Спасая Амели - Кэти Гольке

Рейчел вздохнула и закрыла глаза. Это было выше ее сил. Она не понимала, почему не чувствует того, что испытывают они, не видит того, что они видят. Она не хотела попасть впросак. Это было бы так же бесполезно, как отцовская псевдонаука. Но чем больше Рейчел над этим размышляла, чем больше читала, находилась рядом с этими людьми, видела, как они живут, во что веруют, тем больше понимала, что есть в этой вере что-то настоящее и дающее опору. Что бы это ни было – Рейчел сбережет это чувство.

Наступил май. Джейсон продолжал тревожиться из-за снимка Рейчел и Амели. Каждый день он боялся, что Шлик или кто-то из его приспешников случайно наткнется на эту обложку, и гадал, вернется ли штурмбаннфюрер в Обераммергау.

Долго мучиться и гадать не пришлось: Джейсона откомандировали назад в Берлин, где слухи уже невозможно было скрывать. Напряжение на Вильгельмштрассе стало почти осязаемым: журналисты сидели как на иголках, готовые выехать из страны по первому требованию. Куда Гитлер нанесет следующий удар: на Голландию, Бельгию, Швейцарию, на линию Мажино?[47]

После долгого дня разочарований и топтания на тротуаре в надежде получить комментарии от гестапо по поводу одной истории, которую никто не хотел признавать, Джейсон швырнул рабочий блокнот и ручку на стол и устало опустился в кресло. Но ему тут же было велено через час освещать официальный ужин в посольстве. Джейсон застонал.

Питерсон, редакционный фотограф, сочувственно пожал плечами:

– Прости, приятель. Приказ главного редактора.

– А почему я? У нас же Элдридж освещает светские мероприятия.

– А ты не знаешь? Элдридж удрал – свалил в Штаты.

– Когда?

Джейсон не мог поверить. Элдридж ни за что не уехал бы из Германии, пока здесь столько горячих новостей.

– На прошлой неделе. Его пригласили в «Чикаго трибьюн».

Джейсон присвистнул.

– Повезло! Будет работать неподалеку от родного города.

Питерсон кивнул.

– Он даже не раздумывал над предложением – сразу согласился.

– А почему его пригласили?

Джейсон знал, что Элдридж хороший журналист, но никогда не думал, что он настолько «ценный кадр».

– Как я понимаю, во многом благодаря какой-то удачной фотографии.

– Которую, без сомнения, проявлял ты. – Джейсон намеренно иронизировал.

– Нет. Он сам ее проявлял, хотя, должен признаться, снимок сделан скорее в твоем стиле, чем его: «Баварская Мадонна с ребенком» – так они его назвали. Очень сентиментальный снимок. Несомненно, он привлек внимание.

Джейсон выпрямился. Он впервые слышал эту историю о фотографии, но сразу понял, что такое вполне могло быть. Янг молился, чтобы снимок вызвал интерес только у американцев и Элдридж так и остался за океаном, подальше от Обераммергау, Рейчел, самого Джейсона. У Янга не было ни малейшего желания сидеть с ним в одной камере или болтаться на одинаковых веревках и быть свидетелем того, как этот подлец вопит и извивается. А Джейсон не сомневался, что Элдридж будет вопить как резаный, если его начнут допрашивать. Пусть лучше уж так. Если бы его поймали, Рейчел, Амели, курат Бауэр, да и вся налаженная сеть повалилась бы, как костяшки домино.

Джейсон без лишних слов описал официальный ужин.

Через два дня его послали в командировку в Британию, где пост премьер-министра покинул Невилл Чемберлен, а на его место пришел Уинстон Черчилль. Гитлер начал наступление на Нидерланды, Бельгию и Люксембург.

Нечесаный, немытый, с трехдневной щетиной, Джейсон кричал основные положения своей статьи по телефону в Нью-Йорк. Связь была отвратительной.

– Германия вторглась в Нидерланды, Бельгию и Люксембург, где Гитлер заявил, что «является гарантом нейтралитета бельгийцев и датчан».

В коммюнике Германии, которое принесли в редакцию, было написано: «С настоящего момента на каждую бомбежку мирных жителей Германии немецкие самолеты дадут пятикратный ответ по городам Великобритании и Франции».

Лия слышала новости, но проблемы с рейхом ожидали ее дома. Уже давно День матери в Германии стал для нее сложным испытанием, но еще никогда не был таким унизительным, как сейчас. Почетный крест публично вручался женщинам, которые родили четырех и больше здоровых детей для рейха. Стыд, если немка не родила ни одного, позор, от которого так просто не отмахнуться, который не пройдет мимо Женской нацистской партии. Лия изо всех сил старалась улыбаться, стоять с высоко поднятой головой, когда женщины Обераммергау шествовали из церкви, гордо демонстрируя свои почетные медали.

Во дворе церкви Лия подняла голову и наткнулась на взгляд Максимилиана Гризера, исполненный сострадания. От неожиданного проявления сочувствия женщина оступилась. Фридрих подхватил ее за руку. Когда они выпрямились и продолжили путь, Лия заметила, как презрительно смотрит Максимилиан на ее мужа – этот взгляд еще больше встревожил ее.

Рука Фридриха продолжала лежать у Лии на талии. Но у бабушки дома, оставшись в комнате одна, Лия дала волю слезам.

Лия видела, что бабушка пытается удержать остальных обитателей дома на кухне, чтобы отвлечь их внимание от внучкиной комнаты. И была несказанно ей благодарна.

Но чуть позже, когда в дверь негромко постучали и в комнату осторожно протиснулась Амели, Лия испытала еще бóльшую благодарность. Ничьи объятия не наполняли ее сердце любовью так, как обвившиеся вокруг ее шеи ручки Амели. Эти двое были нужны друг другу, и потому объятия малышки были еще приятнее. У Лии не было слов, а Амели слова были не нужны. Те несколько жестов, которыми они обменялись, показались бы кому-то странными. Через какое-то время к их радостному дуэту примкнул Фридрих. И Лия молилась, чтобы так было всегда.

Когда в средине мая Первая горная дивизия вторглась на территорию Франции, Фридрих поблагодарил Господа за то, что из-за проблем со здоровьем он признан негодным к военной службе. Он мог только представлять жестокость, с которой его бывшее подразделение по приказу командования давало себе волю по отношению к французским евреям. Слава Богу, что он вернулся к своему ремеслу, слава Богу, что потерял только один глаз, но у него осталось две руки.

Лия время от времени заглядывала к мужу в магазин, но не она стала там самым частым посетителем.

Несмотря на то что Генрих Гельфман так и не вернул фигурку младенца Иисуса, мальчик каждый день околачивался у Фридриха в мастерской – приходил туда регулярно, как по часам, что стояли у герра Гартмана на верстаке.

Генрих наклонялся над столом и смотрел, как Фридрих орудует ножом.

– Фрау Гартман передала вам мой рождественский подарок?

– Ja, ja, передала. Очень любезно с твоей стороны, Генрих. Я это ценю. Хотя должен признаться, что еще больше бы обрадовался, если бы ты вернул мне фигурку, которую я вы́резал.

Мальчишка сделал вид, что не понял намека.

– А вы вырежете из того куска дерева нового младенца Иисуса, герр Гартман? Знаю, что вырежете! Вы лучший мастер во всем Обераммергау.

Фридрих засмеялся.

– По-моему, ты преувеличиваешь. Есть более опытные резчики.

– Но вы вырезаете самые красивые лица, самые красивые улыбки.

– Правда? – Фридрих, довольный похвалой, улыбнулся.

– Ja, это улыбки ангелов. По-моему, даже герр Гитлер не нашел бы в них изъяна – ни его врачи, ни медсестры.

Фридрих взглянул на мальчишку, чуть повернул голову, чтобы лучше видеть, и нахмурился от этих странных умозаключений. Генрих покраснел и отошел от верстака, как будто сболтнул лишнее.

– Генрих! Что это означает?

Мальчишка покачал головой. В его глаза закралась тревога.

– Мне пора, герр Гартман. До завтра! – Генрих схватил свои учебники и рванул прочь из мастерской.

Фридрих бросился за мальчиком к двери, но остановился, глядя в спину убегающему парнишке, пока тот не исчез из виду.

– Генрих! – окликнул он.

Но тот даже не обернулся.

Фридрих почесал подбородок. Его подмывало побежать следом за мальчиком, узнать, что же кроется за его странным поведением. Но резчик и так уже опаздывал с заказами на Рождество, а с больным коленом ему не угнаться за юным быстроногим Генрихом. Фридрих закрыл дверь мастерской – над головой зазвенели колокольчики – и, хромая, направился к верстаку.

К тому времени, как альпийские луга покрылись маргаритками и аконитами, засинели крупными колокольчиками, запестрели ночными фиалками и таволгой с длинными белыми кисточками, страхи Рейчел о том, что Герхард может увидеть ее фотографию на обложке журнала, стали постепенно исчезать. «Наверное, этот журнал так и не появился в Берлине. А может быть, Герхард теперь одержим другой идеей. Может быть, нам уже ничего не угрожает». Но в это трудно было поверить.

Тогда в мае эти страхи окончательно затмили сообщения Би-би-си о том, что пожилые бельгийки тащились по дорогам с плачущими младенцами на руках, а за ними шли молодые матери, навьючив на себя весь семейный скарб, – их преследовали безжалостные немецкие танки.