Собрание стихотворений - Борис Чичибабин

Посвящения

(из прижизненных изданий и публикуемые впервые)

   СЛОВО О БУЛАТЕ{378}

Хвалюсь не языком,не родом, не державой,а тем, что я знакомс Булатом Окуджавой.

Он скромен, добр и смели был на фронте ранен,а в струнном ремесленикто ему не равен.

Хоть суета суетсвои соблазны множит,он — истинный поэт,а врать поэт не может.

Когда лилась ливмябрехня со всех экранов,он Божьей воле внял,от бренного отпрянув.

Во лжи срамных годин(а дело не за малым)из сонма он одиностался не замаран.

Не самохвал, не шут,как многие другие, —раскрытый парашюту падавшей России.

Я чокнусь за негос друзьями веком об век:мне по сердцу егоинтеллигентский облик.

Не шут, не самохвал, —как воду из колодца,он любящим давалуроки благородства.

Не ластился к чинам,не становился в позу,а честно сочинялсвои стихи и прозу.

Не марево кадил —лирическая малость, —он с ней в сердца входил,и жизнь переменялась.

Мы верили ему,бродя по белу свету,как верят своемулюбимому поэту.

Гнездо разорено,и брат идет на брата,а мы-то, все равно,поклонники Булата.

Я с песнями его,любя, полжизни прожил, —для сердца моегонет музыки дороже.

Начало 1990-х

       ГРУППОВОЙ ПОРТРЕТ     С ЛЮБИМЫМ АРТИСТОМИ СКРОМНЫМ АВТОРОМ В УГЛУ{379}

По голосу узнанный в «Лире»,из всех человеческих чертсобрал в себе лучшие в миреЗиновий Ефимович Гердт.

И это нисколько не странно,поскольку, не в масть временам,он каждой улыбкой с экранадобро проповедует нам.

Когда ж он выходит, хромая,на сцену, как на эшафот,вся паства, от чуда хмельная,его вдохновеньем живет.

И это ни капли не странно,а славы чем вязче венок,тем жестче дороженька стлана,тем больше ходок одинок.

Я в муке сочувствия внемлю,как плачет его правота,кем смолоду в русскую землюеврейская кровь пролита.

И это нисколько не странно,что он той войны инвалид,и Гердта старинная ранаот скверного ветра болит.

Но, зло превращая в потеху,а свет раздувая в костер,он — выжданный брат мой по цехуи вот уж никак не актер.

И это ни капли не странно,хоша языка не чеша,не слушая крови и клана,к душе прикипает душа.

Хоть на поэтической биржемоя популярность тиха,за что-то меня полюбил жезаветный читатель стиха.

В присутствии Тани и Лилив преддверье бастующих шахтмы с ним нашу дружбу обмылии выпили на брудершафт.

Не создан для дальних зимовийворобышек-интеллигент,а дома ничто нам не внове,Зиновий Ефимович Гердт.

1991

  БЕЛЛЕ АХМАДУЛИНОЙ{380}

Простите, что с опозданьем.Каким я добром казним!Когда-нибудь сопоставим,обдумаем, объясним!

Но в данную нашу бывностьу Господа меж людьми простите,что не любил Вас,упорствуя в нелюбви.

Простите мою виновность,которой с души не снять,надменнейшую готовностьне слышать и не узнать.

За то, что мы разны слишкоми разным идем путем,влюбившись по первым книжкам,я Вас разлюбил потом.

Наветами бед навьючасьи в свой же ступая след,я Вашей струны певучестьотверг на исходе лет.

Но верю, что в этом большенесчастия, чем греха,узнав лишь из кары Божьей,как Ваша душа тиха…

Еще говорят, Вы пьетеи плоть не вольны бороть,и спьяну в лихом полетепроветриваете плоть.

И брешут еще сладимей,что Вы, разогнув тетрадь,играете со святыней,а с нею нельзя играть.

Мы рады причине всякойунизить Господний свет:ведь мерзостно быть писакой,когда перед ним — поэт.

Начхать мне на все на это!Духовность — не поле битв.Не может поэт поэта,услышав, не полюбить.

О девочка, русской раньюк притихшему, словно тать,ко мне прикоснитесь дланью,чтоб рыцарем Вашим стать.

<1979>

         АЛЕКСАНДРЕ ЛЕСНИКОВОЙ{381}

Пью за Хьюза, Хикмета и Гарсиа Лорку,за бессмертную душу и черствую коркувместе с добрым вином, чей крепителен норов,спирт воловьей работы и бешеных споров.

За стихи, что от шпиков таились под спудом,за пропавших во тьме и за выживших чудом,за влюбленных пришельцев из лагерной школы,чудаков с чердаков, чьи певучи глаголы,

за дарующих радость везде и всечасно,за тебя, раз ты к этому делу причастна,и, запомнив навек горячо и подробно,за твою красоту, Александра Петровна!

Нас печали качали и грозы растили.Хорошо, что мы — дети метельной России,но не худо и то, что у солнца и сининам сподобилось жить на степной Украине.

От бедовых голов далека беззаботность.Нас пугает покой, неизвестность зовет нас.Но, волнуясь, не раз припаду и присяду,и послушаю русскую Шехерезаду.

О, язычница Севера, ясное чудо!В наши трезвые сны ты зачем и откуда?Как поют нам твой голос, осанка и облик!Ночь запутала хмель в волосах твоих теплых.

О тебе не умолкнут хмельные поминыв миллионах сердец россиян с Украины,не забудет никто, перед памятью жалок,как любили тебя в переполненных залах.

Неуклончивый друг мне судьбою подарен,и за дружбу с тобой я судьбе благодарен,и люблю твой талант, задушевный и вещий,и свищу тебе в лад свои лучшие вещи.

<1965, 1990>

   БОРИСУ НЕЧЕРДЕ{382}

Я в этом не участвовал,не ведал добра там.Лишь одно счастье,что встретился с собратом,

что, злой и худой,стихи мне читалборец с нищетойБорис Нечерда.

Не подал гроша черни,не труся, не шепча,напомнил про Шевченко —поэта мужичья.

В комнате подвальнойхворые дерзали,хворост подваливаяпод державу.

Спичками чиркали,купол проклюнув,как будто из циркапара клоунов.

Ждали неуклончиво,с кем бы силой меряться.Не горюй, хлопче!Всё перемелется!

Не траться по волынкам.В народ себя оттисни.Быть тебе великимпоэтом Отчизны.

31 декабря 1963

 АКАДЕМИКУ А. Я. УСИКОВУ{383}

Во дни сомнительных торжествя славил разум человечий.О, знал бы я, чего предтечейокажется сей раб и лжец!

Но будет прок ли хоть на грош,коль на него досаду выльем,кому обязаны обильемразврат, насилие и ложь.

Смирясь, над тем не зубоскаль,пред чем века благоговели.Однако ж, был умен Паскальи был умен Макиавелли.

Ведь как ни лют геенский мрактех лет, что нам на одре снятся,а все же, надобно признаться,что даже Сталин не дурак.

Сказать про главное нельзя,и я молчанья не нарушу,но ум опережает душу,по грани опыта скользя.

Вся наша будущая тьма,все наши бреды, наши муки —плоды бессовестной наукии бессердечного ума.

Мы не взываем и не ропщем,нам остается водку питьда в обалдении всеобщемконец всемирный торопить.

1970

* * * Александр Яковлевич{384},милый человек,Вам стоять на якоревесь остатний век.

Вы — мудрец и праведник,и душой дитя,Вам поставят памятник,лик позолотя.

В мире электроникиВы из первых звезд.А мои поклонники —кто куда из гнезд.

Но сквозь всю зашарканность,но сквозь всю муру,почему так жалко Вас,сам не разберу.

В тьме, хоть очи выколи,после лютых грозВы науку двигали,а куда — вопрос.

Но, куда б ни метили,юный и седой,вышли в благодетелипри науке той.

В развеселом зареве,в потайном адухорошо плясали Вы,да под чью дуду?

Лучше в ночи царственной,сердце затая,с Дней Александровнойслушать соловья.

Ах, вчера ли, ноне ли,да и то едваВы впервые поняли,чем душа жива.

Не в плену палаты ли,встав из-под ножа,Вы лишь чуть поладилис тем, чем жизнь свежа,

в той больной беспечностиощутив впотьмахдуновенье вечностина своих щеках…

Академик Усиков,говорю всерьез:есть на свете музыка,воробьи, Христос.

Перед рыжей белкою,стрекозой с листа,ах, какая мелкаянаша суета.

Я люблю Вас, мальчикадо седых волос,с кем дружить заманчиво,да не довелось.

Не делами жаркимимудрость весела,оттого и жалко мнеВашего чела.

Лучше б Вы поездилив мире, не спеша,удивясь поэзии,воздухом дыша.

Есть ли что исконнеесиневы небес,городов Эстонии,кафедральных месс?

Вы ведь тоже можетевечность напролетразбираться в Моцарте,пить Платонов мед,

слушать речь кукушкинуи, служа добру,поклониться Пушкинув смоляном бору.

Я люблю Вас, рыцаря,чей задумчив лоб,жду Вас — в книгах рыться ли,спорить ли взахлеб.

Да смешно надеяться,что, пришедшись впрок,голосок на деревцепересилит рок.

Вам не сняться с якоря,не уйти в побег,Александр Яковлевич,милый человек.

1975

  НОВЫЙ ГОД С АЛТУНЯНОМ{385}

Я не видел выхода на лицахи смотрел на берег сквозь туман,где светился притчей во языцехлегендарный Генрих Алтунян.

Мы взялись, как братики за ручки,и смеялись в добром забытьи,когда ты вернулся из отлучки,где тебя держали взаперти.

А пока прикладывался к пайкеи месил за проволокой грязь,о тебе рассказывали байкии молва на крылышках неслась.

Но не стоит мир своих пророков,он под ребра холодом проник.Для твоих рассчитанных наскоковне осталось мельниц ветряных.

В душный век Освенцимов и Герникс высей горных сходит Новый год.За кого ж нам в бой помчаться, Генрих?Что нам делать в мире, Дон Кихот?

На кого нам духом опираться?Ни земли, ни солнышка вдали.Разбежалось рыцарское братство,сожжены мосты и корабли.

Разольют последнее по чаркам,золотые свечи отгорят.Ты затихнешь мудрым патриархомс бородой, как снежный Арарат.

Но живут азарт и ахинея,и веселье ходит вкруг стола,и с любовью смотрит Дульсинеяна твои гремучие дела.

Не по мне хмельное суесловье,но в начале пьянки даровойза твое кавказское здоровьея с усердьем выпью, дорогой.

1972

  ИОСИФУ ГОЛЬДЕНБЕРГУ{386}

Там, где Оки негордый брегпогребся в гуще трав,живет Иосиф Гольденберг,по школьной кличке — Граф.

Глотая скудную еду,какую Бог пошлет,ни у кого ни на видуон в радости живет.

Бывало, пер и на рожон,латал забот костюм,но, в чтенье книжек погружени в созерцанье дум,

живет, не славен, не высок,в зеленом городке,его серебряный високс добром накоротке.

И от него благая вестьпо душам разлитао том, что в мире темном естьлюбовь и доброта.

О, что нам родина и век,когда восходим вверх,мой самый лучший человек —Иосиф Гольденберг?

Течет, мерцая и звеня,старинная стезя.Какое счастье для менячто мы с тобой друзья!

Постой под светлым сквозняком,полнеба облетав.Я столько лет с тобой знаком,что счету нет летам.

Смотрю: ни капли не устал,тоска — не по устам.Ты сам судьбу свою создали ей владыка сам.

Труби ж в ворожущий рожок,сзывай живых к себе,смирёныш, мальчик, малышоки граф своей судьбе!

Молюсь, чтоб Божий свет вовекв твоей душе не смерк,мой самый лучший человек —Иосиф Гольденберг.

Да канут в даль злодей и враль,зане кишка слаба,и уведет достойных в райнебесная нежба.

В сердцах заветное храня,летим — ребро к ребру.Какое счастье для меня,что я тебя люблю!

1984

  КОСТЕ ГРЕВИЗИРСКОМУ{387}

Что снится юношам Руси,когда исполнилось шестнадцать?Им города чужие снятсяи звезды жаркие вблизи.

Им снятся гордые царевны,дороги, грозы, паруса,и благодатный и целебныйнад ними дождик пролился.

Добро, племянник Константин!Не мальчик ты уже, а юнош,со злом по-взрослому воюешь,ветрами мудрыми студим.

Держись, чтоб в горе не поник,как дуб за землю, ты за книги.О, как несчастны горемыки,не разумеющие книг!

Люби певучие слова,учись добру, не бойся века:роднее книг у человекани друга нет, ни божества.

Что молодым до холодов?Им всё к лицу, им всё во благо:и ум, и совесть, и отвага,и к обездоленным любовь.

Шестнадцать лет — не трали-вали.А всё ж, племяш, не забывай,как мы когда-то открывалиборов пахучий каравай,

как было нас тогда четыре,и мы не ведали беды,и рощу пятками чертилидо родничка Сковороды,

как были мы в гостях у леших,и как, не делая вреда,варили с бульбами кулешику бабаевского пруда,

как мы у каждого кустахватали воздух ртом и носом,а впереди визжал и нессявеселый песик без хвоста,

как он пугал чужих мальчишек,и как, презревши всех подлиз,мы над костром из красных шишекдружить до гроба поклялись.

С тех пор мы связаны обетом,костра того не погасят.Не забывай, племяш, об этомни в двадцать лет, ни в пятьдесят.

И дядька я, и книгодар,а всё походы наши снятся.Да будет нам всегда шестнадцать,а паразитам — никогда.

4 октября 1966

* * * Здравствуй, душенька с телешком{388}и телешко с душенькой!Здравствуй, Дусенька с Олежкоми Олежек с Дусенькой!

Оба мы, насупя бровис окаянна горюшка,шлем вам две свои любовис окияна-морюшка.

Наше вечное спасибо,из любви отлитое,что живете в три погиба,но с душой открытою.

Наше вечное спасибо,пусть хоть мир обрушится,за все ночи недосыпа,доброты и дружества.

Толи круг нам очертили,толи так положено, —почему нас не четырена земле Волошина?

Хоть проводим жизнь с другими,умствуя и шастая,есть у нас святое имя:Дусенька Ольшанская.

И, сбежав от тех попоек,что с собой не возятся,обнимаем вас обоихи целуем во сердце.

Я молюсь, чтоб без усилийхорошо жилося вам,но притом не всё в Россиимнилось в свете розовом.

От обиды и обузыбытия лохматогооблегчи вам души, музыи княжна Ахматова.

Жить вам век в ладу со словомписаным и баяными скучать по встречам новымс вашим Чичибабиным.

1984

* * * От старых дружб ни славы, ни следа{389} —             так круг их редок,а ты мне друг, пока течет вода            в сибирских реках.

Когда в тоске не думал ни о ком,              не звал кого-то,светила мне плакучим огоньком                твоя забота.

И в черный час к звонку твоих дверей               гнала година,и совпадала боль моя с твоей              бедой, Галина.

Так жили мы, с судьбою не мирясь,              и так молчали,и только в рюмках чокались не раз              вином печали.

Теперь летишь к лебяжьим рубежам —             лети ж легко ты.О, только б век тебя не обижал,              не гнули годы.

Последний круг страданий и забот             сполна изведан,и ты мне друг, пока душа живет             добром и светом.

1980-е

* * * Высох колодец. Не стало вина{390}.        Чаша пропала.Что тут поделаешь? Наша вина,        Саша Хрупало.

Спать не дает нам ночная беда        в мире жестоком.Вспять не польется речная вода        к первоистокам.

Все в этой жизни имеет конец —        худо и благо.Брось хорохориться, щедрый скупец,        праздный деляга.

Враль ты ужасный и той же порой        правды искатель.Кто нам в бессмертие скажет пароль?        Море — из капель.

Что ж теперь каяться? В бездне любой        небо таится.Зло стережет нас, и только любовь        не повторится.

Близких дороги расходятся врозь,        Саша Хрупало.Высох колодец. Вино пролилось.        Чаша пропала.

1980-е

        ПАМЯТИ ШЕРЫ ШАРОВА{391}

Что мы добры, что воздух юн и вязок,тому виной не Шера ли Шаров,кто нам вчера переизданье сказоксвоих прислал и пару добрых слов?

Он, в смене зорь, одна другой румянче,средь коротыг отмечен вышиной,он весь точь-в-точь мечтатель из Ламанчи,печальный, добрый, мудрый и смешной.

В таком большом как веку не вместиться?Такую боль попробуй потуши!Ему претит словесное бесстыдство,витийский хмель расхристанной души.

Зато и нам не знать мгновений лучших,чем те, когда, — бывало, повезет, —и к нам на миг его улыбки лучикслетит порой с тоскующих высот.

Клянемся мира звоном и блистаньем,листвой дубов, где нежится гроза,что не разлюбим и не перестанемсмотреть в его прекрасные глаза.

Как говорит он про детей, про женщин!Как ложь сердец душе его тяжка!..Нельзя о нем во времени прошедшем!Но черный час настал исподтишка.

И в этот час пришла беда такая,что у меня и слова не нашлосьее назвать, потере потакая,и мир померк от Аничкиных слез…

А он, как мальчик, робок и огромен,и нет на лбу короны золотой, —и не чудно ль, что мы его хороним,а он, как свет, над нашей суетой?

Поплачь, земля, и Аничка[6], поплачьте,но, опустив повинные венки,взовьется флаг на поднебесной мачтеи мир прочтет его черновики.

Хоть он попал не в царство доброй феи, —какая жизнь! И что сказать о ней,когда она, что день, то всё живееи с каждым годом выше и юней?

Не прах, а Дух, — не смирен, не покоен.Не был, но есть, — ни смерти, ни суда.Вот он стоит, и видят все, какой он, —печальный, добрый, мудрый, — навсегда.

Февраль 1984

         ПАМЯТИ ЗАРЫ ДОВЖАНСКОЙ{392}

Зара Довжанская — множества жизней легенда,звонкое имя, как зорюшка, зримое всеми,свет и отдушина пасынка — интеллигентав самое темное, самое затхлое время.

Юной и званной попала она в катастрофу —выжила чудом и в чем только воля осталась.Тут и смириться бы ей подобру-поздорову,но для души не удел инвалидность и старость.

Ветром имперским ее до бессмертья продуло,в жертвенных жилах тоска от базарного жира.Стала судьбой ее русская литература,сколько к ней душ приохотила, приворожила!

Помню жила она где-то, как птица, под крышей,там и узнал, восхищеньем немым переполнен.Так уж случилось, что тайны ее не открывши,я разминулся с ее победительным полднем.

Нынче жалею, да что ж теперь, Господи Боже!Не был чужим ей, а близким назваться не смею.Лиля, любовь моя, с Зарой дружила, но позжемы почему-то почти не встречалися с нею.

Синь Коктебель ее с заревом утра в заливе,замыслы Зарины шепчет поэзия трав нам.Въяве ж не встретим. Отмучилась. В землю зарыли.Свеж ее дух, неподвластный болезням и травмам.

Слышу ее, отзываюсь ей, за словом шастая.Не был ей другом, зато уж теперь не поссорюсь.Зара Довжанская, — молвлю, — заря слобожанская,вечны тобой благодарные память и совесть.

1993

РАЗДЕЛ 2