Злое железо - Алексей Молокин

Пятая – Прошки Зачинщика. В старые времена перед битвой всегда для зачина ругателей на поле выпускали, кто, значит, кого переругает. С них и сражение начиналось, с ругателей, они же первые и кровь свою проливали. Охальник был этот Прошка знатный, да только охальник охальнику рознь, иной и обругает, а на душе легче становится, а другой сольстит, да так, что хоть в петлю лезь. Без брани нет России, недаром слово «брань» означает у нас и ругань, и битву.

И уж последняя, басовая, самого Егория Защитника, славный был воин, и память о нем осталась славная. Жила его крепче крепкого и гудит так, что аж в небе отдается. Бас хору опора, всякая музыка на басах лежит, как на дорога на земле-матушке.

Богун помолчал немного, поскреб бороду и добавил:

– И еще вот что тебе скажу, лирник. Ты, конечно, здесь пришлый, да только мне почему-то сдается, что ты не чужак, а просто блудный. Пошлялся по миру, да и домой воротился, так что, может быть, тебе это и не все равно. Все эти боги, которые тебе жилы дали, они невыборные, то есть никто их не выбирал, поэтому они как бы сами по себе. Так что я, рассказывая о них, грех на себя беру, да что поделать. Выборные боги, знаешь ли, свои жилы никому так просто не дадут, они сами из кого хочешь все жилы вытянут.

– А что за струну ты мне поначалу дал, Левон? Ну, ту, которая с дребезгом? – спросил я у богуна. – Она что, тоже божья жилка, или как?

– Это Тыры Жульника жилка была, не иначе, – смущенно ответствовал старый богун. – Жульник – он кем хочешь прикинуться может, не человек, не бог, а сплошная обманка, его только по дребезгу и узнать можно, да и то не всегда. Не выбрали его, вот он и вредничает, каждой бочке затычка, вот какой он, этот Жульник. Сплоховал я, признаюсь, обознался, да и ты тоже ведь сам выбрал, так что он и тебя провел, так ведь?

– Так, – согласился я. – Только я в ваших выборных да тех, которые сами по себе, богах не очень-то разбираюсь, а дорогу сюда сыграл и на обычных струнах. Стальных, купленных в магазине. Недешево они мне обошлись, что верно, то верно, но теперь-то что говорить, хотя жалко, конечно, было их в яму бросать. Хорошие были струны. А скажи-ка, Левон, насовсем мне дали эти божьи жилки или только на время, в аренду, так сказать?

– Во-первых, тебе в этот раз не просто дорогу сыграть предстоит, – важно ответил богун, – а кое-что посерьезнее сделать. А во-вторых, те струны у тебя были наверняка не простые, а наигранные. Вот бывают намоленные иконы, знаешь, наверное, так и струны бывают наигранные. А о добре, зарытом в землю, не жалей, все равно его лучше не откапывать, к беде это. Что же до того, насовсем тебе эти божьи жилки дадены или на время, так это мне неизвестно. Да и бывает ли оно вообще, это твое «насовсем»? Все мы на земле временно, а хотим думать, что насовсем.

Я собрался было ответить, но не успел, потому что к нам подошли Костя с Гонзой. Женщины держались немного поодаль, а на веранде суетился деловитый старший сержант Голядкин, заканчивая укладывать рюкзаки. Видимо, он сам определил себя завхозом нашей экспедиции.

– Ну что, пора? – спросил Костя. – Отдохнули, и будет, а то еще понравится отдыхать, чего доброго. Привыкнем, племя организуем, вождя выберем, да вон хоть Левона. Чем не вождь?

– Точно, – подтвердил Гонза. – Не фига расслабляться, что мы, коробейники на отдыхе, что ли? Пакуй свой инструмент, музыкант, и айда!

– Погодите, ребята, – сказал я. – Хочу попробовать прорваться к Агусию еще раз, может, сейчас получится.

– Может, не надо? – спросил Костя. – Не получится, совсем потеряешь веру в себя, что нам тогда делать? Я вот в книжке читал, что если у мужчины с женщиной сразу не получается, то он теряет веру в себя, и тогда – кранты всей мужской силе.

– Зато если уж получится, то этот пацан такую уверенность приобретает, что не успокоится, пока всех телок в округе не переимеет, – со знанием дела возразил Гонза. – Так что херня все твои книжки, давай, Авдюха, сбацай нам путь-дорожку. Девочки вон подпоют, а надо, так и мы подтянем. Как, подруги?

Люта с Гизелой посмотрели друг на друга. Теперь, после того, как они немного отдохнули и, по-моему, даже подкрасились, наши спутницы больше походили на героинь американского блокбастера или рекламных роликов, чем на обыкновенных городских девчонок, измученных тяготами пути. Как известно, в рекламных роликах женщины всегда свежи и, наверное, полезны для здоровья, равно как и прочие необходимые человеку продукты. Потом Люта повернулась ко мне и сказала с вызовом:

– Ну, бард, покажи, на что ты способен. Нас все-таки двое, уверен, что справишься?

Проигнорировав прозрачный намек, я взялся за гитару.

Врут все-таки эти рекламные ролики!

Глава 8

Божий Камень

Взлететь над бездной, и упасть,Латая волею неволю,Быть господином ли, рабом ли…

Молюсь тебе, тобою болен,Ты – красота моя и власть,Ты – тоже половина бога!

А на самом деле мне было страшно. Ведь в первый раз я сыграл дорогу, можно сказать, сгоряча, толком даже не понимая, что делаю, а то, что получается в первый раз, совсем не обязательно должно получиться во второй. Правда, судя по намекам героя Кости и моей полуаймы Люты, бард я был из самых крутых, но, к сожалению, не в этой жизни, а в прошлой, той, в которую я, извините, ни на грош не верил. В той реальной жизни, которую я помнил, существовали жестокие драки с походами на татарский поселок. Когда вся пацанва нашего района вооружалась колами и поджигами и шла стеной на такую же пацанву, только живущую на другом конце города. И выкрашенная казенной зеленкой промозглая жуть отделений милиции тоже была, и первые гитарные аккорды, неумело взятые шершавыми мальчишечьими пальцами с обломанными ногтями, – все это было на самом деле. А вот той, забытой мною распрекрасной жизни, где гордый бард Авдей играл дороги героям да мудрецам просветленным, а ему ассистировали прекрасные женщины, – не было. Если не помню – значит не было. И тот мир, который я помню, страшненький и неуютный, и есть единственный и настоящий, и я, пока жив, никому его не отдам. Обломитесь, мое это!

Да еще девицы эти! Честно говоря, когда я играл дорогу Косте и Люте, то ни о какой дороге даже и не думал. Просто играл для дивной и недосягаемой женщины, случайной пришелицы из другого, не похожего на мой мира. И, наверное, именно поэтому у меня получилось. Теперь же Люта, оставаясь все такой же прекрасной и недосягаемой, перестала быть пришелицей, но и спутницей ведь тоже не стала. Странное у меня было чувство, поганое. Каково это – ощущать, что тебя используют? Наверное, то же самое чувствует одноразовая салфетка – вытерли губы и выбросили. Поцелуи – это другим, достойным, а нам, бедным салфеткам, остатки ужина да мусорная корзина.