Короли рая - Нелл Ричард

Он жестом подозвал своих людей, и его сердце забилось быстрее. Впереди стояли двое охранников, и хотя они выглядели отвлеченными зрелищем наверху, они были воинами: с настоящими мечами, кольчугами, что прикрывали их от шеи до бедер; у них имелись кожаные поножи, а на спинах висели круглые щиты с железными умбонами.

Теперь все люди Бирмуна являлись убийцами – он не опасался за их решимость. Но немногие были настоящими бойцами. Они, безусловно, умели драться и потрошить людей, умели распиливать тела и выкидывать их части в реку или в канаву. Но на открытом пространстве, против обнаженных мечей и зорких глаз? Эти охранники зарежут их.

– Давненько я такое не видывал, – сказал один из них, что был повыше, и тот, что пониже, присвистнул.

Бирмун прошел мимо них, стараясь не выделяться. Горожане верили, что от «ночных людей» воняет дерьмом – что они заметны везде, куда бы ни пошли, – но это было неправдой. Они каждую ночь купались в реке, натирая себя и свой инвентарь лимонной травой, и если уж на то пошло, от них пахло лучше, чем от потных горожан, считавших себя «чистыми». Бирмун повел своих людей по ближайшей улице, затем оглянулся, чтобы убедиться, что никто не наблюдает, и нырнул в переулок. Вместе они пробрались через тесный палисадник, затем вдоль стен зданий и перелезли через хорошо сложенный, хотя скорее декоративный забор.

Намеченный дом не имел соседей на Северной стороне; окружали его лишь кусты и деревья. Вдоль его края был построен еще один забор высотой в рост мужчины, огибающий скопление деревьев и, вероятно, огород. За ним располагались дорога, частная конюшня, сочные поля, а если пройти достаточно далеко – причалы и море, но Бирмуна не заботили пейзажи. Сюда пропускали путников, хотя и только днем, а остальное не имело значения.

Нам придется перелезть или сломать ворота, решил Бирмун. Они проникнут в дом быстро и тихо, надев маски, разгонят или ранят слуг, если придется, затем схватят тех двоих, что нужны Дале, или кого еще смогут.

По крайней мере, таков был план. Но уже не в первый раз Бирмун задумался о провале. Он мог бы развернуться прямо сейчас, пока не пролилась кровь, и сказать Дале, что семьи тут не было. А вдруг это и правда так? Он мог бы, не убив и не похитив кого-либо, пойти к дозорной башне и сказать Дале, что пытался, но дом был окружен охраной. И тогда вдруг она передумает быть жрицей? Вдруг она бросит все это и станет наконец свободной? Вдруг он, Бирмун, оставит возмездие и ненависть и вместе они переберутся в какой-нибудь далекий городок и начнут новую жизнь?

Он почувствовал, как у него дернулся глаз. То, что он может хотеть таких вещей, как спокойствие и семья, до сих пор его изумляло, но так и было. С той минуты, как на его пороге возникла Дала – красивая и храбрая, в грязи и поту, – и взглянула ему в глаза без осуждения, мир Бирмуна стал меняться. Он заметил то, чего не замечал раньше. Он стал радоваться, что молод и здоров и не заточен в клетку. Начал ощущать вкус еды и тепло солнца на своей коже утром после занятий любовью. Он благоговейно созерцал наготу Далы, прижавшейся к нему во сне, и это заполняло пустоту, которую были бессильны заполнить вино или месть.

Он сжал пальцами свой сакс и стиснул зубы. Какая разница, чего он хочет, ему нельзя подвести ее. Ту, которая полюбила сломленного мужчину без чести и даровала его братьям шанс обрести рай. Как и они, он умрет прямо здесь за нее, если должен.

Но вдруг… если ее богиня получит то, что хочет, вдруг Дала сможет просто быть женщиной, а он – ее мужчиной? Днем он бы строил ей дом и обрабатывал какой-нибудь скудный участок земли, а по ночам наполнял бы ее сынами и дочерьми, и жил бы мирной жизнью – он бы трудился, не стыдясь, на чужих нивах, пока его семья не будет в тепле, сыта и счастлива, и вместе они позабыли бы прошлое. Возможно, этого будет достаточно.

Но сейчас он прогнал эту мечту и обратил свой разум к крови. Безымянное грядущее, каким бы оно ни было, нельзя строить на разбитых мечтах Далы. Мне нельзя быть тем, кто погубит ее. Это должна быть судьба. Или ее богиня.

А иначе каждый день, который она проведет не в ранге жрицы, она будет смотреть на Бирмуна и видеть лишь его провал. Она возненавидит его, раньше или позднее, даже если тоже любит. И однажды она ускользнет у него из рук и оставит его в пустом доме одного, и получится так, что он бросил своих братьев и отмщение напрасно.

Нет. Лучше умереть, чем допустить такое.

Он потянул за калитку и, обнаружив ее запертой, приподнялся, чтобы осмотреться. Он увидел подстриженную зеленую траву, освобожденные от плодов деревья и огородные грядки со здоровыми корнеплодами. Он потянулся и отодвинул балку; в животе похолодело, когда Бирмуна ошеломило богатство этого места.

Такие люди заслуживают горя, подумал он, те, кому не довелось его хлебнуть.

– До них наверняка дошли слухи, – прошептал он своим людям, натягивая на лицо забрызганную кровью черную ткань и выжидая, пока остальные сделают то же самое. – Они устрашатся нас. – Он встретился взглядом с каждым из троих мужчин, зная, что они последуют за ним, каков бы ни был конец. – Как и подобает.

Дала вышла с подворья, вытирая о платье холодные липкие ладони. Сама смелость ее плана внезапно показалась дикой и необдуманной, риск большим, удачный исход маловероятным. В своем воображении она увидела Бирмуна связанным и истязаемым, а его людей вопящими и раскрывающими ее имя. Она увидела идеальную улыбку «матриархички», когда Орден вышвыривает Далу на холод, затем обвиняет ее в убийстве и ереси и совершает бог весть что.

– Не гуляйте допоздна, госпожа. – Один из охранников, чье имя Дала не смогла вспомнить, уважительно кивнул, затем подмигнул. Он был старше и вряд ли когда-то блистал красотой, но Дала ему улыбнулась. Большинство жриц высекли бы его за такую вольность.

Она шагала по все еще забитым людьми кольцам Орхуса, чувствуя себя так, словно ее вину и преступления можно было прочесть на лице.

Что, если все, чего я тут добилась, – это гибель хорошего мужчины и его несчастных приверженцев?

Дала подумала об убитых «ночными людьми» – неважно, сколь заслуженно, – и задалась вопросом: неужели всё, что она может предложить, – это смерть? 
В темных, грязных закоулках города бездомные дети глазели на торговые прилавки. Они были из бедных семей, одинцовые либо уродливые – городские подобия Далы. Здесь, однако, они были в своей среде. Они попрошайничали, крали и убегали от вождей, замечаемые лишь теми, кого пытались ограбить. У большинства не хватало пальцев рук и ног, а их носы и уши были отморожены зимними ночами, когда эти малыши жались друг к другу, чтоб согреться, но тепла всегда недоставало. Большинство, несомненно, умрут еще до того, как станут подростками, постепенно слабея от болезней или непогоды, постоянно голодая. Женщины избегали даже смотреть на них, из страха заразиться их проклятием.

Дала все еще не представляла, что могла бы для них сделать. Она знала только, что богатые купцы торгуют или живут менее чем в пятидесяти футах отсюда, имея пустующие комнаты и излишки еды в роскошных домах. Она знала, что собаки и лошади богатых матрон питаются лучше бедняков, и знала, что Орден бездействует. Она с некоторой горечью подумала: только самые удачливые из этих ребятишек становятся «ночными людьми». Какая угодно работа лучше попрошайничества, краж и голодной смерти.

Почти все бедолаги, увиденные Далой, были мальчиками, что неудивительно. Орхусианцы наипаче отбраковывали нежеланных сыновей. Сильные выживали и влачили жизни в нищете, а затем Бирмун и люди вроде него спасали некоторых и обучали забою животных или уборке городских отходов. Девочки находили место в домах матрон либо умирали. И так происходило постоянно.

Если богиня воистину будет править этим городом, подумала Дала, по крайней мере их положение улучшится.

Это успокоило ей разум и поторопило к башне. Уже стоял вечер, и солнце должно было висеть низко, но тени странно играли у ее ног. Она взглянула и разинула рот: на горизонте змеились обтрепанной веревкой цветные полоски света, переливаясь и смешиваясь, растворяясь на Юге. Она видела нечто подобное в детстве, но никогда так ярко, никогда так близко. Даже небо прекраснее на Севере, горько подумала она, но затем ее пульс участился. Возможно, это знак. Ты говоришь со мной сквозь небеса, Богиня?