Катрин Денев. Красавица навсегда - Андрей Степанович Плахов

не имеет пометок истории. Она – на все времена, потому что приближена к тому, что можно назвать идеалом женской привлекательности».

Но что значит – «вне времени», «на все времена»? Сама легкость, с какой актриса перевоплощается в героинь разных эпох, не нарушая их стиля, свидетельствует о том, что «пометки истории» ей не чужды. И мы вправе говорить не вообще о вкусах минувших веков, но о точности, конкретности исторического перевоплощения.

Снятый Мишелем Девилем в 1967 году «Бенжамен» – образец утонченной стилизации Галантного XVIII века. Мягкая созерцательность соседствует в фильме с моментами острого драматизма, ностальгическая грусть – с иронией. Пастельные тона и затейливый декор напоминают пасторали Ватто, а сюжетосложение тяготеет к «Опасным связям» Лакло и к «мариводажу» – так, по имени знаменитого драматурга, называли интригу, построенную на игре любви и случая.

Катрин Денев предстает здесь в созвездии первоклассных партнеров – Мишель Морган, Мишеля Пикколи, Пьера Клементи, двое последних ей хорошо знакомы, а Морган – ее признанная кинематографическая предшественница. Денев играет Анну де Клеси, бедную аристократку, в силу обстоятельств отчужденную от обычаев и нравов своей среды. В первой же сцене, где появляется Анна, мы видим ее в саду – стоящей внутри большой клетки для голубей. Эта цветущая девушка в белоснежном платье – еще одна голубка, запертая в клетку условностей и ритуалов. Вскоре ей придется вплотную столкнуться с ними, как и ее товарищу по несчастью – инфантильному юноше-сироте Бенжамену.

Картина, снятая по оригинальному сценарию, написанному Девилем вместе с Ниной Компанеец, имеет характерное для повестей XVIII века двойное название: «Бенжамен, или Дневник девственника». Поначалу роль Анны в интриге была второстепенной: главный интерес концентрировался на самом Бенжамене (Клементи). Бедного девственника преследовал целый хоровод светских дам и субреток, которые танцевали «дьявольскую фарандолу» поддельной страсти. А самой драматической фигурой фильма была графиня де Валандри – как раз потому, что она руководствовалась не ритуалом, а искренним чувством. Графиня, как ни старалась, не могла скрыть своей любви и ревности к графу Филиппу де Сен-Жермену, для которого была всего лишь поблекшей красавицей, интеллектуальной подругой, осколком шаловливого прошлого.

Достоинство и благородство, с каким ведет эту роль Мишель Морган, достойны восхищения. Но тема увядания прекрасной дамы находит не менее сильный драматический контраст в образе, созданном Катрин Денев. Именно эта невинная, но решительная девушка становится объектом любовных притязаний графа, записного соблазнителя. И отвергает их с тем большей резкостью, чем сильнее, вопреки своей воле, влюбляется в него. Но и граф впервые попадает в сети собственных интриг, становится жертвой подлинной страсти. Графа играет Мишель Пикколи, и их блистательный дуэт с Денев оказывается художественным центром фильма. Отвергнув поползновения графа, Анна проводит ночь с Бенжаменом, который для нее не более чем мальчишка. И лишь потом соглашается стать женой графа. Так реализуется бунт незаурядной натуры против омертвляющих канонов общества.

Катрин Денев, как и в «Дневной красавице», воплощает мотив утверждения через унижение, но антураж куртуазной эпохи проявляет в игре актрисы неожиданные акценты. Она переносит стиль современной девушки с сильными психическими отклонениями, прячущей свой темперамент под маской хорошего воспитания или мнимой холодности, в мир французского рококо. Этот психологический кульбит выполнен актрисой столь же ювелирно точно, как наложение эпох – режиссером.

Историзм замысла удостоверяется тщательной проработкой каждого кадра: ухоженностью парковых ансамблей, выверенностью костюмов и мизансцен, ритуальной безукоризненностью манер и жестов. Сама ритмическая структура картины созвучна виртуозным пьесам Моцарта и Боккерини. Катрин Денев оказалась необходимой этому фильму, чтобы его гармоничная тональность вобрала современные диссонансы. Томный и кокетливый гимн беззаботности благодаря Морган и Денев превращается в крик боли.

Съемки «Бенжамена» были прерваны похоронами Франсуазы Дорлеак. Младшей сестре сообщили об этом по телефону. «В то время как вся съемочная группа, оцепенев от ужаса, впала в безмолвный транс, Денев приняла трагическую весть с поразительным мужеством», – вспоминает одна из свидетельниц того дня, актриса Катрин Рувель. То, что фильм был закончен, заслуга Катрин Денев, ибо найти ей замену для роли Анны не представлялось возможным.

Драма, постигшая актрису, отпечаталась на этой ее роли и на последующих. «Она преодолела, переросла себя – быть может, и за свою сестру, для которой до самого конца кинематограф был важнее всего, – пишет Франсуаза Гербер. – Серьезность, которая с этого момента проступает в лице Катрин, становится символом меланхолии французского кино». Денев словно принимает эстафету прямо из рук Мишель Морган (в некоторых кадрах между ними заметно удивительное сходство); в связи с «Бенжаменом» впервые на устах журналистов возникло и сравнение Катрин Денев с Гретой Гарбо.

Денев опять повезло: ее первая костюмная роль была сыграна в фильме очень качественном и явно не рядовом на общем фоне французского кино. Поразительно, но даже эпоха рококо, столь затейливая, выразительная и, прямо скажем, выигрышная в зрелищном смысле, не так уж успешно воплощалась на экране французами, в то время как Федерико Феллини сделал ее в «Казанове» пластически осязаемой и философски осмысленной. Не француз, а итальянец Этторе Скола поставил фильмы «Бал» и «Ночь Варенны» – о ключевых эпизодах французской истории. Противопоставляя отечественный кинематограф итальянскому и советскому, Жан-Пьер Жанкола пишет: «Французское кино всегда было внеисторическим… История порой предоставляла французским кинематографистам временные рамки для их произведений… И лишь очень редко она служила им темой»[25].

Если исключить блистательного «Фанфана-Тюльпана», придется признать, что фильмы плаща и шпаги – от «Трех мушкетеров» до «Анжелики» – чаще всего были в плохом смысле литературны и, с другой стороны, являли достаточно примитивную зрелищность. В отличие от американского вестерна, который «воплощал постоянные и противоречивые размышления Америки о собственной истории»[26].

Даже ведущие французские кинематографисты использовали историю скорее, как эмоциональный фон: и Марсель Карне в «Детях райка», и Рене Клер в «Больших маневрах». Забудем на миг «Наполеона» Абеля Ганса и театрализованные киноэксперименты Ариадны Мнушкиной – и может показаться, будто национальный кинематограф «опустил» в своих воспоминаниях о прошлом все три французские революции и даже фигуру Бонапарта.

Между тем итальянцы, прежде всего в лице Лукино Висконти, создали настоящую школу исторического фильма. Жанровым ключом для него послужили мелодрама и опера – исконно итальянские жанры. А на рубеже 60–70-х годов Висконти поставил немецкую трилогию, воплотив в ней свое понимание эпохи европейского декаданса и раскрыв трагедию самоуничтожения старой гуманистической культуры.

Французское кино и не ставило перед собой задач подобного масштаба. В нем вольно себя чувствовали и поэзия, и повествовательная проза, но почти отсутствовал исторический эпос. Единственным исключением был Жан Ренуар (не случайно Висконти начинал в кинематографе его ассистентом). Ренуаровские