Другой Владимир Высоцкий - Федор Ибатович Раззаков

«По вашим письмам»), точь-в-точь как Иосифа Кобзона или Софию Ротару, я бы утратил к нему тот особенный интерес, который он всегда вызывал. Он бы превратился для меня «в одного из». Мне (как и миллионам других людей) нравилось играть в эти «полуподпольные игры»: доставать через третьи руки «запиленные» кассеты с концертами Высоцкого и слушать их, осознавая, что я приобщаюсь к чему-то запретному. И бард должен был руками и ногами держаться за свое положение, даже невзирая на то, что оно очень часто приносило ему неудобства. В конце концов, последние давали ему дополнительные дивиденды в таком деле, как завоевание все новых симпатий у многомиллионной аудитории.

Повторюсь, гонения на Высоцкого прямо вытекали из того противостояния, которое имело место быть между провластными советскими элитами. Например, тот же Демичев прекрасно знал, кто «крышует» Высоцкого — Андропов и К°, которые симпатизировали либеральной интеллигенции, в основном еврейского происхождения. Эта часть элиты считала себя прогрессистской и выступала за более широкую (в чем-то даже радикальную) демократизацию советского общества. Демичев относился к «русской партии», которая, в отличие от «еврейской», стояла на более умеренных, во многом консервативных (охранительных) позициях и относилась к радикализму либералов с большой опаской. Демичев наверняка понимал, что полузапрещенное положение Высоцкого курируется либеральной стороной, и рад бы его разрушить, дабы значительно понизить порог популярности певца, но сделать это был не в силах, поскольку на это не было соизволения третейской стороны (то есть центристов во главе с Брежневым), которая надзирала над схваткой. В итоге письмо Высоцкого ничего радикального в его судьбу не внесло, по сути оставив все как есть. И тут же на свет родилась очередная протестная нетленка артиста (в противном случае она бы вряд ли появилась):

Я бодрствую.

И вещий сон мне снится —

Не уставать глотать

Мне горькую слюну:

Мне объявили явную войну

Организации, инстанции и лица

За то, что я нарушил тишину,

За то, что я хриплю на всю страну,

Чтоб доказать — я в колесе не спица.

Высоцкий и в самом деле не был спицей в том колесе истории, которое закрутилось в годы пресловутой разрядки. Он был важной частью этого колеса — одним из ведущих манипуляторов общественным сознанием в сторону его радикализации. Не случайно будущий перестройщик Михаил Горбачев чуть позже расскажет, что он с упоением слушал песни Высоцкого и каждый свой приезд из Ставрополя в Москву обязательно ходил на спектакли «Таганки». Билеты, естественно, доставал не через кассу, а через цековскую «бронь».

В июле, будучи на отдыхе в Пицунде, Высоцкий сочиняет «Песню о шторме» («Штормит весь вечер…»), все с тем же аллюзивным смыслом.

…Я слышу хрип, и смертный стон,

И ярость, что не уцелели, —

Еще бы — взять такой разгон,

Набраться сил, пробить заслон —

И голову сломать у цели!..

И я сочувствую слегка

Погибшим — но издалека…

Несмотря на то что речь в песне идет о неодушевленном предмете — о море, в подтексте читается совсем иное: видимо, Высоцкий сочувствовал издалека диссидентам, которые не боялись в открытую (а не как он — иносказательно) «голову сломать у цели». Отметим, что эта песня рождалась на свет в те самые дни, когда советские диссиденты терпели сокрушительное поражение от своих же — нож в спину им воткнули Петр Якир и Виктор Красин, которые должны были в ближайшие недели (в сентябре) дать в Москве свою саморазоблачительную пресс-конференцию.

Размышляя в песне о своей судьбе, Высоцкий не зарекается от того, что и сам он рано или поздно может ступить на ту же опасную тропу, и тогда:

…Придет и мой черед вослед:

Мне дуют в спину, гонят к краю.

В душе — предчувствие как бред, -

Что надломлю себе хребет —

И тоже голову сломаю.

Мне посочувствуют слегка —

Погибшему, — издалека.

Так многие сидят в веках

На берегах — и наблюдают

Внимательно и зорко, как

Другие рядом на камнях

Хребты и головы ломают.

Они сочувствуют слегка

Погибшим — но издалека.

Многие факты (в том числе и данное стихотворение) указывают на то, что Высоцкий отдавал дань уважения диссидентам. Не всем, конечно, но многим. Например, таким двум столпам этого движения, как Александр Солженицын и Андрей Сахаров, а также генерал-диссидент Петр Григоренко, который однажды приходил в Театр на Таганке и был представлен нашему герою. Известный нам уже приятель Высоцкого Давид Карапетян вспоминал следующий случай из 1973 года:

«Показывая мне у себя дома фотографию Солженицына в журнале «Пари матч», Володя с расстановкой произнес:

— Ну, его-то они никогда не сломают…»

Отметим, что Солженицын (русский националист) и Сахаров (либерал-западник) имели разные взгляды на реформирование СССР, однако в одном смыкались: в отрицании того советского социализма, который был построен в стране. Так, Сахаров по этому поводу писал: «Советская история полна ужасного насилия, чудовищных преступлений… пятьдесят лет назад рядом с Европой была сталинская империя — сейчас советский тоталитаризм». То же самое, но несколько иначе, говорил и Солженицын. Они расходились во взглядах лишь в одном — в национальном аспекте: Солженицын всячески превозносил русский народ, Сахаров же был интернационалистом. Как пишет историк А. Вдовин:

«Сахаров полагал, что ужасы Гражданской войны и раскулачивания, голод и репрессии в равной мере коснулись и русских и нерусских народов, а такие акции, как насильственная депортация, геноцид и подавление национальной культуры — «привилегия именно нерусских». Сахаров не соглашался с утверждениями Солженицына о том, что дореволюционная Россия жила, «сохраняя веками свое национальное здоровье». Вслед за западниками и русофобами он повторял: «Существующий в России веками рабский, холопский дух, сочетающийся с презрением к иноземцам и иноверцам, я считаю не здоровьем, а величайшей бедой». Сахаровское отношение к стране отличало выдвижение им на первый план права на эмиграцию. Свободный выезд из своей страны он считал самым главным демократическим правом ее граждан…»

Отметим, что Сахаров с конца 60-х стал одним из «друзей «Таганки», войдя негласно в ее художественный совет. Многими своими утопическими (а то и вовсе бредовыми) идеями он делился с Юрием Любимовым, с тем же Владимиром Высоцким, и они находили отклик в их сердцах. Еще бы: как-никак высказывает их академик