Сейф дьявола (роман и повести) - Йозеф Глюкселиг

Над Лондоном сгущались тяжелые тучи. Солнце, еще недавно заливавшее город своими лучами, скрылось. «Гроза будет», — подумал полковник и медленно отошел от окна.

13

— Когда больной пришел в себя, сестра Агата? — спросил профессор Симор, направляясь по больничному коридору к палатам.

— Около восьми, — ответила сестра, подняв на врача бесцветные, невыразительные глаза, — когда я вернулась от заутрени.

— За меня вы, надеюсь, тоже помолились, сестра Агата? — улыбнулся профессор. — Вы же знаете, что я старый грешник. Мне просто необходим человек, который замолвил бы за меня слово перед господом богом.

— Я помолилась за нашего больного, — ответила она строго и склонила голову. — Думаю, ему заступничество нужнее, чем вам.

— Вы правы, — улыбнулся Симор и пристально посмотрел на сестру. — И, конечно, вы уделяете ему все свое внимание.

— Так же, как и другим, — с достоинством произнесла женщина.

— О, сейчас вы сказали неправду, сестра Агата! Вы осквернили себя ложью. Вчера я случайно слышал, как вы с ним говорили.

Агата испуганно посмотрела на шефа и, вновь склонив голову, стала чуть слышно бубнить слова молитвы.

— Я и не знал, что спустя столько лет вы все еще понимаете по-чешски.

— Некоторые вещи забыть невозможно, — проговорила она и вновь предалась молитве.

— О чем вы говорили?

— О мадам Графф, — ответила сестра и бросила быстрый взгляд на профессора. Лицо его оставалось непроницаемым. — Мадам просила меня сказать ей правду о состоянии больного и передать ему привет, что я и сделала.

— Мадам Графф — редкая женщина, — задумчиво произнес Симор. — Пойду осмотрю больного. Вы со мной?

— Меня ждут другие больные, — решительно сказала сестра Агата и удалилась по коридору быстрыми, семенящими шагами.

Симор смотрел на ее сутулую спину, опущенные плечи и полные ноги до тех пор, пока она не скрылась за углом. Потом молча взялся за ручку двери.

Палата, в которой лежал доктор Калах, напоминала тюремную камеру: была узкой и длинной, а расположенное под потолком окно пропускало немного дневного света и было забрано толстой железной решеткой.

— Профессор подошел к кровати и наклонился над пациентом. Калах лежал с воспаленным лицом и сухими, потрескавшимися губами, подрагивавшими время от времени. На лбу выделялось несколько темных шрамов, под глазами чернели синяки — память, оставленная Оуэном, агентом Гордана, стальной кастет которого разбил Калаху голову в подземном переходе под Марбл-арч. Но сам Калах уже не помнил драки.

Лишь время от времени он пробуждался от беспокойного сна, вызванного полмарином. Придя в себя. Калах не осознавал ничего, кроме того, что видел перед собой. Окно было окном, доктор — доктором, все это он знал и мог назвать. Он различал окружающие его предметы: тумбочку, стул, одеяло, подушку… Но тщетно пытался вспомнить свое имя, не мог понять, где находится и как сюда попал. Одним словом, он не помнил ничего из того, что с ним случилось.

Однажды он попытался заговорить, хотя каждое слово отдавалось резкой, жгучей болью, пронизывающей горло. Спросил врача, где находится, но тот лишь похлопал его по плечу и склонился над кроватью со шприцем в руке. Калах ощутил боль, но не сразу понял, что это от укола, а потом решетка на окне — последнее, что он видел, — расплылась в вихревом танце.

Калах чувствовал, что куда-то падает, хотел крикнуть, но из горла вырвался лишь слабый стон, мир исчез в снежной вьюге, потом снег стал темнеть…

Когда он очнулся, то с большим трудом узнал врача, склонившегося над ним и беззвучно шевелившего губами. По их артикуляции Калах догадался, что тот спрашивает у него какие-то фамилии. Молча покачал головой, глотнул и вдруг стал задыхаться. Снова почувствовал укол иглы и опять увидел сереющий снег, пока не провалился в непроницаемую мглу.

Доктор Калах уже вторую неделю спал под действием полмарина, не подозревая, что стал пациентом психиатрической клиники Симора в Кроули и что сам профессор следит за его состоянием днем и ночью. Кроме Симора доступ в палату имели только его первый ассистент, доктор Круз, и монахиня, сестра Агата. Ни один из них не знал ни имени больного, ни его прошлого. Они знали его только как пациента…

Профессор наклонился над подушкой и вдруг заметил, что губы Калаха беззвучно шевелятся. Симор подождал, пока тот не погрузился в глубокий сон, потом выпрямился, поправил одеяло, сбившееся на сторону, и вышел. Быстрым шагом профессор направился в свой кабинет.

Там он сел за стол и склонился над экраном внутреннего телевидения, следившего за каждым движением Калаха.

— Разрешите войти, профессор? — В дверях показалась сестра Агата.

Симор кивнул, указав на стул.

— Что случилось? — спросил он, когда монахиня села.

— Когда утром я пришла к больному, он опять звал Боркина, — произнесла она, как бы избавляясь от тяжкой ноши.

Симор молча кивнул и вновь обратился к экрану. Некоторое время он внимательно следил за дыханием Калаха, потом повернулся к сестре:

— Вы сделали ему укол полмарина?

— Три единицы, как вы приказали, господин профессор.

— И как он спал?

— Как сейчас, — кивнула Агата в сторону экрана. — Беспокойно, потел, временами просыпался.

— Отменим полмарин, — неожиданно сказал Симор, как будто только сейчас решился на этот шаг.

Агата удивленно взглянула на него:

— Но, профессор, вы же приказали…

— Не бойтесь, сестра Агата, у меня еще нет склероза. На сегодня полмарин отменим.

— Но больной находится в критическом состоянии, ночью у него были судороги, он бредил, звал Боркина…

— Вы сказали об этом доктору Крузу?

— Конечно. Он, как всегда, применил копалин.

— Это правильно, — кивнул Симор и впился взглядом в экран, внимательно изучая лицо Калаха, но не увидел ничего настораживающего. — Вы записали все на пленку?

Она молча кивнула и спустя минуту проговорила:

— Запись у вас в сейфе.

— Вы золото, сестра Агата! Каждые три часа делайте больному уколы только копалина-ультра. На ночь и на завтрашний день назначения дам позже.

Когда монахиня вышла из комнаты и растворилась в сумраке Коридора, Симор снял пиджак, повесил его на спинку стула и уселся к монитору.

Пациент зашевелился на кровати, безуспешно пытаясь перевернуться на другой бок. Он с трудом приподнял голову, но долго держать ее не смог. Она бессильно упала на подушку, веки больного задрожали, в глазах появились слезы. Некоторое время он всхлипывал и беззвучно шевелил губами, прежде чем ему удалось заговорить. Это было похоже скорее на громкое рыдание, вырвавшееся из груди.

— Бор-кин… — тяжело простонал он, и в голосе его прозвучали не только боль и бесконечное отчаяние, но и что-то большее — надежда.

Симор бросился к рукоятке громкости и быстро повернул ее. Губы Калаха снова задрожали и с трудом раскрылись.

— Бор-кин? Ты здесь, Боркин?

Голова его бессильно упала, и губы застыли.

Симор еще долго наблюдал за пациентом, потом встал и беспокойно заходил по кабинету. Он понял, что стал свидетелем действия полмарина, который отупляет мозг, но одновременно устраняет и все внутренние преграды. Под влиянием полмарина пациенты говорили о вещах, спрятанных на самом дне памяти, о которых они добровольно никогда бы не упомянули.

Профессор возвратился к монитору и стал думать, что же предпринять. Калах лежал, крепко сжав губы. Он снова погрузился в сон, не подозревая, какие муки уготовил своим лекарям.

«Беер утверждает, что это просто какая-то навязчивая идея», — вспомнил Симор, но тут же отбросил этот вариант: трудно поверить, что Калах никогда не встречался ни с каким Боркиным. Наоборот, судя по всему, этот человек должен был играть в его жизни решающую роль. Другие в его положении, когда силы подходили к концу, звали мать, отца, детей…

Симор встал и быстро подошел к окну. Выглянув на улицу, он вновь стал мучительно думать, кто же этот таинственный Боркин. Может быть, это действительно агент, руководитель Калаха?

Он снова принялся мысленно анализировать поведение пациентов, лежавших в его клинике в течение этих долгих десяти лет, пока он проводил исследования по управлению человеческой психикой. Среди них были разные люди: неугодные сотрудники секретной службы, иностранные агенты, а также наркоманы, алкоголики и заключенные. У профессора был большой опыт разрушения мышления человека и управления центром памяти, но он не мог вспомнить ни одного случая, когда больной вел бы себя так, как сейчас Калах.

«Чтобы работать в разведке, все-таки нужно иметь определенные данные», — успокаивал себя Симор, глядя на аллею, ведущую к клинике, по обеим сторонам которой высились ветвистые старые деревья.