Ловушка для вора - Михаил Серегин

— Во что хотите… — развел руками Щукин.

— Нашел дураков! — воскликнул Иван Иванович. — Кто же с тобой в карты играть сядет! Вы же, падлы, на этом собаку съели! Играть с уголовником в карты — все равно что с налоговым инспектором ссориться, бесполезно.

— Ну, почему в карты сразу, — сказал Щукин. — Можно вот…

Он опустил глаза в пол, и его взгляд вроде бы случайно наткнулся на ореховые скорлупки.

— В скорлупку вот можно, — предложил Щукин.

— В скорлупку? — заинтересовался Моисей.

— Ага.

— Жульничество, — подумав, уверенно выговорил Иван Иванович. — Он нас как липку обдерет.

— А что мы теряем? — резонно возразил на это Моисей. — Стакан водки? Ерунда какая. Зато хоть небольшое, но развлечение…

— Ну ладно… — с явно неохотой согласился Иван Иванович.

Глава 19

Через час уже до крайности возбужденный Моисей кричал:

— Да ты не мельтеши! Ты медленно показывай!

— Да пожалуйста, — пожал плечами Щукин. — Вот…

Он снова шаркнул по столу звякнувшими наручниками и завертел тремя скорлупками, гоняя между ними жестяную пробку от водки.

— Где пробка? — внезапно остановившись, спросил Николай.

— Тут, — ткнул пальцем Иван Иванович.

— Нет, тут, — показал на другую скорлупку Моисей.

— Так где? — переспросил Щукин.

— Вот тут, — повторил Иван Иванович.

Щукин медленно поднял скорлупку. Под ней поблескивала жестяная пробка.

— Вот черт… — с сожалением проговорил Николай.

— Опять проиграл! — завизжал Моисей. — Давай какую-нибудь русскую народную!

— Русскую народную? — задумался Щукин. — А вот…

Он посмотрел на табачный дым, поднимавшийся кверху от тлеющей сигареты Ивана Ивановича, и с удивлением ощутил, как его собственные тягучие мысли стали складываться в длинные и печальные слова:

Разлу-ука, ты ра-азлука…

Чужая сторона-а…

Никто нас не разлучи-ит…

Лишь мать сыра земля-а…

— Все, — закончив, констатировал Щукин.

Нетронутая еще бутылка водки стояла на столе. Щукин посмотрел на нее и демонстративно сглотнул слюну.

— Еще раз, — потребовал Моисей.

— Хватит, — становясь вдруг мрачным, проговорил Николай.

— А чего так? — усмехнулся Иван Иванович. — Думал нас обмануть, а ничего не получилось? Теперь печалишься?

— Неудобно в наручниках, — объяснил Щукин. — Сблочил бы браслеты, начальник… Это золото без пробы…

Моисей вопросительно посмотрел на Ивана Ивановича.

— Нет, — твердо сказал тот. — Даже и не проси. Наручники не сниму. Мы устав, конечно, нарушаем, играя с заключенным, но…

— Я не заключенный! — возмущенно выкрикнул Щукин. — Я подозреваемый! Прошу не забывать!

— Мы устав, конечно, нарушаем, — невозмутимо продолжал Иван Иванович, — но до того, чтобы браслеты сблочить… тьфу! Наручники снять — до этого дело не дойдет!

— Ладно, — вздохнул Щукин, — песен я еще много знаю. Давайте еще раз попробуем. Только так нечестно — неудобно мне в браслетах, вся ловкость рук ни к черту.

— Привыкай, — усмехнулся Иван Иванович.

Щукин снова закрутил на столе скорлупками.

— Кручу-верчу, обмануть хочу! — приговаривал он. — Где шарик? Отвечай поскорей, не задерживай добрых и честных людей.

Он остановился и поднял глаза. Дыхание у него вдруг сперло.

— Вот тут, — ткнул пальцем в скорлупку Моисей.

Щукин приподнял скорлупку. Снова блеснула пробка от бутылки.

— Проиграл! — восторженно воскликнул Моисей.

— Спой что-нибудь эстрадное, — заказал Иван Иванович. — Только потише. А то сверхсрочники прибегут. Они, сволочи, дрыхнут уже, но кто знает…

— Нет! — замотал головой Моисей. — Теперь пускай станцует! Станцуй! — приказал он Щукину.

— Что танцевать? — обреченно вздохнул тот.

— Цыганочку, — вспомнил Иван Иванович. — С выходом! Можешь?

— С выходом, это как? — спросил Щукин, стараясь успокоить рвущееся наружу сердце.

Иван Иванович, очевидно, сам не знал, как это — с выходом. Он подумал и кивнул Щукину головой.

— Можно без выхода…

— Без выхода… — повторил Щукин, вкладывая в эти слова иной, только ему понятный, смысл. — Нет, уж лучше с выходом.

Он поднялся и, отметив подозрительный блеск в глазах Ивана Ивановича, торжественно объявил:

— Русский народный танец! Цыганочка с выходом!

И вскинул скованные наручниками руки кверху.

Моисей только крякнул от неожиданности и крайнего изумления, когда на голову Ивана Ивановича обрушились тяжелые металлические наручники. Иван Иванович даже крякнуть не смог — он молча повалился со своей полки на пол, и ореховые скорлупки захрустели под его телом.

Опомнившись, Моисей крутнулся, вскакивая, но не тут-то было. Щукин, понимая всю серьезность ситуации, когда нельзя медлить ни на миллионную долю секунды, рванулся к нему и, коротко размахнувшись, заехал наручниками Моисею прямо в лоб.

Закатив глаза, Моисей повалился к стенке. Щукин подхватил его и аккуратно переложил так, чтобы его тело не заслоняло проход.

Теперь, когда с первым пунктом плана было покончено, Щукин поднял с пола еще дымящуюся сигарету Ивана Ивановича и глубоко затянулся, одновременно отмечая, как истосковались по никотину его легкие. Потом он быстро и ловко обыскал конвойных, достал ключи от наручников и освободился.

Вытер окровавленные руки о собственную одежду, перед тем как снять ее.

Полминуты — или даже меньше — помедлил, чтобы успокоить взвинченные нервы и хоть что-то слышать за бешеным шумом бьющейся о его виски крови.

Потом выдохнул и снова принялся за дело.

Еще минута ушла у него на переодевание, и вот из купе вышел человек в форме конвойного. Фуражка была глубоко надвинута на лоб. В коридоре вагона трясло и качало еще сильнее, чем это ощущалось в купе, да и шум стучащих колес слышался явственнее.

Кто-то мелькнул в дальнем конце прохода — и Щукин немедленно повернул в другую сторону.

«Пожалуйста, — взмолился он всем известным ему богам. — Пошлите мне хоть немного удачи на этот час! Честное слово, больше никогда и ни о чем не буду просить! Немного удачи и все! Мне бы только уйти отсюда — уйти и никогда не возвращаться!»

Человек в другом конце коридора что-то крикнул Щукину. Николай не разобрал слов, но предположил, что его спрашивают, куда он идет. Пряча лицо в тень, Щукин крикнул в ответ что-то неразборчивое из-за стука колес и махнул рукой по направлению к туалету.

Темная фигура помаячила еще немного и исчезла.

Щукин вздохнул свободнее.

Николай остановился в тамбуре. Все двери, которые он дергал, были закрыты. Окна — зарешечены. А те, какие не были зарешечены, являли собой такую почти непроходимую преграду из толстенного пыльного стекла, что Щукин, только что вырубивший двух конвойных, немного растерялся.

Он понимал, что времени у него крайне мало. Конвойные вот-вот очнутся, и тогда начнется такой кипеж, что небо потемнеет.

Впрочем, оно и так темное — ночь на дворе. Что на руку, конечно, Щукину.

Николай пожалел, что не захватил с собой наручники — ими было бы так удобно разбить сейчас стекло. А голыми руками несподручно…

«И потом, — мелькнула в голове Щукина еще одна мысль, — поезд мчится с той скоростью, на какую он только способен. Если прыгать на такой скорости, можно сломать себе шею».

Щукин огляделся.

Стоп-кран!

«Нет, — мгновенно подумал Николай, — стоп-кран в данном случае не подойдет… Если поезд в таком экстренном порядке остановится, все вертухаи кинутся искать, что случилось. Тогда сразу и обнаружится, что эти два гаврика в отключке лежат, а я, так сказать, отсутствую… Далеко я уйти не успею…»

Тут внезапный шум в другом конце вагона спугнул мысли Николая. Его кинуло в пот.

Щукин бросился в другой вагон.

Там никого не было, но, чтобы как можно на большее расстояние оторваться от возможных преследователей, он пробежал еще два пустых вагона и остановился в очередном тамбуре.

Решив больше не рассуждать, он оглянулся.

На стенке висел огнетушитель.

— Вот им-то я стекло и раздербаню, — пробормотал Щукин.

Он снял огнетушитель со стены и размахнулся.

От быстрого бега кровь в его голове колотилась еще сильнее, чем колеса поезда. Наверное, поэтому он не услышал шаги приближающихся людей. Единственное, что успел сделать Николай — это отвернуться к окну и сложить пальцы у рта, точно курил сигаретку.

Человек в милицейской форме вошел в тамбур. И остановился, неприязненно глядя на Щукина. Николай только сейчас вспомнил, что в левой руке он все еще держит огнетушитель.

— Ты чего? — сказал человек.

— А что? — не поворачиваясь, спросил Щукин.