Попугай с семью языками - Алехандро Ходоровский

вода? Сомнительные лепешки вместо французской булки? Сухощавый церковник с шумом задвигал челюстями — так, словно ему запретили говорить, — выказывая тем самым свое безграничное презрение, однако голод заставил его проглотить немного пищи — подлинное оскорбление для изысканного нёба. В довершение всего, эти бесстыдники прямо нарушали правило святого Бенедикта, гласившее, что в качестве новостей извне должны зачитываться только папские речи: в монастырях поэтому не допускались ни радио, ни газеты с журналами. А между тем чтец зачитывал статью из «Сигло» — левой газетенки! — о событиях на шахте «Гуанако». Шесть тысяч рабочих — подонки, анархистские канальи, а не рабочие! — окружены войсками… Затем таким же спокойным тоном монах перешел к чтению стихов предателя Неруньи. «Гимн шахтеру»! Кардинал поперхнулся и отрыгнул белую кашицу на тополевый стол. Ему тут же подали воды. По возвращении в столицу он немедленно свяжется с самим Его святейшеством. Или аббат свихнулся, или югославы оплели его!.. Барата, однако, решил пригасить свой гнев, дабы проследить, как далеко зашло разложение в стенах обители. Все перешли в церковь. Что за неуважение: снова сарай из камня, соломы и глины! Сейчас григорианские песнопения успокоят его разум и желудок. Что? Что?! Что?!!! Они берутся за гитары и наигрывают испанские мотивчики с чилийскими вариациями!.. Еретики! Эта месса, если не черная, то уж точно красная! Довольно! Кардинал поднялся с намерением прервать церемонию, но еще до того в церковь вошли четыре повара, толкая тележки с сухими пайками. Аббат и монахи прекратили музицировать, расхватали пакеты и, как один, устремились наружу.

Его преосвященство наконец-то выпалил: «Святотатцы, обещаю, что вы будете отлучены!», но ни один бенедиктинец не обратил на это внимания. Из-за стен послышался шум мотора. Забыв о достоинстве своего сана, Барата подхватил расшитые полы сутаны и побежал в поле, высоко вскидывая ноги.

Монахи заканчивали посадку в старенький трехмоторный самолет. На борту виднелась надпись: «Загорра № 1». Винты вращались вовсю. Барата, не помня себя, бросился к кабине, где в пилотском кресле уже сидел аббат. С риском сорвать голос он прокричал:

— Куда бежите, отступники?

Округлый настоятель, с фанатичным блеском в глазах, ответил:

— Мы не бежим, а выполняем свой долг! Мы должны быть от мира, ибо мы в мире. Мы — там, где распинают!

И дернул рукоятку на себя. Чихая и кашляя, стальная птица покатилась по лугу и после тридцати подпрыгиваний оторвалась от земли и улетела на юг. Экипаж в черных рясах повторял слова мессы, завершая тем самым богослужение.

Лебатон приказал копать траншеи вокруг деревни и расставить мешки с углем, изображающие часовых. Чтобы привести нападающих в ярость, повсюду, где только можно, воткнули палки с лоскутами красной ткани. Пока шахтеры в своем большинстве затаились, дыша через трубочки, или, не выдержав тягот, умерли — это станет ясно только в момент атаки, — сто наиболее подвижных вместе с членами Общества ждали в главной галерее, готовые рассыпаться группами по четыре и заманивать противника.

Танки заняли стратегические позиции, позволявшие им держать под обстрелом весь поселок. Пока что войска двигались вдоль баррикад, наставив на чучела винтовочные и автоматные стволы. Прибытие дельфиндилов вызвало испуг, причем с обеих сторон. Американцы еле-еле удерживали их на поводках. Твари били хвостами и угрожающе скалились в сторону шахты. Настигнув дичь, они не оставят ни одной целой косточки! Попайчик с Атрилем укрылись в медицинской палатке и притворились спящими, чтобы не принимать участия в бойне.

Люк одного из танков, скрипя, открылся. Оттуда вывалилась туша генерала Эркулеса Молины, изо рта которого, в свою очередь вывалились слова, вперемешку с плевками и гримасами отвращения:

— Слушайте, изменники Родины: правительство сыто вами по горло! Мы отрежем вам воду, электричество, газ, яйца и член! И, кроме того, когда вы сдадитесь, понизим зарплату! Кто сеет недовольство, пожнет возмездие! Мне не терпится увидеть вас кишками наружу: «пожалуйста, прикончите скорее мою матушку»! Не терпится увидеть вашу кровь! Но, согласно полученному приказу, я обязан дать вам срок в семьдесят два часа, в течение которого вы должны вернуться к работе.

И лающим голосом он приказал выстрелить из орудия в воздух.

Внутри шахты эти слова вызвали замешательство: план Лебатона был основан на немедленной атаке со стороны противника. Многие, особенно дети, не смогут выдержать столь долгого ожидания и, вероятно, выйдут из своих убежищ, уничтожая тем самым фактор внезапности. Генерал обратился ко всем:

— Я хорошо знаю этих дерьмовых генералов: чучело, которое командует войсками, больше всего боится нарушить приказ. Поэтому он прождет положенные трое суток. Единственные, кто рвется в бой, — это дельфиндилы. Нам нужно, пусть и рискуя нарваться на пулю, выйти из галереи и раздразнить этих зверюг. Вперед, паяцы! Кто не боится — тот рехнулся, а нам таких не надо!

И генерал, не оглядываясь назад, бегом пустился навстречу врагу. С дрожью в ногах, уколами в печенке и пупырышками на коже остальные последовали за ним. За Виньясом бежали двое калек, пытаясь обогнать его и заслонить от шальной пули. На полпути лже-Нерунья решил замедлить ход и дать обойти себя, чтобы не обидеть своих «защитников». Когда все добежали до конца поля, на них было наставлено девятьсот стволов.

Эта многоствольная гидра так ужаснула Зума, что его паника перешла в эйфорию. Он стянул дырявые штаны и повернулся к генералу Молине задом. Багровый от стыда, он ухитрился издать такой громкий пук, что совершенно заглушил рев дельфиндилов. Американка достала из своей прически сухую гвоздику, зажала ее между зубов и принялась выступать испанским шагом, поднимая клубы пыли в форме туза пик. Барум сжала свои груди так, что они превратились в два красных мяча. Хумс потрясал яйцами кондора, угрожая метнуть их вместо гранат: пальцы, лежащие на курках, угрожающе хрустнули в ответ. Лаурель Гольдберг, ставший на время Ла Роситой, рылся в своей памяти, подыскивая самые крепкие трактирные ругательства. Деметрио, исходя пеной, делал вид, будто имеет неприятельского генерала в лице черной собаки. Га мастурбировал, повернувшись к танкам. Боли и Загорра, застыв неподвижно перед строем солдат, выказывая им свое глубочайшее презрение, тогда как Толин, Акк, Марсиланьес, Виньяс и Вальдивия изображали военный парад убогих и увечных.

Лебатон вступил в безмолвную дуэль взглядами с Эркулесом Молиной. Оба прилагали усилия, чтобы на глаза не навернулись слезы. Четыре раскаленных зрачка приковали к себе всеобщее внимание. Даже дельфиндилы перестали фыркать. Стоя навытяжку, оба понемногу задеревенели, стали пошатываться, все больше приподнимая распухшие и покрасневшие веки. Пот катился по лицам дуэлянтов, менявших цвет: розовый — гранатовый — белый — желто-зеленый. Кто-то должен был уступить. С криком «Сукин