Попугай с семью языками - Алехандро Ходоровский

горняками, но Ла Кабра, желавший встретиться с Энанитой, Лаурель и Ла Росита оттеснили его от командования телом. Пришлось покориться большинству. С ними уходили Боли, Га, Акк, Эстрелья Диас Барум, Аламиро Марсиланьес, Хумс, Зум, Толин, Деметрио и Американка. Гаргулья распрощалась с большой крысой — сопровождавшей теперь Лебатона — и вместе с индейцами повела Общество клубня к горному ущелью.

XIV. СЕМЬ ТОЩИХ КОРОВ

Чтобы убить птицу, надо сначала превратить ее в Феникса.

Эстрелья Диас Барум (из разговоров в кафе «Ирис»).

Акк потрогал кожу на своем теле, тщательно очистил ее, содрал засохшие корки — память о ежевичных зарослях, — стряхнул кусочки камня, пинцетом выщипал волоски. Получилась идеальная поверхность для записи новой главы романа. Такое надо было проделывать постоянно — Сизифов труд! На этот раз Акк начал выводить слова вокруг пупка: пока прославленные члены Общества цветущего клубня углублялись в ущелье, предводимые Рукой и Тоторой, которые, накрепко сцепившись, прыгали от утеса к утесу, словно мифический восьминогий зверь, внизу, в угольной долине, сливались в сдержанно-радостную симфонию скрежет напильников, шлифующих сталь, рев винтов, рассекающих воздух, поступь танковых гусениц и глухое дыхание воинов-оборванцев, натирающих тело углем, чтобы остаться незамеченным в ночи. Поход к славе — или к смерти… Дальше упоминались чуть слышные шаги миллионов крыс, ковром покрывших землю, монотонное шествие грызунов, ходячее чистилище.

Внезапно на пафосные строки лег обильный плевок. Конечно же, это Га! Акк выказывал ему величайшую преданность — ведь толстяк спас ему жизнь, вытянув из водоворота. Но заходить так далеко все же не следовало.

— Хватит тут карябать! Пора идти. Мы не можем прохлаждаться, пока ты заканчиваешь свой бесценный труд.

Но Акк умоляющим взглядом добился того, что гигант взвалил его на плечо. Китайская пословица гласит: «Если ты спас кого-то, будешь заботиться о нем всю жизнь». Га, вырвав Акка из лап смерти, был теперь связан с ним неразрывной нитью милосердия.

Через несколько часов отряд оказался перед узкой и глубокой расселиной — создавалось впечатление, что она ведет прямо в ад. Посредине громадной серой мачтой торчал острый пик. Эстрелья Диас Барум первой расслышала шум приближающегося самолета — того, что повернул обратно. Выстрел из танка проделал дыру в его борту, и бомбардировщик рухнул на одинокую скалу. Насаженный на нее, он качался вправо-влево, точно убаюкивал погибших летчиков и солдат. Поэтесса кинулась к краю обрыва, желая получше все разглядеть, и чуть не полетела вниз, споткнувшись о камень. Тропические дожди придали ему вид почти правильного куба. Взволнованная Эстрелья подняла камень.

— Аламиро, давай: углем, карандашом, ногтями, чем хочешь, выведи на каждой грани этой изумительной геометрической фигуры слово ESPOIR[29]. Быстрее!.. Наконец я создам свою поэму-действие!

Оторопевший Марсиланьес, торопясь исполнить желание своей подруги, пока вдохновение не покинуло ее, поранил указательный палец и кровью шесть раз написал нужное слово. Женщина медленно, будто исполняя некий танец, разделась и выбросила свою одежду в пропасть. Затем раздвинула свои обширные груди, придав им вид перекладины креста.

— Положи между ними камень…

Марсиланьес повиновался. Эстрелья сжала его грудями, так, что до камня доходило биение сердца, и когда он потеплел, почти что ожил, с громким воплем бросила его в самолет. Куб, сверкая, преодолел немалое расстояние и попал точно в цель; аппарат потерял равновесие и устремился в черную бездну, ударяясь о скальные выступы, разбиваясь, теряя погибших пассажиров.

Все захлопали и как один воскликнули:

— ESPOIR!

Для Эстрельи время и пространство приняли новое измерение. Все замедлилось. Место, где лежал булыжник, поразивший цель, превратилось в центр, вокруг которого выстроились пропасти и горные хребты. От склонов откалывались окаменевшие раковины, соединяя свою древнюю белизну с чернотой пропасти, поглотившей самолет. Пыль вздымалась чувственными изгибами, невесомые трупы солдат вращались, участвуя в космическом таинстве… Еще медленнее… Центр горной страны достиг ее сердца, чье биение заполонило реальность-мандалу. Эстрелья знала, что растворится в поэме. Вселенский оргазм, издавна желанный. Она видела — и не могла этому помешать, — как винтовка выпадает из скрюченных пальцев солдата, летит вниз, стукается о карниз и выстреливает в последний раз. Выстрел расцвел ослепительной гвоздикой, и горячее свинцовое острие устремилось на поиски центра — на поиски ее груди. «Случайные пули всегда попадают в меня. Святая любовь.» Эти слова, памятные с детства, вписались во всемирный круг, сопровождая металл, миллиметр за миллиметром вонзающийся в ее плоть. Сердце разорвалось на куски; мир наполнился нежностью — океан, составленный из миллионов других океанов, непрерывно сочащийся спинной мозг, омывающий каждую клеточку, которая потом растворится в Вечности. Поэма была Богом. Уже начало темнеть. Левая грудь Эстрельи окрасилась красным. Самолет исчез на дне ущелья.

Пронзенная насквозь, Эстрелья повалилась на руки своему любовнику. Тот тщетно пытался заткнуть рану единственной рукой. Товарищи уже сбегались к нему. Из раненой груди вырвалась струя крови, оторвав Марсиланьесу кисть. На лице Эстрельи, прекрасном как никогда, застыла улыбка наслаждения; глубоко запавшие глаза говорили об оргазме, доступном только святым девам.

Безрукий рыдал, не находя ни в чем утешения, слизывал кровь с сосков возлюбленной, вырывался из рук Га, не дававшего ему броситься вниз, взывал о мести, бился головой о скалу. И вдруг с силой, свойственной лишь безумцам, подхватил тело поэтессы и стал пауком карабкаться по отвесной стене, помогая себе обрубком. Казалось, что вместо потерянной кисти у Марсиланьеса выросли щупальца, придавая

его движениям невиданную ловкость. Наконец, он нашел неглубокую выемку, положил туда тело и склонился над ним, захлебываясь слезами.

Всем стало понятно, что вместе с Лебатоном и Загоррой отряд лишился обоих командиров. Теперь кто-то другой должен был выступить от имени всех и успокоить Аламиро, убедив его продолжить путь.

Деметрио сразу же взял самоотвод: Американка поглощала все его силы. Требовалось ее «смазывать», наблюдать за давлением воздуха, удалять с языка фальшивые сосочки, содержащие в себе электронную программу самоуничтожения. Хумсу приходилось нести яйца, а Зуму — самого Хумса. Боли заявила, что Марсиланьес не послушает ее, как, впрочем, и любую женщину. Ла Росита, Ла Кабра и Фон Хаммер переругались, так что в мозгу