Строговы - Георгий Марков

– Назад! Назад!

Но никто назад не повернул. Верховой метался по поляне, не в силах сдержать людей. Анна бежала, подталкивая вперед Артема и Максимку и стараясь, чтобы они были у нее на виду. Но вдруг она почувствовала, что лошадь сзади приближается к ней и горячим дыханием обдает ее шею. Она обернулась и увидела освещенное месяцем перекошенное злобой лицо отца.

Видя, что лошадь вот-вот подомнет ее под себя, Анна схватилась за поводья и, поджав ноги, повисла. Лошадь встала на дыбы, но Анна не отпустила поводьев.

– Бабы! – закричала она.

Бабы ринулись к ней на помощь со всех сторон.

Евдоким узнал Анну и, стараясь достать ее бичом, хрипло кричал:

– Отступи, стерва! Убью!

Анна держалась, несмотря на страшную боль.

– Бабы, тащите его из седла! – крикнула она.

Бабы и без того знали, что делать. Они схватили Евдокима за полы азяма, и он упал головой вниз. Анна отпустила поводья, и лошадь понеслась в березник. Евдоким поднялся с земли и, кляня белый свет, побрел от кедровника прочь.

Бабы и ребятишки кинулись на бугор, с которого начинался кедровник. Услышав их радостные возгласы, Евдоким заскрежетал зубами и прокричал в темноту:

– Воры! Грабители! Спалю кедровник! Будьте вы прокляты!

Дед Фишка ворвался в кедровник вместе с новоселами с другой стороны. Охрана, которой на том месте управлял старик Платон Юткин, тоже попыталась выстрелами остановить людей. Но это не испугало их, а лишь разозлило.

Люди не останавливаясь бежали к кедровнику, навстречу выстрелам. Дед Фишка, раньше относившийся к новоселам не иначе, как снисходительно, видя все это, с улыбкой подумал: «Ишь как идут! Упрямый народ!»

Старик не отставал от Мирона и чуть не первым вошел в кедровник.

Когда запах смолы пахнул на него, он не сдержал своих чувств и закричал, чуть не плача от радости:

– Мужики, наш кедровник! Наш!

Кто-то из-за кедра ударил деда Фишку в грудь, и он рухнул под ноги Мирону. Теряя сознание, он слышал крик Мирона и ругань мужиков.

Когда он пришел в себя, говор людей уже доносился издалека, а рядом с ним кто-то стонал.

Дед Фишка вскочил и зажег спичку. Это был Платон Юткин. На секунду в душе деда Фишки пробудилось чувство жалости.

– Сват! – нагнувшись над Платоном, позвал его дед Фишка.

Платон заворочался и зарычал так дико и зло, что дед Фишка отшатнулся от него и подумал: «Злобой исходит».

Он постоял еще возле Платона с минуту. Платон больше не вызывал жалости, и в груди деда Фишки подымалось против него немое ожесточение.

«Да что я над ним, как свечка, стою? Он, видно, меня стяжком-то угостил, подлец», – подумал дед Фишка и, не колеблясь, зашагал к новоселам.

Скоро эхо разнесло по кедровнику первый удар барца в кедр. Зачин сделали волченорцы. Новоселы были уже наготове и тотчас ответили. Потом барцы застучали по всему кедровнику. Кедры от сильных ударов сотрясались и гудели.

Было еще совсем темно, но люди не ждали рассвета и работали. После каждого удара шишки падали с кедров сплошным потоком. В кедровнике было шумно от стука барцев, от говора и смеха. Люди чувствовали себя приподнято. Они только что испытали свою силу, увидели, как она велика, и теперь были горды за самих себя.

Когда забрезжило утро, бабы и ребятишки, суетившиеся возле мужиков без дела, начали собирать шишки в мешки. Работа кипела безостановочно и была приятна людям. Они заражались друг от друга азартом, и совсем непроизвольно то тут, то там молодежь оглашала лес звонкой песней.

К вечеру из Жирова в Волчьи Норы прискакали урядник, волостной старшина и понятые – семь жировских мужиков, вооруженных дробовиками.

Волченорцы и новоселы работали в кедровнике, не зная об этом. Евдоким Юткин и Демьян Штычков настояли на том, чтобы арест зачинщиков захвата кедровника произвели немедленно. Урядник, ободренный крупной взяткой, вначале храбрился, обещал на всю жизнь проучить бунтовщиков. Однако когда подъехали к лесу и надо было идти забирать их, он заколебался. Жировские мужики стояли, кучкой, невесело поглядывая на кедровник. Их привезли поневоле, и вступать с волченорцами в борьбу, которая могла кончиться очень плохо, у них не было никакого желания. Урядник попробовал взвалить все на понятых, но те зароптали и согласились идти в лес только вместе с ним.

Урядник потоптался на месте, походил по глубокому буераку, скрытому в березнике, и решил вернуться в село. Евдокиму Юткину и волостному старшине он заявил, что тут дело пахнет кровопролитием, а идти на такое дело без разрешения господина станового пристава он не может.

Только через три дня, когда шишкобой был окончен и все возвратились домой, зачинщиков захвата кедровника арестовали. Их отправили в волость на пяти подводах, под конвоем жировских мужиков. Были тут Матвей Строгов, Архип Хромков, Калистрат Зотов, Тимка Залетный, Силантий Бакулин, Мирон Вдовин и с ними много других волченорцев и новоселов.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Целую неделю несколько знахарок не выходили из дома Юткиных, но Платон больше не поднялся. Он умер, так и не сказав о том, что произошло с ним в кедровнике.

Смерть его настигла ночью, и селу об этом стало известно уже утром, когда Платон, обмытый, переодетый в новую холщовую рубаху и шаровары, с венчиком на голове, лежал на лавке под божницей в прихожей юткинского дома.

На рассвете Агафья вышла в огород нарвать корове капустных листов. Мимо по проулку проходил дед Лычок.

– Даниловна! – окликнул он Агафью. – Сват твой убрался.

Агафья сразу поняла, о ком говорил Лычок.

– Давно? – спросила она, мелко крестясь.

– Ночью. Иду гроб делать.

Агафья побежала будить Анну. Дед Фишка уже не спал и слышал, как Агафья, поднимая сноху, говорила ей:

– Очнись, Нюра, очнись, сват Платон умер.

Дед Фишка соскочил с полатей и торопливо вышел во двор. Когда что-нибудь его поражало, он всегда убегал от людей, чтобы несколько минут побыть одному и подумать.

На селе было известно, что ускорило смерть Платона. Из кедровника его привезли внуки Прохор и Терентий чуть живого. Чей-то стяжок здорово походил по нему. Говорили, что пострадал Платон в схватке с новоселами, но кто именно бил старика, этого никто не знал.

Весь день дед Фишка ходил сам не свой. Он-то знал все. И то, что в смерти Платона был как-то замешан и он, теперь его страшно мучило. Он старался успокоить себя, оправдать, но это не помогало.

На третий день после смерти Платона Евдоким разослал работников по селу приглашать желающих на поминки. Дед Фишка пошел к Юткиным с большими колебаниями, с болью в груди. В доме у Юткиных он не был несколько лет, и к ним его никогда не манило.

Юткиных не любили, однако на поминки собралось народу немало. Были тут больше старики и старухи. Многие из них пришли сюда единственно из-за сытного обеда и рюмки водки.

Когда дед Фишка вошел в дом, поминки были уже в полном разгаре. Некоторые из стариков захмелели и, вспоминая Платона, расхваливали его добродетели. Другие успели уже забыть о нем и разговаривали о таких вещах, которые к покойному никакого отношения не имели.

Старики и старухи были туги на ухо, и потому в доме стоял шум, как в воскресный день на базаре. Евдоким суетился вокруг столов, заставленных чашками с лапшой, и строго покрикивал на Марфу и снох. Он уже порядочно выпил и ходил, покачиваясь.

Дед Фишка долго стоял у дверей, никем не замеченный. Наконец кто-то из стариков увидел его и стал звать за стол. Услышав это, Евдоким повернулся к деду Фишке, и старик заметил в его глазах злой огонек. Разглаживая мясистой ладонью черные волосы и одергивая плисовую поддевку, Евдоким вышел на середину прихожей и сказал с издевкой:

– А-а, Финоген Данилыч прибыл! А я только-только хотел в лапоть дерма положить да за вашей милостью послать.

Сказав это, Евдоким взглянул на сидящих за столом, как бы говоря им: «Ну, теперь ваш черед, смейтесь!» Но никто не засмеялся. Евдоким выждал еще несколько секунд и вдруг деланно загоготал во всю глотку. Старики и старухи, одни с удивлением, другие с испугом, посмотрели на него. Дед Фишка промолчал, Евдокима это молчание взорвало. Он приблизился к деду Фишке и, указывая рукой на дверь, рявкнул:

– Убирайся к дьяволу, леший таежный!

Дед Фишка почувствовал головокружение. Ему захотелось крикнуть Евдокиму в ответ что-нибудь такое же обидное, но он сдержал себя и проговорил довольно миролюбиво:

– Не богохуль, сват Евдоким. Неподходящее время выбрал.

Евдоким не ждал такого спокойного и вразумительного ответа и немного опешил. Дед Фишка заметил это и, победоносно взглянув на Евдокима, подумал: «Что, выкусил?»

Старики принялись снова приглашать его за стол, и он, думая, что разговор с Евдокимом окончен, направился к ним. Но Евдоким преградил ему дорогу и закричал:

– Вертай обратно!

Не желая вступать в ссору, дед Фишка промолчал, попятился к дверям прихожей. Старики, видя все это, заворочались, насупились, а Григорий Сапун, начетчик Святого писания, вступился за деда Фишку: