив, милый! И прими с терпением факт, что рядом с великой радостью идет великая боль! — <...>

Твой

Гёльдерлин

№ 121. БРАТУ

Франкфурт, 2 июня 1796

Милый брат!

Твое последнее письмо доставило мне несказанную радость. Гёте где-то говорит: «Радость и любовь дают крылья для великих деяний»[306]. — Вот так же и с истиной: кто ее любит, тот и найдет; чье сердце в силах подняться над узеньким, эгоистическим кругозором, в котором очень многие вырастают и который мы, увы, на том клочке земли, который отведен нам для отдохновения и блужданий, вновь встречаем почти повсюду, кто не отупел душой, тот и духом не оскудеет в самом точном смысле слова.

Твои стремления и усилия, милый Карл, делают твой дух сильней и гибче. Мне кажется, ты продвигаешься в глубину и руководствуешься не чем-то одним, а многим.

А в том и состоит подлинная основательность, а именно полное знание частей, которые мы кладем в основу и которые в совокупности мы должны охватить в одном, и глубочайшее, доскональное знание того, что закладывает основу, и того, что охватывает. Разум, можно сказать, закладывает основу, рассудок охватывает. Разум закладывает основу посредством своих основоположений, законов действия и мышления, коль скоро они могут быть отнесены к общему противоборству в человеке, в частности к противоборству между стремлением к абсолюту и стремление ем к ограничению. Но эти основоположения разума сами находят свое основание в разуме, когда сей последний соотносит их с идеалом, высшим основанием всего; и долженствование, содержащееся в основоположениях разума, оказывается, таким образом, зависимым от (идеального) бытия. Далее, если основоположения разума, которые определенно требуют, чтобы противоборство этих общих, друг другу противостоящих стремлений было объединено (в духе идеала красоты), так вот, если эти основоположения применены вообще к такому противоборству, то любое объединение этого противоборства должно дать результаты, и эти результаты общего объединения противоборства и будут общими понятиями рассудка, например: понятия субстанции и акциденции, действия и противодействия, обязанности и права и т. д. Эти понятия для рассудка то же, что для разума идеал, как разум вырабатывает на основе идеала свои законы, так и рассудок на основе этих понятий — свои максимы. Эти максимы содержат критерии и условия, при которых то или иное действие либо тот или иной предмет должны быть подведены под эти общие понятия. Например, у меня есть право присвоить себе вещь, не обладающую свободной волей. Общее понятие: право. Условие: она не располагает свободной волей. Действие, подводимое под общее понятие: присвоение вещи.

Пишу это тебе между прочим, как беглый набросок, чтобы тебе было чем заняться, когда выпадет свободных четверть часа.

Что судьба твоя часто кажется тебе непереносимой, охотно верю, дорогой мой! Но будь мужчиной, преодолевай это. Рабство, которое со всех сторон давит на наше сердце и наш ум в ранней юности и в пору зрелости, дурное обращение и подавление наших благороднейших сил дают нам также великолепное чувство собственного достоинства, когда мы, несмотря на все это, все же достигаем наших прекрасных целей <...>

Пусть мир идет своим путем, если уж он не может быть остановлен, а мы пойдем своим.

Этим летом я надеюсь сделать больше, чем до сих пор. Стремление породить[307] из своего существа нечто, что