Репортаж с петлей на шее. Дневник заключенного перед казнью - Густа Фучик

Вилке сердито махнул рукой и гаркнул:

– Вон!

Бем отвел меня в «четырехсотку».

В связи с арестом Вацлавика, сестер Волдржиховых, сестры Лоренца, Мани и хозяев ее конспиративного жилья в «четырехсотке» создалась крайне напряженная атмосфера. Как на грех, именно в те дни нам предстояло свидание с сестрами Юлека. Мы всячески старались избежать его, так как боялись, что гестаповские изуверы, разрешив свидание, могли тут же задержать сестер Фучика с целью шантажировать его. Тем более что Юлик, несмотря на бесконечные истязания, отрицал свое участие в пересылке писем Лоренца. 14 декабря 1942 г. он написал Либе письмо, о котором знал лишь надзиратель Залуский. «Дорогие Либа и Вера! – писал Юлек. – Обещанное свидание перед рождественскими святками состояться не может, поэтому в Прагу не приезжайте. Увидимся после рождества. О точной дате я вам напишу. Пока не получите от меня либо от Густы письма, на свидание не приезжайте. Но вы можете послать нам – Густине на Карлову площадь, а мне на Панкрац – посылочку с продуктами: кусок рождественского пирога, немного баранок и т. п., всего примерно до 2-х килограммов. Заранее благодарим. Желаем вам прекрасно провести рождественские праздники, большой привет от Густы и вашего Юлы».

В середине декабря 1942 г. существование «четырехсотки» оказалось под угрозой. Мы ясно почувствовали, что над организацией, столь полезной для заключенных, нависла смертельная опасность. Легкомыслие молодой девушки, которая не в состоянии была даже понять, какое несчастье навлекла она на узников, обрекло «четырехсотку» на гибель.

Лишь благодаря самопожертвованию и бесстрашию товарищей, их находчивости и умелой тактике гестаповцы, разгромив «четырехсотку», почти ничего не узнали о той огромной роли, которую сыграла она в судьбах заключенных.

В этой связи нельзя не рассказать еще об одной стороне деятельности Фучика.

В гестапо ежедневно заполнялись бланки-вызовы на заключенных, которых следовало привезти для допроса, и на коридорных. Вызовы на допрос оформляли сами гестаповцы, а бланки на коридорных – Юлек. Эту работу ему поручил Залуский летом 1942 г. Фучик охотно взялся за нее. И вот на бланках-вызовах наряду с фамилиями коридорных стали появляться имена других заключенных. Одним нужно было подсказать, как вести себя на допросах; другие нуждались в консультации врача – Милы Недведа (осмотр, разумеется, носил поверхностный характер и зачастую происходил в туалете, а единственным лекарством был порошок); третьи долгое время находились в заточении, изголодались, их нужно было подкормить. Юлек, конечно, очень рисковал, но, правда, ни разу не попался. О своем решении вызвать того или иного заключенного он сообщал только коридорным и иногда Залускому.

Фучик оказывал товарищам и еще одну неоценимую помощь. Все повестки – вызовы заключенных на допрос оформлялись комиссарами гестапо и проходили через

Залуского. Ежедневно перед отправкой в тюрьму на Панкрац Юлек знакомился с повестками, которые лежали на столе Залуского, и предупреждал заинтересованных товарищей. Это помогало согласовать показания, благодаря чему удалось спасти от ареста немало патриотов.

Вообще, вовремя сказанное слово многое значило в нацистском застенке. Оно позволяло правильно ориентировать заключенных, часто определяло характер показаний, помогало скрывать при допросах важные сведения.

Заключенные умело использовали даже процедуру бритья.

О бритье в Панкраце можно было бы написать целую главу.

Как правило, заключенных брили два раза в неделю: во вторник и пятницу. Тех же, кого таскали на допросы, и коридорных – ежедневно. «Цирюльня» помещалась в продольной нише в конце одного из коридоров на втором этаже. У стен ниши стояли деревянные лавки. На одну из них поставили лохань с водой, другая предназначалась для «клиентов». Надзиратели выводили из камер партию узников, примерно человек пятнадцать. Каждый обязан был в мгновение ока намочить помазок и намылить щеки. При этом следовало экономить воду.

Затем раздавалась команда, и заключенный с разбега плюхался на лавку перед брадобреем. Обычно работали два-три парикмахера-заключенные. И вот тупыми лезвиями безопасной бритвы скоблили щеки мужчин, не успевших даже как следует намылить бороду. Вся церемония длилась несколько секунд.

Если во время бритья дежурили надзиратель Колинский, Гефер, Гора, Юлек часто просил их привести в «парикмахерскую» того или иного заключенного. Остальное зависело уже от изобретательности и темперамента надзирателя. Гефер, например, превращал бритье в своеобразную инсценировку. Он ставил Юлека у стены, и тот долго намыливался. Тем временем Гефер переставлял заключенных с места на место, ставя возле Юлека тех, с кем следовало переговорить. Все это Гефер сопровождал громкими окриками, отвлекая бдительность эсэсовцев. Не счесть, сколько узников сменялось возле Фучика при каждом бритье!

И в тюремном автобусе Юлек старался привлечь внимание стражи к себе, давал остальным узникам возможность обменяться несколькими словами. Однако ему не всегда удавалось втянуть охранников в разговор. Часто они отвечали грубой бранью, но это Юлека не обескураживало.

Итак, «четырехсотка» доживала последние дни и продолжала действовать даже в условиях усиленного гестаповского надзора.

Мы вынуждены были теперь сидеть неподвижно, вперив взор в серую стену, точно так же как на первом этаже в «кино». Надзиратели уже не отваживались играть в карты, опасаясь, что кто-нибудь из их же братии донесет начальству. И все же заключенные стремились использовать малейшее ослабление бдительности гестаповцев. Стоило стражникам на секунду отвлечься, и узники уже налаживали контакты. «Виновных», конечно, нередко наказывали, их ставили лицом к стене. А если при этом присутствовал немецкий комиссар, то наказания были посерьезнее.

Случалось, что в «четырехсотке» одновременно дежурили надзиратели, хорошо относившиеся к заключенным: Залуский, Лайбнер и Лаштовичка. Тогда, казалось, возвращались старые времена, «четырехсотка» оживала и превращалась в «конференц-зал». К сожалению, такие минуты бывали редки и мимолетны. Узники очень дорожили ими и стремились не только согласовать свои показания, но и узнать о положении на фронтах. В ту пору начали поступать радостные вести об окружении гитлеровских войск на Волге. От сознания, что близится день расплаты, день нашего праздника, даже легче стало переносить побои на допросах.

Наступило рождество 1942 г. Я получила от Юлека подарок: сложенный вдвое листок белой бумаги, на одной половине которого он нарисовал миниатюрную зеленую елочку, а под ней – красный цветок, книжку, коробочку сигарет и голову обезьянки. На другой половине было изображено зарешеченное окно, под ним надпись: «Веселое рождество и счастливый год 1943. Юла». На оборотной стороне листка Юлек оттиснул красный штемпель, который дал ему Залуский, поставил дату «24.12.1942» и свою неразборчивую подпись. На меня нахлынули воспоминания. Фучик в сочельник обычно заканчивал рождественский номер газеты «Руде право». Какая при этом была суматоха, и сколько выкуривалось сигарет и выпивалось черного кофе! Фучик не уходил из типографии, не получив свежий номер газеты, внимательно не просмотрев его. А как радовался он