Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение? Сборник статей. Том XХI - Сборник статей

В ходе своих исследований я фокусировалась на вопросах преемственности сурового наказания в России. Почему конкретные уголовные практики наказания и их формы, которые применялись раньше, сохраняются, хотя их первоначальный смысл, кажется, давно остался в прошлом?

Ответы представителей пенитенциарной службы и некоторых ученых отсылают нас к советскому понятию «пережитков» – тяжелому наследию советской системы наказания. Подразумевается, что эти «пережитки» постепенно исчезают, по мере того как Россия приближается к мировым практикам гуманизации тюремного заключения. Причинами, по которым, спустя двадцать лет после падения коммунизма, это сближение все еще не произошло, называют то высокую цену реформ, то высокую преступность, связанную с «переходным периодом», то всяческие институциональные препятствия.

Другие ответы более радикальны, они указывают на продолжающуюся преемственность с советскими временами, отражающую частичную демократизацию постсоветской России: остатки ГУЛАГа не будут уничтожены до тех пор, пока Россия не демократизируется до конца. Такие критики определяют сегодняшнюю уголовно-исполнительную систему как «Нео-ГУЛАГ».

Оба этих подхода соответствуют теории модернизации. В классических формулировках Вебера, Дюркгейма и Монтескье современность характеризуется тенденцией к неуклонному смягчению социальных систем осуществления наказания, поскольку реституционные подходы и гражданские средства лучше подходят для рыночно-контрактных и подобных им отношений, чем уголовное регулирование и уголовное наказание. Из таких рассуждений следует, что чем более деспотично и менее демократично государство, тем более жестоко наказывает оно своих граждан. Но такое объяснение находится в противоречии с эмпирическими данными: так, развитая демократия Соединенных Штатов Америки оказывается страной количественных и качественных жестоких наказаний. Кроме того, существуют огромные географические различия между развитыми экономическими странами в суровости и умеренности режимов наказаний. В Европе, например, разница в наказаниях между Великобританией и странами Северной Европы особенно бросается в глаза.

Объяснения постструктуралистов кажутся не намного лучше. Считается, что историко-эмпирические данные трактатов Мишеля Фуко о тюрьме, дисциплине и наказании, опубликованные в 1970-х гг., засвидетельствовали движение в сторону все более обособленных систем поддержания порядка в обществе, точно совпав с тем, что мы называем «карательная очередь» в западных обществах. То есть с моментом, когда на Западе стали отправлять больше, а не меньше людей в тюрьму, подвергая их более суровым режимам наказания.

В связи с этим стоит отметить, что первоначальное высвобождение тюрем, сопровождавшее распад советской системы и политический переход России кдемократии, сменил в 1990-х гг. такой рост числа заключенных, что Россия сместила США с первого места в мире по уровню лишения свободы, т. е. по числу заключенных на 100 тыс. населения. Сегодня с уровнем лишения свободы 568 заключенных на 100 тысяч населения Россия занимает третье место в мировом списке, опередив целую толпу печально знаменитых авторитарных режимов.

Противоречия между теориями современности и практиками наказания привели западных криминальных социологов к размышлению о способах наказаний, опосредованных особенностями национальных культур. Если в прошлом криминальные социологи искали утилитарные или рациональные объяснения форм наказаний, то новое поколение рассматривает наказание как иррациональный акт, основанный на ритуале. Этот так называемый «культурный поворот» обращает внимание на то, каким образом наказание формирует «чувства преступника», отражает этос социальных забот. Эти чувства глубоко коренятся в национальных культурах, передаваясь от одного поколения к другому. Я нахожу этот подход полезным при рассмотрении современной российской уголовно-исполнительной системы и с его помощью пытаюсь объяснить долговечность некоторых суровых российских практик.

Советскому наследию – я это подчеркиваю как профессиональный географ – присущ особый пространственный характер уголовно-исполнительной системы. УИС России имеет характерное географическое разделение труда, оставленное в наследство от СССР. Эта система состоит из мест предварительного заключения (СИЗО), расположенных в крупных центрах, и «исправительных колоний», где осужденные отбывают наказание, в основном вне городов, в отдаленных районах, на периферии. Федеральная служба исполнения наказаний (ФСИН) не публикует статистических данных о распределении заключенных в зависимости от географии регионов, но, используя информацию, размещенную на веб-сайте региональными тюремными властями, можно построить таблицу, отражающую географическую картину мест лишения свободы в России.

Мы подсчитали, что существует соотношение один к семи между регионами с самыми низкими и самыми высокими показателями лишения свободы. Эти различия не объясняются различиями в количествах людей, прошедших через суд. Это паттерны, которые покойный Валерий Абрамкин описывал как регионы доноры и реципиенты.

В российской судебной системе есть положение о том, что заключенные должны отбывать наказание в той области, в которой они проживали перед судом, но при этом допускаются исключения. Наша таблица свидетельствует, что «исключение является правилом». Это очевидно, если мы просто сопоставим количество СИЗО с исправительными учреждениями в различных субъектах Российской Федерации. Московская область, например, имеет десять следственных изоляторов (СИЗО) и всего три исправительные колонии. Республика Коми, с другой стороны, имеет три следственных изолятора (СИЗО) и 33 исправительных колоний.

Количество заключенных по регионам европейской части России, чел.

* По Башкортостану, Ингушетии и Астраханской области нет данных.

** Прочерк – нет данных.

Есть некоторые категории заключенных, которые находятся в неблагоприятном положении в географии уголовно-исполнительной системы России. К ним относятся женщины. Имеется 46 исправительных колоний для женщин, расположенных в 37 субъектах РФ.

На рис. 2 и 3 изображены кластер, состоящий из трех женских колоний, расположенных в нескольких минутах ходьбы друг от друга в Республике Мордовия, и кластер из четырех близлежащих женских колоний в Пермском крае. Имеются только три колонии для несовершеннолетних во всей России. Таким образом, несовершеннолетние женщины находятся в наиболее неблагоприятном положении, оказываясь вдали от дома. Социологический опрос в Льгово в колонии для несовершеннолетних в Рязанской области показал, что молодые женщины попадают туда в среднем за 600 километров от родного дома. В Мордовии это среднее расстояние составило 486 километров, но некоторые женщины оказались завезенными за тысячу и более километров.

Рис. 1. Исправительные учреждения (колонии) для женщин в РФ

Но даже если заключенные содержатся в их родной области, это не означает, что они отбывают наказание близко к дому. Многие колонии сосредоточены в таких отдаленных местах, куда трудно и дорого попасть.

В связи с этим географическим размещением я хочу сделать три взаимосвязанных утверждения.

Первое. Представляется, что в России имеется мощная культурная традиция противодействия политической оппозиции, преступности и социальной девиации через вытеснение всех их на периферию. В нашей книге мы называем это своеобразным «криминальным стилем» России, ее «культурой наказания», что возможно обнаружить и в других юрисдикциях. Такое «карательное изгнание» оказалось нормализованным российским способом борьбы с девиацией. Одним из признаков этой нормализации являются устойчивые социальные образы родственников заключенных, например образы «декабристок». Мы обнаружили в интервью с нашими заключенными, что декабристский троп, разрывая классовые и семейные структуры, может быть использован и используется для наименования тех, кто имеет родственников в тюрьме. Заключенные также принимают как данность длинную и долгую дорогу из дома в тюрьму в качестве формы изгнания. В интервью они говорили, без дополнительных вопросов, что были «в изгнании», «были изгнаны», находились «в чужой стороне» или «на чужбине» или что они даже не представляли, где они были.

Рис. 2. Учреждения ФСИН в Республике Мордовия

Рис. 3. Учреждения ФСИН в Пермском крае

Мы поражены сходством описаний у заключенных чувств тревоги с такими же чувствами, выраженными в рассказах беженцев, ищущих убежища, других перемещенных лиц, изгнанных из своих домов, взятых в плен, отправленных в ссылку.