Отель «Белый носорог» - Бартл Булл

За три с половиной месяца они добились многого. И все-таки это только начало. Их бунгало было, в сущности, не чем иным, как однокомнатной мазанкой. Временной крышей служили ветви и солома, скрепленные ремнями из шкуры зебры. Полом они были обязаны белым муравьям. Это из их муравейников люди добыли клейкое вещество, надежно цементирующее красную пыль. Мальва знал, в каких пропорциях развести его в воде, чтобы лучше держалось. Гладкий утрамбованный пол было удобно подметать. К тому же он давал прохладу.

Артур готовил пищу под открытым небом, позади хижины. Плитой ему служили какие-то особенные плоские речные камни, на поиск которых он потратил несколько дней и которые считал «даром Нгаи»: ведь их омывали воды Эвасо-Нгиро, берущие начало в горных потоках, низвергающихся с вершины священной горы Кения. Если камни слишком толстые, объяснял Артур, они будут долго разогреваться, а если слишком тонкие — не будут удерживать тепло. Если есть трещины — жди неприятностей.

Овощи — Гвенн воспользовалась драгоценными семенами из подаренных бабушкой пакетиков — орошались при помощи узких канавок, идущих от источника. Выбирая место для постройки дома, Гвенн вооружилась киркой, лопатой и совком и, опустившись на колени, долго переворачивала, рассматривала и растирала в ладонях первый комок красновато-коричневой земли, очищая ее от мелких камешков и веточек терновника. Она удобряла землю навозом мулов и не могла дождаться, когда у них будет свой лук, репа, картофель, капуста и горох. На очереди были помидоры, ревень, чеснок и зелень. Когда Гвенн немного освободится, она посадит под фруктовыми и лимонными деревьями несколько грядок клубники.

На склоне холма, возле заводи, они разбили опытный участок, где посадили чай, кофе и лен. А удлинив крышу бунгало, устроили веранду с земляным полом и посадили хинное дерево. По вечерам они с Аланом отдыхали там, делясь впечатлениями за день и строя планы на завтра.

Если бы у них были помощники, сколько они смогли бы сделать до октября — ноября, когда наступит сезон дождей! Но им приходилось рассчитывать только на себя, как на необитаемом острове. Вчетвером они не скоро освоят всю ферму. К тому же Артур увиливал от любых земледельческих работ, ворча, что ему следовало бы вернуться в Найроби и заняться бизнесом. «Это не мужское дело», — неизменно отвечал он на просьбы Гвенн вскопать землю или посеять семена. Скоро придут дожди, а там и конец года.

На высоких кустах, где паслась газель Гранта, затрепетали серебристые листочки. Потом оттуда выпорхнул выводок цесарок. Гвенн подняла винтовку. Ветви раздвинулись, и на поляну вышла упитанная лошадь, неся на себе рослого седока в фетровой шляпе с широкими полями.

— Не стреляйте! — весело крикнул он.

— Вы?! — поразилась Гвенн.

Всадник непринужденно держался в седле. Его сапоги были мокрыми от росы; рукава закатаны. У передней луки висела двустволка.

— Юноша с парохода? Простите, вы не…

— Энтон Райдер, миссис Луэллин. Как поживаете?

С минуту Энтон разглядывал Гвенн. Она очень изменилась: окрепла и помолодела. Соломенная шляпа не помешала африканскому солнцу покрыть ее лицо бронзовым загаром. Она коротко остригла рыжеватые волосы. Пополневшие груди натягивали ткань армейской рубашки. В одной руке она привычно держала винтовку. От нее веяло уверенностью человека, чувствующего себя дома. Глаза цвета зеленых яблок радостно улыбались.

Энтон спешился и снял шляпу. Гвенн словно онемела — даже не ответила на приветствие. Он возмужал и стал таким уверенным! Прежними остались только шишка на переносице да опасные синие глаза.

— Спасибо, — пробормотала Гвенн, принимая от Энтона цветы. Их руки соприкоснулись.

После Анунциаты Энтон решил, что никогда больше не будет чувствовать себя скованно в обществе женщин. Однако теперь к нему вернулась прежняя застенчивость.

— Джамбо, — поздоровался он с подоспевшим Мальвой и добавил несколько слов на кикуйю. И вновь повернулся к Гвенн. — Следом за мной едет в фургоне ваш друг Адам Пенфолд. Он застрял у реки — ищет брода. Идемте, поможем ему.

Гвенн отдала Мальве свой «энфилд» и взобралась на лошадь впереди Энтона.

— Как зовут вашего жеребца? У меня такое чувство, будто я его где-то видела.

— Рафики. На суахили это значит «друг». Он наполовину абиссинской породы и легче переносит укусы мухи цеце. — Энтону очень хотелось, чтобы Гвенн оценила его познания.

Он пустил лошадь в легкий галоп и уверенно положил руку на талию Гвенн. На берегу Эвасо-Нгиро они обнаружили Пенфолда, тщетно пытавшегося заставить мулов перейти реку. Пенфолд сам вошел в воду и что было сил натягивал поводья. Однако мулы заупрямились. Один сделал резкий рывок назад. Пенфолд поскользнулся на раненой ноге и упал.

Энтон направил Рафики в воду. Он по-прежнему крепко прижимал к себе Гвенн. Вместе они перебрались на другой берег.

Прикосновения Энтона странным образом успокоили Гвенн. Намокшая от речных брызг рубашка прилипла к телу, отчетливо вырисовывая линию грудей и живота. Подъехав к фургону, они спешились. Она почувствовала на себе испытующий взгляд Энтона.

— Мулы боятся крокодилов. Может, почуяли их на берегу, — сказал Пенфолд, подпирая правым плечом повозку. — Нужно как-то перетащить это на другой берег. Гвенн, если вы сможете двинуться вперед на Рафики, они последуют за вами. А мы с Райдером будем подталкивать сзади.

Впервые в жизни Кина лежала на кровати. Она сосала испачканный в шоколаде большой палец и, запрокинув голову, любовалась своим отражением в зеркале. Свет от нескольких зажженных свечей отражался в ее серебряных сережках, посылая волшебные блики по всей комнате. Она вдыхала нежный аромат пенджабского ладана и время от времени издавала вздох блаженства или уютное мурлыканье. Ее лицо в легкой испарине казалось угольно-черным по контрасту с кремовыми льняными наволочками Оливио. Трудясь под простыней, он хотел, чтобы она почувствовала: это — постель джентльмена!

Даже круглые плечи девушки, черневшие на фоне безупречной материи, доводили его до исступления. На шее у Кины красовались четки Оливио — пятьдесят девять бусинок. Распятие из слоновой кости доставало до райской долины — ложбинки между ее грудями. Сами груди, не прикрытые белоснежной простыней, казались двумя спелыми черными дынями на фарфоровом блюде.

Кина в последний раз облизала пальцы и, сунув руку под простыню, погладила круглую, как шар, голову карлика, подрагивавшую у нее между ног. Оливио пришел в восторг и стал с удвоенной энергией расточать ей знаки внимания.