Рыжий Будда - Сергей Марков

Сергей Марков

РЫЖИЙ БУДДА

БАРОН УНГЕРННатянут повод длинный,Скрипит ремень,И голос лебединыйПослушать лень.Усталые туманы,Луна остра,И синие уланыТолкутся у костра.Повадкою тугою,Влюбленный в дикий сон,Кичится под УгроюХромой барон.Он боевым весельемОдним лишь пьян,Под голубой шинельюПятнадцать ран.Глаза его, что стекла,Он сгорблен и высок.За пазухою теплой —Бронзовый божок.Глаза у амулета —Топазовый огонь,И мастер из ТибетаПозолотил ладонь.Мы налетим, что стая,Клинки со всех сторон,Пусть льется кровь густаяНа шелк твоих знамен.Живешь у нас в полонеИ весел лишь, покаТы держишь на ладониТибетского божка.Бойцы шагают грозно —Клинки со всех сторон —Гадать о жизни поздно,Идешь на смерть, барон!

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

короткая и мрачная в силу трагических традиций

Нечто о «Мировом Гавиальстве»

Голова изменника лежала на сложенном вдвое цветном мешке в углу высокой комнаты, струившей лазурную прохладу свежей побелки.

У головы было лишь одно ухо, прилипшее к желтой щеке, распоротой клинком. Пухлая щель в щеке позволяла видеть прикушенный черный язык и ровный ряд зубов.

Радостный ужас заставил человека, склонившегося над головой врага, закрыть глаза ладонью и отойти к окну.

В мутном стекле стояли столбы пылающей уличной пыли. Она скрипела на зубах и пахла эфедрой.

– Не могу! – крикнул человек. Он вдруг подбежал снова к голове, быстро перевернул ее, чтобы не видеть исковерканных клочьев шеи.

Закусив бледные губы, человек прихватил голову мешком и с усилием положил ее на стол, отодвинув в сторону длинный револьвер, синий, как вороново перо. Рядом с револьвером лежали оторванные с мясом пуговицы от мундира и хлебная корка со следами зубов.

Тусклая перхоть лежала на волосах, там, где мертвая голова была чиста от бурой коросты, крови и прилипшей к ней сухой травы.

Трава торчала из багровой лавы, как проволока. Один из жестких стеблей особенно бросался в глаза; он был длиннее всех и на конце увенчан сплющенной короной лепестков.

Человек схватил стебель, пытаясь его оборвать. Зеленая проволока сломалась пополам, и голова, подпрыгнув на столе, упала обратно на засаленные доски.

Длинная муха внезапно ударилась о стол, поползла, расправляя дымные крылья, и, наконец, скрылась в вывернутой ноздре казненного.

Тогда в пальцах человека задрожал оборванный стебель. Он тянулся к голове, стараясь вспугнуть муху. Человек вскрикнул, когда увидел, что стебель прошел весь, легко, как булавка, в уже покорное тлению мясо. К горлу подкатилось упругое яблоко тошноты.

Человек отвел глаза в сторону и вдруг, не желая этого, увидел себя.

Бледный лоб, крутой, но покатый, висел над ржавыми бровями. Под неподвижными глазами, напоминавшими круглые раскаленные камни, лежала голубая тень. Узкие губы походили на края треснувшего и облезлого блюдца. Красные усы оттеняли бледность лица, покрытого шрамами, похожими на следы орлиной лапы. Полоса от фуражки, разделявшая лоб, наливалась кровью. Казалось, что кожу с головы можно легко снять, как кожуру с треснувшегося плода.

Человек содрогнулся, подумав об этом, и гневно толкнул туманное от дыхания зеркало, в которое он случайно загляделся. Зеркало упало, но не разбилось.

Человек, задыхаясь, наклонился над ним; зеркало мерцало на полу, как серебряная лужа. Она отражала опять эту высокую фигуру в туземной шелковой одежде. Красный халат падал с плеч человека, и тогда был виден прямой воротник зеленого кителя, надетого под халатом. Холодные крючки воротника подпирали сильно выдавшийся вперед кадык. Халат был заношен до блеска и изорван. – Сантименты! – внезапно закричал человек, погладив ладонью небритую щеку. – Солдат боится крови! А?! Слушайте, рыцарь, откуда это у вас, а?

Он грозил сухим кулаком собственному отражению, он издевался над сверкающим стеклом.

Зеркало лежало на полу. Человек отодвинул его ногой дальше от себя.

В это время солдат с черным шевроном вбежал в комнату, ударив дверной косяк лопнувшими ножнами драгунской шашки.

– Только что сейчас пойман брат казненного князя! – крикнул кавалерист, прижимая ладони к выцветшим лампасам. – Он связан, привезен. Ваш приказ?

– Подожди, – ответил коротко человек в халате и добавил смущенно: – Видишь – упало зеркало?

Солдат поспешно поднял зеркало, взяв его так, как берут кусок льда голой рукой.

– Спасибо, – непривычно тепло сказал офицер. – С братом князя – подождать.

– Он в колодках, – ответил, передернувшись, солдат. – Прикажете до особого?

– Да, – кивнул офицер, провожая солдата глазами. Человек в халате все время загораживал стол спиной, но с уходом солдата офицер повернулся и вновь увидел голову казненного. Показалось, что голова перевернулась сейчас сама – раньше она лежала отрубленным ухом вверх.

Полоса на лбу офицера наполнилась холодным потом. Он выходил из морщинистых берегов и падал на усы.

Офицер бросился к окну, распахнул его и сел на подоконник. Под окном крутился тусклый майский смерч, поднимавший над землей клочки шерсти и обрывки бумаги.

– Говорят, что в такой столб надо бросить нож и он покроется кровью, – пробормотал: он и подумал, что все его мысли идут по одному тягостному руслу.

– Ну и что ж? Разве все это не смерч? Смерча не бывает без крови, а?

Почему сейчас он вдруг стал думать о том, как умирал человек, голова которого лежит на столе?

– Умирают все одинаково, – бормотал офицер. – Лишь немногие молчат; казнимые всегда проклинают палачей. Интересно, что крикнул этот?

Но синие губы убитого были плотно сжаты. Житель пустыни умер молча; этому научили его гобийские пески.

Офицер обошел кругом стол и вдруг остановился на середине комнаты. Лицо его было искажено, щеки желтели, как будто они были вымазаны желчью. Он крикнул слова степной легенды:

– Он убивал всех, у кого есть кровь! Всех, у кого есть кровь! Я делаю это… я!

Он внезапно схватил голову, сунул ее в мешок и, запахивая халат, выбежал на крыльцо.

Рослый оренбургский казак держал ему стремя. Солдаты личного караула стояли у крыльца грузно, как каменные бабы. Они были обмотаны пулеметными лентами, пояса часовых лопались от тусклого груза английских гранат; желтые карабины висели на широких плечах прикладами вверх.

Здесь были рослые маньчжуры с каменными затылками, черногубые сербы из отряда Ракича, татары, киргизские наездники, не умеющие ходить пешком, кривоногие башкирские егеря, замшевые троицкие нагайбаки – люди, умеющие убивать и отличавшие кровь от кумыса только по цвету. Они охраняли человека в халате. Он, не пугавшийся смерти, искавший ее в боях, боялся стен своего жилища.

Эта потная и жилистая стена людей должна была охранять его от стрелы, ножа, пули, ищущих его худое выносливое тело.

Сейчас офицер, наклонившись над конской гривой, поднимал упавший чумбур; офицеру помогал щетинистый казак, но всадник оттолкнул его ногой.

Всадник скакал по глиняным улицам великой столицы.

Длинная толпа гудела около резных ворот Маймачена, опустевшего сейчас. Офицер взмахнул над головой камчой, и люди расступились. Он поднял глаза и увидел качавшиеся высоко вверху ноги в туфлях. Лошадь офицера храпела и шла в ворота боком.

– Борон, Борон – Вихрь! – завыла толпа, узнав всадника.

Он остановил лошадь.

На воротах висел труп китайского купца с перебитыми ногами.

– Желтый Черт смотрит в небо и не узнает его, – злорадно крикнул кто-то. – Вихрь, Буря – имена, данные нашему избавителю.

– Вихрь и Буря, – подняла толпа слова кричащего.

– Кзыл Джулбарс – Рыжий Тигр, – сказал рябой киргиз, сморкаясь.

Тот, к кому относились слова, молчал. Он внимательно рассматривал фигуру повешенного.

Туфли на ногах китайца были разного цвета: одна была красной, другая синей.

– Он сделал один шаг в собственной крови, – объяснил офицеру один из монголов. – Год назад он меня обсчитал. Его сначала резали, а потом задушили. Желтый Черт кричал на всю Ургу.

Говоривший поцеловал холодное стремя всадника и вытер пыльные губы.

Офицер тронул лошадь. Он держал мешок на луке седла.

Над дверями храмов мерцали золотые изображения священных зверей и Колеса Веры; ламы в крылатых платах, проходя мимо, гремели четками. В руках монахи держали пучки курительных свечей, похожих на черные ветви.

В узком переулке на окраине города конь офицера заржал; перед ним открылась степь. Она пылала в синем огне солончаков.

Горячий воздух дрожал над горизонтом. Казалось, что рад землей возносилась звенящая стеклянная трава, которую не могли согнуть даже беркуты, крутившиеся на небе черными дисками.

Здесь, в котловине, было степное кладбище. Скелеты людей валялись среди скудной травы, сквозь глазницы черепов прорастали стебли цветов, и мертвецы смотрели па мир красными и желтыми зрачками. Здесь ламы из Гандана брали берцовые кости для священных флейт. Сюда монголы приносили еще живых стариков, умирающих с закатом солнца. Умершие пожирались собаками, отбившимися от дома.